— Хорошо.
— Я, это, — Федя как-то странно засуетился, избегая смотреть в глаза, — потом скажу, во сколько. — «Налоговик» скользнул по ней жадным взглядом. — Ну, все! Свободна. — И по-бабьи хихикнул: — Дуй к своим пирожкам, заждались. Нет, стой! Ты, это, десятку потом добавишь, как поговорим. А может, я с ними и так сторгуюсь. — Подмигнул и выразительно пощелкал себя по торчащему кадыку.
Вернувшись, она застала у кастрюли Алексея Федотовича Полтоработьку. Капитан был на этот раз в штатском и (о Боже!) с цветами.
— Добрый день, Василиса! А я, вот, пришел вам помочь. Кастрюля хоть и легкая, а большая, нести неудобно.
Анна Иванна с интересом уставилась в небеса, словно выискивала там Фортуну, повернувшую, наконец, к молодой «коллеге» свое лицо. На выцветших губах блуждала благодарная улыбка: дескать, спасибо судьбе, что свела на старости лет с героями романа. Это вам не зачитанная книжка — живые люди!
— До завтра, Анна Иванна! — вернула «романистку» на землю Василиса. — Удачи вам!
— Всего хорошего, Василисушка! — просияла старушка. — И добавила многозначительно: — Вам удачи! — Ну и сваха!
Нежданный помощник, забыв про цветы, наклонился за кастрюлей, букет выпал из руки, владелец кинулся за собственностью и — врезался лбом в алюминиевую поверхность с торчащей ручкой. Недовольная посудина громко возмутилась. Анна Иванна прыснула, но тут же взяла себя в руки: нехорошо смеяться над чужой бедой.
— Ох, простите, это вам! — Алексей Федотович, потирая покрасневший лоб, протянул Вассе три розы.
— Спасибо! Пойдемте, надо лед приложить.
Дебют провалился, но это не остановило дебютанта. Шесть дней, каждый вечер, ровно в шесть заступал капитан на свое уличное дежурство, точно матрос на вахту. Обязанности просты: взять кастрюлю, отнести к дому и — прощайте, Василиса, до завтра. Такая обязательность умиляла и озадачивала. Потом озадачивать перестала, и Васса с удовольствием, не размышляя, вверяла надежным рукам опустевшее алюминиевое хранилище. На седьмой день «вахтенный» повел себя странновато: часто вздыхал, выкурил подряд несколько сигарет, пока она распродавала последние пирожки, топтался у порога и, вообще, похоже, нервничал.
— Алеша, у вас что-то случилось? Проходите в комнату, сейчас чай заварю.
— Василиса, — удержал он ее, — не надо чаю. Я хотел вам сказать… Я хочу сообщить… Я должен…
— Господи, Алеша, ничего вы не должны!
— Нет, — упрямо возразил робкий заика, — я должен! — Он завладел ее второй рукой и отчаянно выпалил: — Я уезжаю завтра! И я должен сказать, что я вас люблю, Василиса! Давно, с того самого дня, как увидел на корабле. — Он крепко, до боли сжимал ее руки, но не перебивать же! — Я не женат, не пью, курю редко. Я сильный, хорошо зарабатываю. За мной вы будете как за каменной стеной. Пока был жив Владислав, я даже думать себе об этом запрещал! Но сейчас вы без мужа, вокруг крутится много всякой швали. Один Федя чего стоит! И некому защитить. А я вас никому в обиду не дам. Никогда!
— Никогда не говорите «никогда», — улыбнулась она.
— Василиса, вы согласны?
— С чем? Что у вас много достоинств?
— Черт, конечно нет!
— Да или нет?
— Черт, вы меня запутали! — растерялся бедный капитан и отпустил ее руки. — Василиса, я люблю вас шесть лет, девять месяцев и двадцать один день. Больше молчать не могу. Выходите за меня замуж!
