Она встала с кровати и подошла к чемодану. Достала компьютер и принялась делать записи.
Нет, только не убийство! Коул на это не способен. Эви его достаточно хорошо знает…
«А может, это тебе только кажется?»
– Нет, я знаю его! – упрямо сказала Эви. – Знаю и люблю.
Она любит его. Это единственное, на что она может положиться. Да, другие мужчины обманывали ее. Но на этот раз она не сдастся! Она верила в себя, в свой инстинкт, в то, что она не ошиблась в Коуле. Она полюбила этого человека, потому что он добр, честен, надежен, порядочен… Он преодолел ужасные обстоятельства и стал тем человеком, каким она его знала.
Она открыла новый раздел. «Самозащита». Убийство ради самозащиты не считается преступлением, если твоей собственной жизни угрожает опасность. Это Эви знала точно. Если он убил отца, чтобы защитить свою мать…
– И потом, он же пытался избежать этого! Он убежал из дома. Его поймали. Что ему оставалось? Он вынужден был бороться – бороться за себя, за мать…
Эви вспомнила, что Коул рассказывал, что отец жестоко избил его после первого побега. Но ведь тогда должны быть свидетели! Учителя. Тренеры. На стадионе мальчишки бегают в шортах. Неужели никто не заметил синяков?
Она вскочила, чтобы найти телефонный справочник, и удивилась, как темно стало в комнате. Она и не заметила, как наступил вечер.
Коул, конечно, не одобрил бы то, что она собирается сделать. Ну и пусть. Она любит его и не будет сидеть, сложа руки в ожидании суда над ним.
У нее куча вопросов, на которые надо найти ответы. А она умеет делать это, как всякий хороший журналист.
– Отец почти не повышал голоса, если не считать… – Эви сделала паузу.
Они сидели за складным столиком у дороги. Эви улыбнулась, щурясь на слепящее солнце.
– Если не считать чего? – спросил Коул.
– Каждые полгода он устраивал генеральную уборку. А вставлять-выставлять зимние рамы – это такая работенка, что от нее озвереет любой, даже самый покладистый человек. Именно тогда я научилась ругаться.
– Он ругался?
– Еще как! Правда, тут обычно появлялась мама. «Не смей говорить таких слов при ребенке!»
Коул рассмеялся.
– Не думаю, что твой отец умеет как следует ругаться. До моего папаши ему наверняка далеко.
– Серьезно?
* * *
Коул заворочался на койке, ткнул кулаком подушку и прислонил ее к железной спинке. И зачем он терзает себя воспоминаниями? Все эти мелочи. Улыбка. Обрывок разговора. Шутливая ссора из-за того, какую передачу слушать по радио.
Он спустил босые ноги на цементный пол, смял тюфяк. Не пришла. Он сам сказал ей, чтобы она не приходила. Он был уверен, что она его не послушается, ведь Эви ничем не напугаешь.
Ничем. Кроме правды.
Он зажмурился так крепко, что в глазах запрыгали огоньки. И принялся шагать по камере. Он уже успел изучить ее до мельчайших подробностей. Прошло три дня. Где-то она теперь? В Айове? В Иллинойсе? А может, уже дома…
Это было жестоко с его стороны – сказать ей, чтобы она уехала. Черт возьми, ему просто было страшно – и он до дрожи в коленях боялся, что Эви заметит это и разлюбит его.
Он прятал свой страх, как подростком прятал синяки. Он снова нацепил ржавую броню, которую создал для себя много лет назад: щит с надписью: «Мне на все плевать», за который он прятался каждый раз, как отец колотил его. «Ты со мной ничего не сделаешь, если я тебе не поддамся!» Он прятал в себе все удары. Что ж, переживем и этот. Сам виноват. Черт его дернул влюбиться в такую женщину, как Эви! Они принадлежат к разным мирам: она – к своей любящей семье, он – к своему проклятому прошлому.
