Эйден тут же вцепляется в нее руками и чуть не рвет страницу пополам.
– Осторожно! – ору я, и он в испуге отдергивает руки. – Эта книжка мне дорога как память. Семейная ценность, понимаешь? – Он мрачно кивает. – Ну, вот и хорошо. Давай посмотрим.
Я открываю на первой странице и начинаю читать:
– У слона большая кака, у мышки – маленькая кака.
– У-у-у, – говорит Эйден, показывая пальцем на изображение огромной слоновьей лепешки, стараясь не прикасаться к странице. – Кака.
– Совершенно верно, – говорю я. – Слон делает большую каку.
Вот и весь разговор «по-взрослому». Я переворачиваю страницы, и мы совместно изучаем верблюжью каку, акулью каку и множество разнообразных как, производимых млекопитающими, птицами и рептилиями. Эйден в полном восторге. Мы быстро осваиваем классификацию какашек, выясняем, у кого коричневые, а кого черные или белые, не говоря уже о круглых и овальных. Впрочем, когда мы доходим до человеческих, он замолкает до конца книжки.
– Все люди и звери кушают, а значит, все люди и звери какают, – читаю я. – Ну вот. Конец. И что ты об этом думаешь?
Эйден поворачивается и смотрит на меня:
– Исе-е-е-е?
– Все, – говорю я. – Книжка кончилась. В чем мораль, понятно? Все какают. Так что нечего здесь стесняться. Я знаю, проще сказать, чем сделать. Меня тоже эта тема несколько смущает, так что я тебя прекрасно понимаю, но в моем случае эта проблема обусловлена глубокими подсознательными комплексами по поводу своей сексуальности, к тому же, я думаю, в какой-то степени и тем фактом, что я подсознательно отвергала своего отца, который пускал газы на людях и вообще вел себя вульгарно, что было для меня в детстве очень унизительно. Но тебе всего два года. Рановато для таких неврозов.
Только сейчас я понимаю, что Стейси уже давно стоит в дверях комнаты, и она слышала весь мой монолог.
– Ну, ты даешь, – говорит она. – Я и не думала, что ты такая закомплексованная.
Я чувствую, как по моему лицу разливается жар, и я знаю, что оно становится такого же алого оттенка, как лицо самой Стейси к концу пробежки.
– Слушай, – говорю я. – Ты просила помочь, и я тебе помогаю, так что не порти мне работу.
– Ка-а-а-ака, – говорит Эйден.
– Совершенно верно, – говорю я. – Мы про каку разговариваем. Хочешь что-нибудь добавить?
– Эйден кака гошочек, – говорит он, показывая рукой в сторону ванной, примыкающей к комнате.
– О боже! – вопит Стейси, выпучив глаза, бросается на ребенка и хватает его за руку. – Ты будешь какать?
Боже ты мой , думаю я. Неудивительно , что он не может нормально покакать . У нее такой бешеный вид, как будто это вопрос жизни и смерти. Эйден кивает, но продолжает смотреть на меня.
– Пошли, Эйден, – говорит Стейси, пытаясь тащить его за руку – Давай скорее. Пошли на горшочек. Ну, давай!
Она пытается схватить его на руки, но он вырывается и начинает реветь.
– Стейси, успокойся. Ты же его напугала.
– Кака, – хныкает Эйден, не спуская с меня взгляда.
– Ну что, парень, пойдем на горшочек? – спрашиваю я. Он кивает. – Отлично, пошли. У тебя все получится. Помнишь – все какают.
Я чувствую себя чир-лидером, развлекающим публику перед каким-то дичайшим извращенческим матчем.
– Не-е-е-ет! – возжит Эйден. – Ачу месте! Я с удивлением смотрю на Стейси.
– Что он сказал – «очуметь»? Это он у мамаши таких словечек нахватался?
– Да нет, – нетерпеливо отвечает Стейси, – Он сказал: «хочу вместе», в смысле какать вместе. Он хочет, чтобы ты пошла с ним.