Она молчала, не отводя глаз от побледневшего, серьезного лица с яркими пятнами на щеках. Потом подняла руку, ласково провела по тщательно выбритой, горевшей щеке и тихо спросила:
— А часы считать будем?
На следующий день, где-то около двенадцати к пирожнице подошел Федя-мент и протянул белый, вчетверо сложенный листок.
— В восемь будь по этому адресу! — И полушепотом добавил: — Не опаздывай, квартира явочная. Казенная! Для встреч с агентурой.
— Ага, — согласно кивнула допущенная и привычно потянулась за отложенной суммой.
А через три часа они с Анной Иванной стали зрителями бесплатного спектакля — бурлеска, комедии дель арте, фарса, что там еще? Подходит все! Первой оказалась в «ложе» Анна Иванна и с восторгом от увиденного потянула туда же свою «коллегу».
— Василисушка, смотри!
Через дорогу, по противоположной стороне улицы шествовали двое. Он — коренастый крепкий мужчина, увеличенный в объеме бесчисленными авоськами, пакетами и сумками, обвивавшими плотную фигуру, точно лианы — могучий ствол. И она — маленькая, миленькая толстушка, с командным голосом и повадками боцмана. Обычно прямая и гордая Федина спина согнулась под тяжестью рыбьих хвостов, мясных оковалков, батонов колбасы и еще чего-то невообразимого, скромно выглядывающего светлыми бумажными уголками наружу. Но лихой страж закона скукожился не от наваленного на него продуктового багажа — Федю гнул к земле громкий голос жены, подающей команды четко, как в бою.
— Федор, держи осторожнее — не бандита хватаешь! Сейчас рыба вывалится! Федор, перекинь сумку с мясом в другую руку — не для асфальта куплено! Бестолочь, я ж говорила: надо было сперва крупу дожить, а уж потом масло! Господи, ну куда ты поперся?! Не видишь — красный свет! Ослеп, что ли? Куда ты помчался, хрен с горы? Я ж не могу так быстро — на каблуках!
Улица была немноголюдной, транспорт не мельтешил, а потому зычный женский голос слышался хорошо, да и картинка отчетливо видна.
— Василисушка, — с упоением выдохнула благодарная зрительница, — что за чудная жена у нашего Феди! — Потом, в экстазе, не сводя глаз с удалявшейся пары, освободила ловкими пальцами семечковое зернышко от шелухи, смачно прожевала и деловито заключила: — Так ему и надо! По Сеньке и шапка, по Еремке — колпак! Гули-гули-гули! — И щедрой рукой высыпала птицам горсть кубанских семечек.
Васса молча, с задумчивой улыбкой смотрела на две спины, спешащие по своим делам. Вот уж точно: иному и слон не слон, а страшен таракан. Оказывается, гроза местного околотка, неустрашимый Федя-мент до смерти боится своей супружницы. Отлично!
«Явочная» квартира оказалась в сером пятиэтажном доме с зеленым тихим двором и детской площадкой, где в песочнице увлеченно копались малыши. Номер «тринадцать» (!) заставил подняться на четвертый этаж. Лифта не было, и поэтому за время подъема поневоле пришлось обогатиться лексикой: с обшарпанных стен назойливо лезли в глаза ублюдочные афоризмы.
— Заходи, быстро, — прошептал Федя и, схватив за руку, втащил в прихожую. — Нельзя, чтоб нас видели: конспирация, — пояснил он. — Опасно очень. Ты снимай обувь, проходи! Только тапок нет. У нас, это, одни мужики ходят.
«А босоножка женская из-за тумбочки торчит!» — усмехнулась вызванная и послушно разулась. Комната была чистая, опрятная, на окнах — занавески, на трюмо — кружевная салфеточка и слоники в ряд. Не явочная квартира — светелка. Во всем чувствовалась заботливая женская рука — Федина половина любила чистоту и уют.
— Василиса, мы, это, может, перекусим пока? А потом к делу перейдем.