Он убил своего отца. Черт возьми, он хотел этого!
Он прислонился к стене и уперся лбом в холодную плитку, пока голова не прояснилась от холода. Он заслужил это. За то, что был плохим сыном. За то, что не мог защитить мать. Он просил, умолял ее бросить этого человека – но она любила его и говорила, что не может этого сделать. И тогда он, Коул, бросил ее. И всю жизнь потом винил себя за это.
Разве можно бросать тех, кого любишь?
Коул этого не знал. А Эви его бросила?
Из коридора донесся шум. Коул резко развернулся к двери. Нет, все тихо. Хуже всего то, что он тоже причинил боль любимой женщине. Как и его отец. Отец ведь тоже утверждал, что любит свою жену. Только он, Коул, действовал тоньше. Не кулаками, а словами.
Он вспомнил, какая боль отразилась у нее на лице, какое непонимание застыло в ее глазах… Он терзал себя воспоминаниями о женщине, которую ему не следовало любить, обо всех прикосновениях, которых не должно было быть. Он вспоминал, как блестела ее кожа по утрам, как он мылил ее в ванной, как блестело ее тело, как гулко звучал ее голос в замкнутом пространстве, как она смеялась, дразнила его, хихикала от удовольствия и стонала от желания.
Он вспомнил, как впивался губами в ее шею, как дрожали его руки, сжимающие баранку. Они ехали через Аризону, оставив позади Большой Каньон, и впереди их ждала еще одна ночь…
– Прекрати! – скомандовала Эви. – Следи за дорогой и жми на газ! И попридержи руки, Коул Крик!
Он положил руки на колени. И снова поцеловал ее в шею.
Она содрогнулась. Он коснулся ее волос, ее уха, провел пальцем вдоль ушной раковины, увидел, как раскрылись ее губы, судорожно втягивая воздух. Она облизнула губы.
– Я никогда не думала… – начала она – и потеряла мысль.
Коул украл ее. Так же, как ее любовь. С первого дня он выжидал своего часа, следил за ней, говорил себе «нет» – и продолжал преследовать ее. Он поцеловал ее тогда, в первую ночь. С тех пор он целовал ее, наверно, раз сто. Но этого было мало. Слишком мало для того, чтобы поддерживать Коула в те трудные годы, что ждут его впереди.
Но ничего не поделаешь. Придется обойтись тем, что есть. Он бережно собирал воспоминания. То, как она сглатывала, когда он проводил пальцем по ее шелковистой коже на шее. То, как она машинально прислонялась к его руке, и трепетали ее полуприкрытые веки.
Он стиснул железную спинку так, что койка заскрипела.
…Коул положил ладонь ей на затылок, и ее волосы струились сквозь пальцы густыми каштановыми прядями. Она выгнула спину и откинула голову, подставляя шею для нового жадного поцелуя.
Жадного? Да. Он жаждал ее. Когда она выгнулась назад, платье туго обтянуло ее груди. Он расстегнул одну пуговицу, вторую и забрался внутрь. Она вскинула ногу и ударилась коленом о баранку.
– Я веду машину! – напомнила она.
– Не тормози!
Эви коротко ахнула.
– Даже не собиралась!
Но машина замедлила ход. И его движения тоже замедлились. Он приподнял край платья, сунул руку между ног и ласкал ее до тех пор, пока у обоих не закружилась голова от желания.
– Я сейчас съеду в кювет! – слабо запротестовала Эви.
Он коснулся ее груди, чувствуя, как колотится ее сердце. Надавил пальцем на сосок.
– Найди место, где можно остановиться.
– Подожди минутку!
– Не могу!
Она попыталась рассмеяться. Коул попытался взять себя в руки. В ту ночь они любили друг друга, пока пот не полил с них в три ручья. Он никогда не любил ее так сильно, как тогда…
Коул очнулся. Он был в камере. Он изо всех сил ударил рукой по стене. Лжец! Сейчас он любит ее еще больше. Именно поэтому он и отослал ее отсюда. Именно поэтому он готов был продать душу, лишь бы она навестила его. Хотя бы один раз.
