Иначе нечестно — она вам исполняет желание, а вы навсегда остаетесь перед ней в долгу. Вы понимаете?
— Да, конечно. Я все понимаю.
Он облегченно вздохнул, хотя на самом деле я еще больше не понимала, как же мне вести себя дальше.
Тем временем приемщица доставила плащ, положила его на прилавок, раскрыла свою книгу и изрекла:
— Оплатите и распишитесь.
Он расплатился и галантно подал мне вычищенный плащ.
— Ни в коем случае, мсье! — вмешалась приемщица. Она отобрала плащ, вытащила из-под прилавка вешалку, повесила плащ на нее, расправила и протянула мне вместе с вешалкой. — Это входит в стоимость услуги. Вещь после химчистки должна подсохнуть на плечиках. Как минимум часа два...
— И что же мне делать? — невольно произнесла я.
— Приготовить кофе, миледи, пока я погуляю с Шено.
Глава 5, в которой Шено напрудил в прихожей
Шено, увидев своего временного хозяина, от избытка чувств тут же напрудил в прихожей.
Собственно говоря, это была и не прихожая, а всего лишь часть узкого длинного коридора, выкрашенного светлой краской, с множеством дверей по обеим сторонам. Я машинально подумала, что двери должны открываться внутрь, а не наружу, потому что любая из них шире коридора и, даже распахнувшись наполовину, перегородит его целиком. При виде лужи Виктор недовольно крякнул.
— Это все из-за меня, — заступилась я за щенка, — из-за меня вы опоздали его выгулять... Где у вас тряпка?
— Что вы, что вы, миледи... — засуетился он, — я сам уберу, лучше займитесь-ка кофе.
— Я бы сначала помыла руки.
Он проводил меня в ванную, дверь которой, вопреки моим ожиданиям и всякой логике, открывалась в коридор и, естественно, лишь наполовину. Я хотела сказать Виктору, что посоветовала бы ему перевесить дверь, но чуть не вскрикнула: на стеклянной полочке под зеркалом я увидела серьги! Это же наши фамильные серьги, серьги моей мамы!
В последний раз, перед тем как их украли, я видела их точно так же, на полочке в ванной, только та ванная была родительской и раза в четыре больше этой... Папина булавка для галстука, мамины серьги...
— Элен! Вот растяпа! — Виктор всплеснул руками, протискиваясь к раковине. — Я же их ей подарил, а она бросает, где попало!
— Вы бы убрали, — не узнавая своего голоса, выдавила я, — а то упадут в раковину, придется звать сантехника, он вам тут все разворотит...
Глава 6, в которой кухня напоминала чуланчик
Потом он проводил меня на кухню, которая больше напоминала вытянутый чуланчик с окошком в углу над столом и двумя дачными складными креслицами. Холодильник, мойка, плита — по одной стене, и перпендикулярно к ним — этот самый стол, а на нем — тостер и кофеварка. Стараясь не думать ни о булавке, ни о серьгах, ни даже о сигаретах и об особенностях внешности Виктора, а заставляя себя сознательно изучать спартанский кухонный интерьер, который, впрочем, активно оживляли полки с неожиданным изобилием всевозможных предметов сервировки, я сварила кофе, пока Виктор вытирал за щенком. Сам же Шено вертелся у меня под ногами, изображая охоту на сосисочную змею, расплескивал воду из своей миски, тявкал, повизгивал и одновременно с чавканьем уменьшал количество сосисок.
— Мсье Пленьи, какие можно взять чашки?! — крикнула я, поймав себя на мысли, что веду себя с ним, как с давним знакомым, что в общем-то слишком странно, учитывая все обстоятельства.
— Просто Виктор, миледи! Одну минуту, я сейчас принесу достойные моей гостьи!
Виктор явился с ярким расписным черно-цветастым подносом. На нем стояли изящные старинные серебряные вещицы: кофейник, сахарница, молочник и две крохотные чашки, которые тоже прежде принадлежали моей семье! Но в этом незаконченном так называемом «сервизе Марии-Антуанетты» их должно быть девять...
У меня перехватило дыхание. Я закашлялась и глупо спросила:
— Только две чашки?
— Нужно больше? Мы кого-то ждем?
— Нет, конечно. — Я заставила себя улыбнуться.
Булавка и серьги — пустяк по сравнению с этим сервизом. Он стоит сотни тысяч, и мой новый знакомый может запросто убить меня, если я выдам себя чем-нибудь! Нет, он совсем не похож на убийцу и грабителя. Они такими не бывают...
— Просто совсем необязательно пить из серебра, ведь у вас, — я показала на кухонные полки, — полно обычной посуды.
— Во времена рыцарей Круглого Стола это тоже было обычной посудой. — Он поставил поднос на конфорки плиты и принялся переливать кофе из кувшина кофеварки в серебряный кофейничек. — Вы так не смотрите, все чистое, Элен вчера перемыла весь сервиз и насыпала сахар в сахарницу.
— Какие еще рыцари Круглого Стола? — Я нервно рассмеялась. — Это же восемнадцатый век, позднее барокко!