– Серьезно?
– Серьезно.
Ну, я даже не знаю. Извините за каламбурчик, но мне это не кажется естественной потребностью. Одно дело – помочь проблеваться, но какать... Увольте, у меня своих комплексов хватает. И вообще, я беременна. Я смотрю на часы:
– Не думаю, что я смогу, Стейс. У меня сегодня куча дел, и я уже везде опаздываю. Думаю, я сдвинула ситуацию с мертвой точки, а дальше давай сама.
Эйден продолжает реветь, а теперь он еще и дергает меня за руку, прижимая другую руку к животу:
– Ивотик бо-бо. Эйден ошочек. Ашли. Стейси напряженно смотрит на меня:
– Все, Лара. Иди.
Ладно , думаю я. Я встаю и ковыляю за Эйденом, а он вприпрыжку вносится в ванную и останавливается перед старорежимным деревянным сооружением с горшком внутри и мультяшными стикерамй снаружи. Так вот ты какой, горшочек. Интересно. Я обращаю внимание, что в сооружении нет ни воды, ни слива, и задумываюсь над тем, как оно работает. Эйден тем временем так и стоит перед своим троном, не спуская с меня глаз.
– Хорошо, – говорю я, изображая жестами, что пора начинать. – Давай, раздевайся.
Он тупо пялится на свои ноги:
– Штаны. Тусики. Снять.
Парень , ты что , издеваешься надо мной? Я опускаюсь на колени и стаскиваю с него штаны, а потом расстегиваю липучки на подгузнике. Интересно, его надо выбросить или сохранить и потом надеть обратно? На всякий случай я решаю сохранить. Как его надевать обратно, я, разумеется, понятия не имею, но с этим разберемся потом. Если точнее, разбираться будет Стейси. Я стаскиваю подгузник через ноги и неожиданно оказываюсь лицом к лицу с его членом.
Ой. И яйца. Причем огромные. Больше, чем у некоторых моих бой-френдов. Как отвратительно. Забудьте все, что я говорила про «как-я-хочу-мальчика». Я не представляю, как бы я каждый день мыла ему яйца. Фу.
Бесштанный Эйден забирается на свой трон и тут же начинает громко тужиться.
– Ыыыыыы. Гхыыыыыы, – говорит он, но что-то меня это не убеждает. Он явно притворяется. По-моему, он считает, что так и полагается вести себя на горшке, и совершает этот ритуал только для того, чтобы произвести на меня впечатление.
– Ты действительно какаешь? – спрашиваю я его.
Он мотает головой.
– Не могу, – говорит он.
– Можешь, Эйден, можешь. Все какают, помнишь? Кит какает, и мышка какает, и птичка, и змейка. Они все хорошо какают, и ты сейчас покакаешь.
Тут мой живот снова начинает урчать, и я понимаю, что мне надо срочно найти место для отправления естественной надобности. Молнией промелькивает мысль, что вот он, мой момент истины. Переломный момент жизни, как ни посмотри. И.я не упущу этот момент. Сейчас я с ним разберусь.
– Знаешь что? – говорю я. – Я, пожалуй, тоже покакаю. Прямо сейчас. Мы вместе покакаем. Готов? Раз, два, три!
Я хочу, очень хочу, но не могу. Просто не могу в его присутствии. Мое пыхтение так же ненатурально, как те звуки, которые он мне только что изображал. Я понимаю, что я ничем не лучше двухлетнего ребенка. Я жалкая истеричка. И Эйден, следящий за мной своими цепкими глазками, прекрасно это знает. Но тут меня захлестывает волна отвратительных воспоминаний: все глупости и нелепости, которые я устраивала, чтобы, не дай бог, никто не увидел, что я иду в туалет, все оправдания, которые я изобретала, чтобы объяснить, почему мне надо срочно уйти куда-то, все мучения с больными кишками, которые я терпела столько лет, – все это проносится перед моими глазами, как в жутком психоделическом кошмаре на фекальныю тему. Ужасно.