– Нет!
Он тер усталые глаза, пока они не заболели.
Он потер затылок. Меньше всего ему хотелось снова увидеть то выражение, которое было у нее в глазах, когда она сказала, что любит его. Коул не хотел, чтобы она любила его так же слепо и безоглядно, как его мать любила его отца. Он не хотел, чтобы Эви жертвовала чем-нибудь ради него.
Эта мысль заставила его вспомнить о том, с чего все началось.
Он не убивал отца, но хотел, чтобы тот умер. И теперь наказан за это. Парадокс в том, что именно отец научил его обороняться. Коул просто дал сдачи. И вот теперь этот удар вернулся к нему.
Есть вещи, от которых не убежишь. От семьи. От судьбы…
Коул снова потер глаза. Помнится, Эви как-то спросила его, верит ли он в судьбу. Да, в первый день. Там еще какой-то экстрасенс выступал по радио… Коул прогнал это воспоминание. Он и без предсказателей знает, что теперь будет. Эви уехала, и это к лучшему. Он будет говорить это себе до последнего дня своей жизни.
* * *
– К вам пришли!
Слова охранника отдались эхом в коридоре. Эви ждала. С гулом захлопнулась стальная дверь. Заскрипела, вставая на место, железная решетка. Комната для свиданий оказалась удручающе казенной: серо-зеленый линолеум, крашеные цементные стены. На потолке гудят лампы дневного света. Эви раньше никогда не бывала в тюрьме, но подумала, что, наверно, они все одинаковы.
В дальнем конце комнаты распахнулась дверь. Пока охранник вел Коула к столу, Эви разглядывала свой портфель.
– Я хотела тебя видеть…
Коул развел руками, как бы говоря: «Вот он я».
Она услышала щелчок наручников и подняла глаза. На нем была серая заношенная рубашка навыпуск, поверх джинсов. Эви уставилась на наручники, прикрепленные к тяжелому поясу, который сползал ему на бедра. Неужели он так похудел?
Колени у нее подгибались. Она поспешно села.
Коул поколебался, потом тоже сел, отодвинув от стола голубой пластмассовый стул.
– Я думал, ты уехала домой.
Эви положила на стол свой портфель так бережно, словно он был стеклянный и мог разбиться. Руки у нее тряслись так сильно, что она при всем желании не смогла бы сейчас открыть кодовый замок.
Она сложила руки на коленях и посмотрела Коулу в глаза. Щеки его ввалились, скулы выпирают. В голубых глазах ясно читается: «Не подходи!» Нет, он не позволит ей приблизиться к себе…
– Я даже не знаю, как к тебе обращаться. Кристофер. Крис?
– Зови меня Коул.
– Но твое настоящее имя – Кристофер Рейне?
– Когда я ушел из дому, я назвался Коулом Криком. Я хотел начать жизнь сначала, – нехотя сказал он.
– Это я понимаю.
– Но всего остального тебе не понять.
– Ну почему же… Я пыталась узнать правду.
– Правда ли, что я совершил все, в чем меня обвиняют? – напрягся Коул.
– Ты не убивал его.
– Я его ударил. А потом сбежал.
– Тебе было всего шестнадцать!
– Я не знаю, отчего у него случился сердечный приступ. Честно говоря, когда я узнал, что он умер, я очень удивился, что он умер от сердечного приступа. Я был рад этому, Эви.
Она понимала, что Коул пытается шокировать ее, изобразить закоренелого негодяя. Каких же усилий это ему стоило! Эви сложила руки на столе.
– И ты всерьез веришь, что у него случился сердечный приступ по твоей вине, когда ты уже три дня как находился в другом штате?
– Я много лет желал ему смерти.
– Об этом ты уже говорил.
– Я лгал.
Она изумленно воззрилась на него.