— Да? Правда? Барокко?
Он уставился на сервиз, словно увидел его в первый раз в жизни. И мне тоже вдруг показалось, что я впервые вижу эти с рождения знакомые чашки, кофейник, молочник и сахарницу...
Я привыкла видеть их в чинной стеклянной горке среди другого начищенного серебра, а сейчас они по-свойски стояли на кустарном подносе, в сахарнице лежал сахар, в кофейнике дымился кофе, молочник тоже намекал, что пора бы и ему дать сливок... Пузатенькие чашки довольно и кокетливо отражали бочками нарисованные на подносе цветы, абсолютно уверенные в том, что вот-вот их наполнит самый замечательный напиток в мире. И им всем действительно было очень уютно и комфортно на этом наивном букете черно-лакового подноса...
А я, стыдно признаться, чувствовала ревность и обиду...
— Но мне сказали, — словно издалека я услышала голос Виктора, — что это точная копия сервиза королевы Гениевры, потому и девять чашек, а не шесть или двенадцать, и нет подноса...
— К-копия?
— Конечно! Вы сами-то подумайте, миледи, сколько бы стоил подлинный сервиз десятого века?! Я хоть и работаю на телевидении, но тысячелетние раритеты мне все равно не по карману!
Вы любите с молоком или со сливками? — Он полез в холодильник. — И еще у меня есть много пирожных! Мы с Элен — сладкоежки, накупили вчера целую кучу! Так вам молоко или сливки?
— Я пью черный... — с трудом произнесла я, вдруг почувствовав невероятную слабость и, пожалуй, даже ужас.
— Что-то не так, миледи?
— Нет, все хорошо. Просто... — Нужно срочно что-то сказать, но, как назло, ничего не идет в голову! — Просто мне как-то неловко... Вы купили пирожные для вашей жены...
Конечно, глупо, но хоть более или менее правдоподобно, пусть думает, что я стесняюсь.
— Вот вы о чем! — Он рассмеялся с облегчением. — Так я вас порадую, миледи: у меня нет и никогда не было жены! А Элен — моя любимая маленькая сестричка. Она заботится обо мне и, когда приезжает, перемывает всю мою посуду! — Он взял с полки трехъярусную хрустальную штуковину и стал выкладывать на нее пирожные из коробки. — А у меня руки — крюки, начну мыть, обязательно разобью что-нибудь.
Я была в каком-то запоздалом оцепенении и не могла ни говорить, ни двинуться с места, но на его руки я тем не менее посмотрела. Руки как руки, не большие, не маленькие, а как раз такие, как мне нравятся: с крепкими выразительными пальцами, с выпуклыми добродушными венами и с редкими, наверное мягкими, волосками, ближе к запястью прозрачной дорожкой уходящими под манжету.
— Вот и завел себе серебро, чтобы не билось.
Ну, улыбнитесь же, миледи! — Он поставил менажницу с пирожными на поднос, спокойно потеснив сервиз. — И пошли в гостиную.
— Можно и здесь. — Я наконец обрела способность говорить, но ноги все еще не слушались. — Здесь у вас мило...
— Еще чего! Сидеть на кухне, как прислуга!
Для гостей у меня есть гостиная. Пойдемте, не то кофе остынет.
Едва передвигая ватные конечности, я побрела за ним куда-то в глубину узкого коридора, мечтая о сигарете, как утопленница о глотке воздуха, если, конечно, утопленница еще может мечтать о чем-либо... Щенок, бросив остаток сосисочной гирлянды, поскакал за нами, а потом, коротко тявкнув, вразвалку потопал обратно, вероятно, не в силах расстаться с «добычей».
Я понимала, что должна взять себя в руки и срочно сказать Виктору что-то приятное, пока у него не возникло никаких подозрений.
— У вас большая квартира.
— Да, немаленькая, — гордо согласился он, видимо, я попала в точку. — Половина этажа.
— А вы никогда не думали о перепланировке? — Как хорошо, что я догадалась заговорить именно об этом! Вот что значит взять себя в руки!
Обратившись к профессиональной теме, я почувствовала себя гораздо увереннее. — Будет намного просторнее, если убрать ненужные перегородки.
— Ни в коем случае! — Он испуганно оглянулся, стукнув подносом о стену. Потревоженная посуда недовольно забренчала. — Я работаю в кабинете, сплю — в спальне, моюсь в ванной, в гостиной принимаю гостей! Есть еще комнаты на тот случай, если другу захочется переночевать с подружкой, а ко мне неожиданно нагрянут родственники поглазеть на красоты Парижа!
Я не ожидала столь бурной реакции. Обычно при подобном намеке все радостно начинали делиться со мной своими тайными и нередко фантастическими планами улучшения любимых частных владений. Но, вместо того чтобы деликатно промолчать, я зачем-то подлила масла в огонь:
— Вообще-то для этого существуют гостиницы...
— В нашей семье не принято отправлять родственников в гостиницу!