Надо постараться. Я должна это сделать хотя бы для Эйдена. Я не хочу быть даже частично ответственной за то, что он станет какафобом вроде меня. Как я буду жить, зная, что я усугубила, а то и привнесла новые проблемы бедному невинному ребенку?
Закрываю глаза, набираю побольше воздуха и тужусь. Без дураков.
– Хххххыыы. – Я открываю глаза и смотрю на Эйдена. – Ладно, парень, теперь твоя очередь.
Он радостно улыбается. А потом улыбка вдруг резко исчезает, лицо кривится, и он издает громкое рычание: – Гхххыннн.
Одновременно со звуком выходят газы. Он слышит эти звуки и застывает в полном недоумении, тут же перестает тужиться и вопросительно смотрит на меня.
– Все в порядке, – говорю я, – Это совершенно нормально. Давай, постарайся еще.
Минут пятнадцать мы пыхтим и тужимся вдвоем, всякое стеснение исчезает, мы расслабляемся и начинаем чувствовать себя абсолютно комфортно, а звуки, которые мы издаем, становятся все громче и громче, пока мы не начинаем орать в голос. И, должна вам сказать, это так освобождает! Я не помню, когда я последний раз чувствовала себя настолько свободно и расслабленно.
Когда все сказано и сделано, выясняется, что мы оба добились успеха. Не знаю, как Эйден, но мой желудочно-кишечный тракт облегчился на полтора килограмма.
– Ну что, Эйден, хорошая работа, – говорю я.
Не вставая с унитаза, я протягиваю ему руку, и мы обмениваемся крепким рукопожатием.
– Акакал! – говорит он.
– Видишь? Все получилось. И у меня получилось. Он с восхищением смотрит на меня.
– Все какают! – объявляет он.
Я слушаю его и думаю о том, что ничего более приятного мне в жизни не говорили. Никогда.
– Совершенно верно. Все какают. Знаешь что, Эйден, – я, наверное, оставлю тебе свою книжку. Будешь ее читать и вспоминать меня. Только будь с ней поосторожнее, хорошо? Она для меня много значит.
Не уверена, что он понял последний пассаж, но ему и не обязательно. Я поняла, и этого достаточно.
Из коридора слышен голос Стейси. Она зовет нас. Что она думает – даже представить не берусь. Только теперь мне все равно. Наконец-то мне действительно все равно.
– У вас тут все в порядке? – спрашивает она.
– Да! – ору я. – У нас все шикарно!
По дороге домой я останавливаюсь у магазина, в котором я покупала злополучную игрушку для племянницы Джули – как теперь кажется, ужасно давно. Воодушевленная успехом с Эйденом, я решаю, что пора приступить к воспитанию еще кое-кого.
Когда я приезжаю домой, Зоя, как всегда, ждет меня у входной двери. Прекрасно. Тебя-то мне и нужно.
– Здравствуй, Зойчик, – говорю я, чешу ей спинку и целую в нос, пока она вылизывает мне лицо и обнюхивает, чтобы выяснить, где я была. – А мама тебе сегодня сюрприз приготовила, – говорю я.
Она выжидающе смотрит на меня, ушки на макушке, и я знаю, что она думает, что сюрпризом будет что-нибудь вкусное.
– Нет, пуся, это не стейк из мексиканского ресторана, извини. Я принесла кое-что получше. Намного лучше.
Я тащу сумку в комнату, и она трусит за мной, явно недоумевая, что же это такое, что лучше стейка из мексиканского ресторана. Хвост двигается со скоростью вентилятора. Блин, надо было сначала показать, а потом говорить.
Я открываю сумку и достаю куклу – размером с натурального младенца, гугукающую, сосущую бутылочку и писающую в подгузник куклу, – беру ее на руки и качаю как ребенка. Итак, начинаем наш образовательный курс.
