Оба фильма бывшая телевизионщица любила и надеялась, что разобщенные ныне экс-коллеги не схалтурят, покажут картины в разное время, чтобы не ставить зрителя перед трудным выбором.
Вечер двадцать восьмого декабря прошел спокойно. Расплатились с «крышей». Братки готовили подарки близким, а потому затребовали дань пораньше. Заплатили. А как иначе? Хочешь покоя — делись.
В вагоне метро оказались свободные места, и деловые леди уселись рядком, прижавшись меховыми боками друг к другу.
— Вась, ты с Алешей общаешься? — вдруг ни к месту спросила Тина.
— Каким Алешей? — не поняла Васса.
— Твоим морским волком.
— Нет.
— У тебя с ним — ничего? — Обычно энергичный голос был странно робким, даже заискивающим, что было на его обладательницу совершенно не похоже. До сих пор она не терялась в любой ситуации.
— Нет. А тебе это интересно?
— В общем, да, — вздохнув, призналась Тина. — Я тут встретила его недавно. Случайно. На Маяковке. Спрашивал, как ты. Передавал привет.
Сидящая рядом промолчала. Она не любила разговоры о том, что других не касалось.
— Вась, — бубнила настырная, — а ты не против, если я ему позвоню?
— Бога ради, — равнодушно пожала плечами «Вась». И услышала в ответ счастливый вздох.
А утро двадцать девятого принесло беду. Паскудство, подстроенное одному человеку, взбалмошная Фортуна направила против другого, и пострадал, как водится, безвинный.
Накануне позвонила Светлана, попросила отпустить ее к стоматологу. Талончик на девять утра, от врача — сразу на работу. Зубная боль — дело мерзкое и житейское, кто через это не проходил? И Васса без колебаний согласилась. Тем более что к двенадцати должна подойти Тина. Появиться парой часов раньше, позже — какая разница?
— Хорошо, Света, не волнуйся. Я тебя выручу, но постарайся освободиться пораньше. У нас в двенадцать с Тиной Платоновной серьезный разговор, не за прилавком.
— Спасибо большое! Я не задержусь. — На том и договорились.
Запах гари чувствовался уже на эскалаторе. Поднимаясь, Васса поводила носом: в метро вроде все спокойно, откуда горелым несет? У выхода, недовольно ворча, толпился народ. За прозрачными дверями стояла парочка в серых шинелях и двигала трудовой люд направо, налево — ни-ни. Вассе было нужно как раз в запретную сторону.
— Куда, гражданка?
— На работу.
— Выход — направо.
— Мне — налево.
— Туда нельзя. — Милиционер, не глядя на настырную, спокойно направлял людской поток в нужное русло. Одна застрявшая песчинка остановить движение не могла.
— Я работаю в подземном переходе, — терпеливо втолковывала «песчинка», — в торговом ларьке. Он расположен в левой стороне, — для полной ясности уточнила она.
Милиционер вздохнул и нарушил правило.
— Проходите!
Проходить оказалось некуда. И незачем. Через несколько шагов стало ясно, откуда несло гарью. Но ноги не верили глазам и упрямо несли свою хозяйку вперед, к рабочему месту. Которое стало пепелищем. На верхней перекладине обугленного каркаса болталась вывеска с едва различимым: ТОО «Лисатин». Как понравилось им тогда это название, сложенное из двух имен — намек и на лиску, и на ласку. Дескать, хороша лиса, да хитра — не поймаешь. Поймали. Ударили под дых, до черноты в глазах. И ни за что. Вина была не виновата — просто не того соседа выбрала. Васса прислонилась к стене, ноги почему-то отяжелели, но держали плохо, как будто сапоги обули пустую плоть.
— Вась, — зашептал сзади чей-то голос, — у Женьки проблемы с «крышей» были, платить отказывался. А вчера он манатки складывал, драпал. Свое вывез, сволочь жлобская, а нас подставил!
Васса оглянулась. Рядом стоял Генка, чей киоск был по другую сторону от беглеца и тоже сгорел дотла.
— Гад, — злобно прошипел информатор, — платил бы, как остальные, и проблем не было. Так нет, решил выпендриться! Один он чистенький, а все в дерьме. Что теперь делать, где деньги брать?! До последней копейки вложил в ларек этот гребаный, только позавчера партию новую завез! — И грязно выматерился.
Подошел милиционер, записал координаты, поинтересовался, не сочтут ли господа за труд с ним побеседовать. Вежливый, интеллигентный, с доверительными интонациями. Новое поколение, что ли, вылупилось? Или старое проснулось? Какая разница — все равно ведь поджигателей не найдут, деньги не вернут. И вообще, Васса могла бы указать на злодеев пальцем — а толк какой? Неожиданно ее разобрал смех: сколько же можно испытывать на прочность?! Она прыснула, но с ужасом поняла, что внезапная смешливость отдает истерикой, и заткнулась. Нет уж, не затем мозги даны, чтобы их терять на вонючий пепел! Выкарабкаются! Все равно надо двигать вперед, назад только раки ходят.