«Гроза» околотка был не в своей тарелке, конфузился и из строгого законника превращался на глазах в робкого просителя. Светелка явно крала мужество у своего хозяина, Васса срочно решила остановить бесстыжую. Она открыла молнию на хозяйственной сумке, порядком оттянувшей руку, и ласково улыбнулась.
— Конечно, Федор Феофилактович! Одним разговором сыт не будешь. Я тут с собой кое-что прихватила. Как говорится, добрая еда беседу красит. — И не спеша выставила на стол бутылку красного вина, пакет с пирожками, баночку маслин, толстобокие помидоры и белый ноздреватый сыр. — Вот. — Потом сунула нос в сумку и добавила пару больших, влажных зеленых пучков.
— Ты, это, — задохнулся от восторга Федя, — умная очень! Ну, да и мы не лыком шиты, погодь маненько! — Он выскочил в кухню и вернулся с запотелой бутылкой водки, куском колбасы, банкой килек в томате и тортом.
— Видала? Ну, щас мы с тобой, Василиса, отметим это дело!
— Какое?
— Ну, это, как тебя от рэкета сберечь, — смутился хозяин. — Помоги давай!
— Ага, — согласно кивнула понятливая и засуетилась у стола. Процесс пошел, останавливать нельзя. Язык — на веревочку, ушки — на макушку.
— Ну, за встречу? — поднял Федя свой стакан, наполовину заполненный водкой.
— Ага! — подняла свой «собутыльница» и, потянувшись к чужому, вдруг замерла на полпути.
— Я, это, не могу водку не запивать, — стыдливо призналась. — Можно водички, Федор Феофилактович?
— Эх, Василиса ты прекрасная, кто ж водку-то водой портит? — укорил бестолковую знаток, но стакан отставил. — Щас, момент! — И выскочил в кухню.
— Холодной, пожалуйста! — крикнула капризница. — Слейте водичку в кране!
В кухне послушно зашумела вода, а гостья повела себя как бывалая шпионка. И после нехитрой комбинации с облегчением откинулась на стуле, безмятежно ожидая хозяина. Тот не заставил себя долго ждать, появившись через пару секунд с кружкой, доверху наполненной водой.
— Все! Больше из-за стола не встану, хоть ты тресни!
— А больше и не придется, — сияя лучистыми глазами, пообещала «прекрасная».
Выпили за встречу, потом — за милицию, за удачу в делах.
— Ты, это, Василиса, не болтай никому, что здесь была. Явка секретная, государственная, можно сказать. Только посвященные в курсе.
— Ага, — важно кивнула «посвященная».
После третьего тоста гостья слегка забеспокоилась, поглядывая на часы. Хозяин, напротив, осмелел и решил проявить, наконец, свои мужские качества.
— Васька, подь сюда! — Он схватил ее за руку и потянул к себе.
— Федор Феофилактович, вина не хотите? Для вас выбирала.
— Думала за меня? — ухмыльнулся Федя.
— Ну!
— Тогда пошли, вместе подумаем. — Он решительно поднялся из-за стола и потянул ее за собой в угол, туда, где, гордо подбоченясь пуховыми подушками под кружевными накидками, возвышалась кровать. Верхушки ее стенок украшали блестящие металлические шарики — такие маленькая Васенька любила откручивать, придумывая игру в считалку. Эти шарики отбросили последние сомнения.
— Федор Феофилактович, а правда, что вас повысили в звании? — обласкала она взглядом захмелевшего участкового.
— Щас покажу! — Он сдернул с кровати цветастое стеганое покрывало и плюхнулся на пышное одеяло, просушенное на летнем солнце заботливой хозяйкой. — Давай китель!
Васса послушно подала мундир и налила в стакан вина.
— Молодец! Ты, это, садись рядом, не стой, в ногах правды нет.
Она молча кивнула и присела на краешек супружеского ложа.
— Так, где ж оно? — бормотал Федя, роясь в карманах. — А, нашел! Гляди, Василиса, и помни: с большим человеком щас трахаться будешь! — Служилый вытащил удостоверение и, раскрыв, помахал перед носом.