– Я лгал тебе, Эви.
– Насчет твоего имени?
– Насчет всего.
– Не верю.
Коул хлопнул рукой по столу. Охранник встрепенулся.
Эви и глазом не моргнула.
– Я много думала обо всем, что ты говорил. Обо всем, что было между нами. Знаешь, Коул, я наивна и доверчива, но все, же не до такой степени. Я не могу не признать настоящую любовь.
На столе стояла пепельница, почувствовав исходящий от нее запах, Коул ужасно захотел закурить.
– Ты сама не понимаешь, что с тобой происходит.
– Понимаю.
– Видишь, что делает любовь с женщинами? – горько спросил Коул. – Она ослепляет их…
Охранник кашлянул.
Коул наклонился вперед, напряженный и настойчивый. Его колени почти коснулись ее колен под столом. Он попытался вытянуть руки вперед, сам того не замечая. Цепочка от наручников царапнула по столу. Он снова отшатнулся назад, ссутулил плечи.
– Черт возьми, Эви. Послушай меня. Посмотри на меня. Неужели это то, что тебе нужно? Я не тот, за кого ты меня принимала. Я лгал тебе обо всем – о своем имени, о своем прошлом…
– Судя по тому, что мне удалось разузнать, о своем прошлом ты говорил правду, – возразила Эви.
– Тогда слушай. Я тебе не подхожу. Будь умницей, оставь меня. Прямо сейчас.
– Я люблю тебя.
– Не надо. И не смотри на меня так. Не надо делать вид, что все, что я сделал, было в порядке вещей.
– У тебя было тяжелое детство.
– Ну, да, конечно. Я ни в чем не виноват. Просто у меня тяжелый характер.
– Черт возьми, Коул, я не такая, как твоя матушка! Ради своей любви она защищала чудовище! А я защищаю достойного человека, который сумел многого добиться в жизни! – горячо воскликнула Эви.
– Тебе просто хочется в это верить! А обманывать себя совсем несложно, не так ли?
Эви вскинула голову.
– Ты всегда бьешь в слабое место, когда хочешь одержать верх, не так ли?
Коул потер запястье о край стола. Он чувствовал себя последним мерзавцем. Ему очень хотелось извиниться, но делать этого было нельзя. Если он сейчас сдастся, он заключит ее в объятия и примется умолять, чтобы она поверила ему. И она поверит.
Он скрипнул зубами, глядя на обшарпанную облицовку стола. Потом прикрыл глаза и втянул в себя воздух. Он ощутил легкий аромат ее духов. Она словно забралась ему в душу и свернулась там клубочком… Нет, надо ее поскорее отослать отсюда.
Его рука ощутила легчайшее прикосновение. Лицо его напряглось, он хрипло вздохнул и медленно открыл глаза.
Эви передвинула портфель так, чтобы охранник не мог их видеть.
Надо продолжать беседу так, чтобы он не заметил, что что-то изменилось.
– Не смотри на меня так! – сказал Коул. Его голос сел от волнения.
– Я говорила с твоим адвокатом.
– Назначенным от суда! – фыркнул Коул и провел пальцем по ее кисти.
– Я пригласила Селину Коннорс. Это очень известный специалист по уголовным делам.
– Так я, стало быть, уголовник? – Их пальцы сплелись.
– Она уверена, что дело даже не будет передано в суд. Дело очень давнее, доказательств мало. Прокурор, который завел это дело… – Она бросила взгляд на «дипломат».
Коул провел пальцем по жилке, бьющейся у нее на запястье. Он с трудом напомнил себе, что должен изображать холодность.
– Он был знаком с моим отцом. Они вместе ходили на охоту, – нехотя сказал Коул.
– Теперь он на пенсии. Новый прокурор меньше заинтересован в защите власть имущих и сочувствует неудачникам. Активист, либерал…
– Тогда вы должны сойтись!
– Коул…
Он слишком любил ее и боялся потерять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24