Тина пережила пожар на удивление легко. Легкость эта шла не от глупой беспечности — от умной силы. И Васса все больше убеждалась, что судьба подарила ей сильного, надежного, мудрого друга. Они пораскинули мозгами, подсчитали деньги, вбухали больше половины в ремонт и принялись торговать на прежнем месте, по старым правилам.
Так прошла зима. По телевизору вещали политики, доверительно втолковывали, не отводя бесстыдных глаз, что подняли россиян с колен и одарили свободой. Хмельной президент позорил за рубежом своих сограждан, похлопывая по задам чужих. Борцы за демократию набивали карманы, а сам демос презрительно фыркал, слушая невнятный лепет, ворчал и все больше уподоблялся коту Ваське, который болтовню слушает, но от дела своего не отступается. В Чечне гибли люди — свои и чужие, в Москве чужие давили своих, в России свои становились чужими. А в знакомых когда-то студиях торчали живые манекены и врали фальшивыми голосами. Все это было противно, неинтересно, скучно. И в редкие часы безделья Васса повадилась гулять по старым московским переулкам, тихим, уютным и умным.
Восьмого марта она решила подарить себе день. Все восемь световых часов — с мимозой, грузинской кухней и чашкой кофе, подслащенной итальянским десертом. Купила у метро цветы и — беспечной, избалованной бездельницей — пошла мерить ленивыми шагами каменные плиты старого Арбата. Изображать пресыщенную богачку. Но сказано же у Иоанна Лествичника: «Тщеславие — конь гордыни». Помнить бы надо мудрые слова преподобного и не задирать нос — тогда, глядишь, и увидела бы капкан на своем пути. Банановая корка под новым сапогом поставила гордячку на место. Точнее, бросила. На мокрые грязные булыжники под тающим мартовским снежком. Шла — королевой, пришла — каргой! Шуба — в грязь, подарок — в задницу, мечта — в трубу. «Баловница» поднялась с колен, собираясь свернуть в переулок и поймать такси. «О господи, каблук сломался!» Она наклонилась, пытаясь приладить хилую подпорку.
— Я могу помочь мадам? — раздался за спиной чей-то голос.
«Мадам» выпрямила спину и оглянулась.
— Добрый день! А я вас искал. — Перед ней, тщательно выговаривая каждое слово, стоял корабельный знакомый — русский француз Ивде Гордэ. Или, как называла любимого внука бабушка графиня — Ванечка.
Март, 2003 год
Узкая дорога петляла в горах, как серая лента в руках девочки-гимнастки: извивалась, резко взмывала вверх и падала вниз, делала крутые витки. За ее краями, обметанными белыми столбиками, далеко внизу отогревалось под мартовским солнцем море. Склоны гор зеленели елками, прореженными палками, голубое небо взбитыми сливками украшали облака. Но все эти красоты Ангелина не замечала, упрямо вперившись в собственные колени и не разжимая онемевшие кулаки — она панически боялась высоты. Дома, во время ремонта, подбеливая потолки, каждую ходку на стремянку завершала сигаретой и рисовала себе медаль за отвагу — снимала стресс. К вечеру в квартире можно было вешать топор, а медалями оклеивать вместо обоев стены. Каждый ремонт клялась, что в следующий наймет маляров. Но комнаты, прихорошенные собственными руками, страх развеивали быстро, а гордость собственной сноровкой оставалась надолго. И все повторялось сначала. Здесь деться было некуда, выйти невозможно и ненарисованные медали кружились в памяти, успокаивая и ублажая.
Группа выезжала на натуру. Место для съемки выбирала парочка гениев: Вересов (черт бы его побрал!) и оператор Сима. Ангелина же — подневольная наймитка, с такой советоваться и в голову никому не придет. Может, они и правы, ибо ни за какие коврижки не потащилась бы в эти безумные места.
— Лина, — режиссерский голос был бодрым и веселым, — ты почему нос повесила? Высоты боишься?
— Нет, Андрей Саныч! — пискнула актриса. — Над ролью думаю.
— Ну-ну, — хмыкнул неверующий Фома, — не журись, дивчина, минут через десять на месте будем.
Через пять минут за поворотом их остановили двое в камуфляже. Жестами велели открыть переднюю дверь, забрались в микроавтобус, забитый техникой и людьми. Один — совсем мальчик, лет восемнадцати, невзрачный и щуплый. Другой — постарше, что-то около двадцати пяти, коренастый, небритый, толстогубый, с глубокой выемкой на укороченном подбородке, что делало его лицо безобидным, глуповатым и сляпанным кое-как, наспех.
— Хто такы? Куды двыгаэтэ? — На бледных, покрытых щетиной скулах играли желваки, остекленевшие глаза лихорадочно блестели, обшаривая затравленным взглядом киношников.
Эти глаза Ангелине очень не понравились, у нее заныло под ложечкой. Вересов поднялся со своего места.
— Добрый день! Мы — из Москвы. Снимаем у вас картину, едем на натуру. А что случилось?
— Сыдэть! — скомандовал младший и, выхватив пистолет, наставил на режиссера.