А распивать кофе из краденых сервизов — ваша семейная традиция? — едва не слетело с моего языка, однако Виктор уже виновато добавил:
— Было не принято. Теперь у меня останавливается только Элен, остальные предпочитают отели. Не могли бы вы открыть эту дверь, а то у меня заняты руки?
Естественно, раскрытая дверь перегородила коридор, но в отличие от микроскопических размеров коридора, кухни и ванной гостиная оказалась вполне нормальной и даже просторной комнатой. Большую часть ее занимал стоящий ближе к окну огромный овальный стол в окружении бесчисленного количества разномастных, но очень бравых и заботливо отреставрированных стульев и кресел: барочные на оленьих ножках, строгие «готические» с высокими прямыми спинками, гнутые венские, плетеные, складные, обитые кожей, шелком, ситцем...
Всю правую стену от пола до потолка закрывал стеклянный стеллаж, весело играя солнечными полосками, лившимися через полуопущенные жалюзи окна. Похоже, сестричке Элен действительно пришлось потрудиться тут на славу! Полки стеллажа в буквальном смысле слова ломились от посуды, статуэток, безделушек. Фарфор, хрусталь, дерево, все оттенки металлов, керамика... И тут же расписные японские веера, русский медный самовар и целая коллекция барочных табакерок! Вдоль всей левой стены — низкий диван, покрытый чуть потертым восточным ковром, а над ним в массивной золоченой раме пышнотелая блондинистая особа, элегически-томно пьющая чай в компании нескольких котов, самовара и канарейки. В полуметре от блондинкиной рамы в самом углу на узенькой полочке примостились музыкальный центр и кучка дисков, совершенно отчетливо осознававших собственную ничтожность по сравнению с принадлежащими любительнице чая котами, самоваром и канарейкой.
— Подлинный Кустодиев.
Виктор поставил поднос прямо на диван, поднял жалюзи и внимательно наблюдал, какое впечатление произведут на меня его слова да и вся гостиная в целом.
— А разве это не копия портрета королевы Гениевры? — невольно прищурившись от хлынувшего в комнату потока света, предположила я.
Ого, да я уже способна шутить!
— Ошибаетесь, миледи. — Виктор стоял спиной к окну; солнечный свет делал его волосы золотыми, как у ребенка. — Это совсем не копия. Это настоящий портрет моей прабабушки.
— И этого самовара? — Я показала на самовар в витрине стеллажа напротив.
— Нет, это совсем другой самовар. А тот остался в России, как, впрочем, и сама картина.
Пейте кофе, пока он не остыл окончательно. — Виктор налил кофе в обе чашки, а в свою добавил сливок и две ложки сахара. :
— Выходит, Виктор, вы...
Я взяла чашечку в руки и вдруг подумала, что этот сервиз всегда принадлежал нашей семье, но нам и в голову не приходило пить из него кофе!
Виктор внимательно смотрел на меня, и я сообразила, что не закончила фразу.
— Вы русский?
— Не совсем. — Он улыбнулся и пожал плечами. — Русской была моя бабушка.
— Та, которая реформировала историю про золотую рыбку?
Я отпила кофе, он уже слегка остыл, но был потрясающе вкусным! А ведь я сварила его в обычной кофеварке, неужели все дело в чашках?
— Да. Между прочим, отличное слово «реформировала»! А разве ваша бабушка не рассказывала вам сказок? — Он смотрел очень пристально.
— Конечно, она читала мне «Красную Шапочку», «Золушку», «Кота в сапогах»...
И вовсе не пристально он смотрит, просто так кажется из-за соседства его темных глаз и разбойничьего носа с наивными соломенными волосами!
— Читала или рассказывала?
Я непонимающе улыбнулась. Какая разница, читала или рассказывала моя бабушка, главное в чем-то другом...
— Вам еще кофе?
Я кивнула, он подлил в мою чашку.
— Так все-таки, миледи, читала или рассказывала ваша бабушка?
— Подождите, Виктор. — Мне показалось, что я поняла, в чем дело! — Вы сказали, что этот портрет остался в России вместе с самоваром.
Но тогда каким же образом он оказался у вас?
Или это тоже одна из реформированных сказок вашей бабушки?
Он вздохнул, причем невесело вздохнул.
— Через много-много лет мы случайно купили эту картину здесь на блошином рынке. Какими-то неведомыми путями она тоже попала в Париж... Правда, миледи, это вовсе не сказка. — Я вдруг подумала, что Виктору совсем не идет грусть. — Портрет был в жутком состоянии, рулончик грязного холста среди, других таких же, но прабабушка, ей было тогда уже за девяносто, узнала... Да, она узнала, и я тоже узнал бы эту гостиную, и ее котов, и клетку с канарейкой, и вид из окна на Москву-реку, и самовар с медалями, потому что она столько рассказывала... Хотите, я сварю еще кофе? — Виктор беспомощно смотрел на меня, как будто не решался сказать что-то еще, что-то очень важное.
— Вы счастливый, у вас была и бабушка, и прабабушка...
— Да, конечно. — Он старательно улыбнулся. — Но я, наверное, не смогу объяснить вам, Софи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20