— Можно посмотреть?
— Валяй! Стакан дай!
Беспрекословно подала вино, и с интересом уткнулась в корочку. Через несколько секунд вдруг послышался мощный храп. Наконец-то! А то уж беспокоиться начала: неужели фармакология подвела? Несостоявшаяся фаворитка осторожно вытянула китель из безвольных рук и, тщательно расправив, аккуратно повесила на спинку стула. Стакан с вином трогать не стала — алая лужица расползлась по снежному пододеяльнику. Тихая гостья еще раз внимательно изучила новенький, пахнущий типографской краской документ. На светлом фоне горделиво красовались буквы, выведенные каллиграфическим почерком: капитан милиции Мортиков Федор Феофилактович. Самодовольная круглая физиономия доказательно подтверждала сей неоспоримый факт. Налюбовавшись, она с сожалением положила удостоверение рядом с крепким Фединым задом. «Запел соловьем, а свел на кукареку, — вздохнула странная гостья. — Нуда, Бог даст, простят. У нашей милиции дефицит кадров». Потом еще раз внимательно осмотрела комнату и, довольная, вышла с сумкой в прихожую. За дверью от души пожелала бедняге, чтобы пурген подействовал не так быстро, как клофелин. Спускаясь по лестнице, вспомнила слова преподобного Исайи: «Четыре есть вещи, которые покрывают ум мраком: ненависть к ближнему, презрение, зависть и подозрение».
Но сказать их было некому — Федор Феофилактович Мортиков крепко спал.
— Федька, у нас автобус сломался! Представляешь?! А я вышла — тачку поймала и взад поехала. Федор, ты дрыхнешь, что ли? Че молчишь? Ты ж дома, я знаю!
В комнату вошла невысокая, плотно сбитая молодуха.
— Мать честная, да что ж за вонь такая! — Она зажала нос и злобно щелкнула выключателем.
В разобранной постели, на лилейном вышитом пододеяльнике, любовно укутавшем пуховое одеяло, хрюкал и храпел ее муж. На столе, среди остатков колбасы, зелени и сыра стояла пустая бутылка «Московской» и вино. Две тарелки, две вилки, два стакана. С одного нагло скалились жирные изогнутые полоски помады.
— Ах ты, козел поганый! — взвизгнула женщина и дернула храпевшего за ногу.
Из-под бедра выглянуло новенькое удостоверение цвета спелой вишни. Черные изящные буквы со строгим Фединым ликом на светлом фоне гуртом потонули в жидком коричневом месиве, зловонной лужей растекавшимся по накрахмаленной ткани.
Январь, 2003 год
«8 января.
Отмелькался «тщательный пробор»! Убит Баркудин — «милый» мальчик с ножом, наглый бандит, крупный бизнесмен и начинающий политик. Подонок и убийца. Нашелся, наконец, в банке паук и посильнее — загрыз сородича. Сколько же на нем крови и предательства? Эту душу наверняка даже к чистилищу не допустят. Тяжела. Ну что ж, воздастся каждому по делам его».
Глава 8
Осень, 1992 год
Скандала не было. Никто никого не хватал за руки, не цеплялся за ноги, не умолял остаться, не молил о прощении. Ни слез, ни оскорблений, ни упреков — ничего. Скучно, обыденно. И противно — как плевок или воронье дерьмо, капнувшее вдруг сверху на голову. Она, правда, пыталась поначалу стать в позу заброшенной жены, но попытка выглядела такой жалкой, что даже Алка это поняла и заткнулась.
Эксперимент со счастливым супружеством запороли. Безмятежной старости не дождались. Не случилось в их жизни вязаных шарфов, щекастых внучков и дачного самовара с дружным семейством за круглым столом на вечерней терраске. Идиллия лажанулась.
«Твою мать, ну как она могла засандалить нож в спину?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44