Зоя встает на задние лапы и, упираясь передними в мои ляжки, пытается рассмотреть таинственный предмет, который предположительно лучше, чем мексиканская говядина. Я продолжаю качать куклу и начинаю разговаривать с ней тем самым тонким голоском, который до нынешнего момента предназначался для Зои и только для Зои.
– Привет, Паркер, – говорю я кукле. – Какая ты хорошенькая. Какая у меня славная девочка.
Я расхаживаю по комнате, тискаю куклу и разговариваю с ней. Каждый раз, когда я включаю детско-собачий голос, Зоя начинает вилять хвостом, но тут же останавливается, понимая, что я говорю не с ней. Она подпрыгивает, чтобы привлечь мое внимание, но я ее игнорирую. Бедная собака следует за каждым моим шагом, пытаясь понять, что же я такое делаю и какое это имеет отношение к ней. Наконец она сдается.
– Ладно, – говорит ворчливый голос – Что за фигня здесь происходит?
Я нагибаюсь до ее уровня и подношу младенца прямо к ее лицу:
– Я хочу, чтобы ты была готова к появлению ребенка. Чтобы ты увидела, на что это похоже. Ты теперь будешь старшей сестренкой, а это значит, что теперь ты уже не все время будешь центром внимания.
Зоя мотает головой.
– Ты делаешь большую ошибку, – говорит она. – Слышала я про этих детей. Ничего хорошего. Они все переворачивают вверх дном. Они ломают весь распорядок, а ты знаешь, как я люблю мой распорядок.
– Нет, дорогая, я не делаю ошибки. Жизнь меняется, привыкай. Посмотри лучше сюда.
Несколько секунд она обнюхивает куклу, а потом обращает на меня презрительный взгляд.
– Это кусок пластмассы. – Она с отвращением мотает головой. – Ты все-таки странная.
Она разворачивается и уходит от меня, бормоча по дороге:
– Лучше, чем мексиканская говядина. Ну конечно .
Я закрываю глаза и вздыхаю. Вот и весь образовательный курс. Боюсь, ей эти знания достанутся нелегко, как, впрочем, и всем остальным.
21
Всю неделю я просидела на телефоне, обзванивая колледжи, и, похоже, этот год получается очень удачным. Детки еще не знают (я не имею права им рассказывать), но меня заверили, что возьмут как минимум по одному человеку в Стэнфорд, Йель, Гарвард, Дартмут и Принстон, потом Пенсильванский берет шестерых, Корнелл троих, двоих – Колумбия и двоих – Мичиганский технический. Висконсин берет почти половину класса, Бостонский университет может взять человек девять, а Университет Джорджа Вашингтона обещал принять двенадцать-тринадцать.
В общем, похоже, что в колледж попадут все, и я наконец смогу вздохнуть свободно, потому что по поводу некоторых у меня возникали серьезные сомнения. Особенно по поводу Тик. Всю неделю я была на грани сердечного приступа, потому что и Тринити, и Колумбийский занесли ее в лист ожидания, а мне так и не удалось добиться никакой информации ни от Эда, ни от представителя Калифорнийского университета. Сегодня утром я все-таки достала мужика из Калифорнийского и узнала, что они ее берут. Их, правда, не очень устраивают оценки, но ее папенька когда-то работал с их киношколой, так что они просто не могут отказать дочери «блестящего Стефана Гарднера». Это цитата. Правда, действует только для Лос-Анджелеса, я знаю.
Осталось лишь переговорить с Эдом. Всю неделю мы вели какую-то дурацкую телефонную игру то ли в прятки, то ли в пятнашки, и она меня порядком утомила. Я вся издергалась и совершенно не понимаю, что происходит. Эта зараза Тик в последний момент схватила «В» с минусом по математике и двенадцать-восемьдесят на январских тестах CAT. Лучше, чем было, безусловно, но не совсем то, на что я надеялась. Будь у нее хотя бы тринадцать с чем-нибудь и твердое «В», все прошло бы как по маслу, но сейчас... я даже не знаю. Надо подойти к вопросу творчески.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43