Другой, лениво процедив «москалы прокляты», достал из-за пояса такую же игрушку и приставил к спине водителя. Потом смачно сплюнул. Плевок упал на чистый ботинок директора Эдика. Тот брезгливо поморщился и наклонился вытереть хамскую мерзость сложенной вдвое салфеткой, которую всегда держал под рукой. Кривогоров был известным чистюлей, и по этому поводу над ним частенько подшучивали в группе.
— Цыц! Я казал: нэ двыгаться! — Ствол пистолета уперся в молодой висок.
Вересов побелел. Ангелина могла бы поручиться, что от злости, не от страха.
— Успокойтесь, господа! Мы — граждане России. Не вооружены, не опасны, никому не причиняем вреда. Мы просто временно здесь работаем, и у нас есть на то разрешение властей.
— Срать я хотел на твое разрешение! — оборвал режиссера тот, что постарше. — Твой господын — Кучма проклятый, Кучму — гэть! А мы — бойцы НОСУ. Сыдэть! — вдруг истерично выкрикнул «боец», заметив шевеление оператора. Сима был фанатично предан своей камере и предпочел бы собственную смерть травме боевой подруги.
— Что вам нужно? — Вересов был абсолютно спокоен, только слова выговаривал тщательно и медленно.
— С вами, москалы, балакають бойцы национального отряду самостийной Украины. Мы выдвигаем политические трэбовання. И пока их не выполнят, будэмо дэржаты вас усих у заложниках.
Сумбурная русско-украинская речь казалась бредом, и от этой дикой белиберды ошалел Михаил Яковлевич.
— Какие требования? — не удержался он.
— А цэ хто? — спросил младший. — Жид?
— Это — наш продюсер, — пояснил Вересов, едва сдерживаясь от ярости. Пара подонков из никому не известной шайки ставила под удар весь съемочный день.
— Мобыла е?
— Что? — не понял продюсер.
— Мобильник!
— Есть.
— Звони!
— Куда? — растерялся бедный Михаил Яковлевич.
— Куды хошь. Скажи, шо вы — в заложниках. Нэхай прыносють мильен баксов та выртолет шлють.
— Вы это серьезно? — не поверил своим ушам Рабинков.
«Обрезанный подбородок» выстрелил в открытую дверь. Эхо понесло резкий звук вниз, к морю, которое беспечно нежилось под солнцем. У Ангелины заложило уши, и она непроизвольно прижала к ним ладони.
— Бачишь? — Старший выпятил живот, обмотанный шнуром, на котором болтались какие-то железки. — Усих подорву к чертовой матери!
— Звони, Миша, на киностудию, — устало сказал Вересов. — Только не волнуйся, пожалуйста.
Глава 14
Весна, 1994 год
У обочины дороги стояла женщина с высоко поднятой рукой. Рядом, на брошенной подстилке темнело нечто неопределенное. Даже издали было заметно, что голосующая явно не в себе: нервничает, поминутно поглядывает на подстилку и подскакивает от нетерпения. Идущая впереди «Волга» притормозила, женщина кинулась к водителю, что-то начала объяснять, но, видно, общего языка они не нашли, и машина покатила дальше, оставив неудачницу позади. Через пару минут Борис понял почему. На развернутой газете беспомощно распласталась окровавленная собака. Сначала Глебов собрался последовать чужому примеру и проехать мимо, но, решив, что пример этот — дурной, остановился. Обрадованная дама в светлом дорогом пальто кинулась к передней дверце и, задыхаясь, бессвязно забормотала:
— Умоляю, пожалуйста, отвезите нас в ветлечебницу! Только что этого беднягу сбила машина. На моих глазах. Он погибнет, если ему не помочь!
— Ваш?
— Боже сохрани! — ужаснулась она. — Мой — дома, на диване. А этот пуделек потерялся, наверное. На нем и ошейник есть, но без номера телефонного. Я как раз дорогу переходила, в парикмахерскую шла, а он на проезжую часть выскочил. Кошмар! — Глаза ее наполнились слезами. — Пожалуйста, помогите!
— Садитесь.
— Спасибо большое! — всхлипнула женщина. — Никто не хочет в машину брать: боятся кровью салон запачкать.
— А вы пальто свое не боитесь испортить?
— Какое пальто?! — изумилась дама. И бросилась к собаке.
— Подождите! — остановил ее Борис, вышел из машины, открыл багажник. В углу, рядом с домкратом была клеенка, которую он всегда держал под рукой, мало ли что в дороге случается. — Сейчас мы его пристроим. — Он расстелил на заднем сиденье клеенку и подошел к несчастному псу. — Как же тебя угораздило под колеса угодить, бедолага?
Черные, полные боли глаза уставились в одну точку перед собой, не веря в человеческую помощь.
— Я уже минут двадцать пытаюсь поймать машину, — дрожащим голосом пояснила женщина. — Никто не хочет связываться!
Борис бережно подхватил черного пуделя и уложил сзади.
— Знаете, куда ехать?
— Конечно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44