Внимание, девочки, экстренное сообщение: она таковой не является.
Еще есть сочувственная улыбка «как-вам-тяжело-я-вас-так-понимаю», исходящая от более зрелых, умудренных жизнью женщин, которые уже были беременны и знают, какой это отстой. Улыбка «пожалуйста-не-смотрите-на-меня-мне-от-вашего-живота-дурно» используется исключительно мужчинами, у которых между ног еще кое-что функционирует, а улыбка «как-мне-вас-жаль-бедная-несчастная» может исходить от всех социально-возрастных групп. Клянусь Богом, если еще одна сволочь мне улыбнется, я ей/ему/им просто вышибу зубы.
А мужики? Свиньи они. Все до единого. Как только у меня вылезло здоровое пузо, я просто перестала для них существовать. Вы, наверное, думали, что должно быть наоборот? Ведь ясно видно, что я девушка, не чурающаяся утех плоти. И вы, наверное, думаете, что мужикам их мужская логика говорит о том, что раз уж кто-то – явно! – делил со мной радости плотской любви, значит, я вполне полноценная особь женского пола? Ошибаетесь. Они меня просто игнорируют. Они меня игнорируют, когда я не могу открыть тяжелую дверь, они меня игнорируют, когда я тащу сумки с продуктами, они меня игнорируют, даже когда я пытаюсь закинуть чемодан на верхнюю полку в самолете. Клянусь вам, так оно и было, когда мне на прошлой неделе пришлось лететь на конференцию, и я была явно одна, явно беременная и явно не в состоянии дотянуться до багажной полки. Мужики сидели впереди меня, сзади и по бокам, и ни один не предложил мне помочь. Если бы мне такое рассказали, я бы сама не поверила. И, кстати, я десятки раз летала в самолете одна, и, могу вас уверить, у меня никогда не. было проблем с нахождением мужика для закидывания сумок на полку. Но помогать женщине, если нет ни малейшей вероятности, что ее можно трахнуть, – не дай боже, ни за что на свете.
Есть, правда, немногочисленный класс мужиков, которые меня хотя бы замечают, – молодые папаши и обладатели беременных жен. Вот уж задушевные подружки, на мою задницу. Им кажется совершенно нормальным трогать мой живот (даже вспоминать об этом не хочется – скажу только, что некоторые чуть не лишились своих конечностей после попытки это сделать) и задавать мне сугубо интимные вопросы: типа есть ли у меня растяжки (нет) или варикозное расширение вен (фу, нет).
В спортзале они вьются вокруг меня как мухи. По непонятным причинам они считают, что сам факт моего присутствия означает, что я очень хочу услышать их советы по избавлению от лишнего веса. Представьте: сидишь себе спокойненько на скамейке, качаешь бицепс, и тут появляется совершенно незнакомый мужик и начинает рассказывать, как его жена начала рожать прямо на тренажере, когда ноги качала, но упражнение все-таки доделала, и если я не брошу заниматься и не обленюсь, то я быстро сброшу весь лишний вес, если, конечно, не буду кормить грудью – тогда это займет немного больше времени; но вы держитесь, не расстраивайтесь, потому что у вас все прекрасно получается.
Каждый раз, когда я слышу очередные мудрые слова о беременности, я не устаю поражаться. Дорогой мой, раз у тебя нет даже вагины, с какой стати мне слушать твои советы?
И Эндрю стал таким же. О моей беременности он вспоминает только тогда, когда это можно использовать в своих целях. Он будет валяться на диване и смотреть футбол, пока я тащу по лестнице тяжеленные сумки, но как только кто-то или что-то причиняет ему неудобство, моя беременность магическим образом оказывается на первом плане. Даю вам слово, никто на свете не сумеет разыграть эту карту лучше Эндрю. Никто. Техника исполнения следующая: он собирает весь праведный гнев, на который способен, а затем изображает, что он в ярости от нарушения морально-этических норм и глубоко возмущен тем, что с его беременной женой обращаются не так, как того заслуживает ее положение. Например, в очереди за билетами в кино: Вы что , не видите , что моя жена беременна? Ей очень вредно здесь стоять – неужели непонятно , как у нее спина устает? Думаю , вам лучше пропустить нас вперед. Или в самолете: Моя жена БЕРЕМЕННА. Вы что , действительно собираетесь посадить ее сюда , чтобы она всю дорогу не могла ноги вытянуть? Разве нельзя найти какое-нибудь другое место или перевести нас в первый класс? А если кому-то что-то надо от самого Эндрю – забудьте. Том , извини , сегодня не получится. У меня жена беременна , и она чувствует себя неважно , так что мне лучше побыть с ней дома.
И вот что самое поразительное – эта техника проходит на ура. На мужчин одно только слово «беременная» действует как репеллент. А женщины так умиляются нежности и заботливости Эндрю, что делают все, о чем бы он ни попросил.
Лично мне все это кажется омерзительным и абсолютно несправедливым. Я, беременная, вынашивающая в собственном животе ребенка, раздутая, с больной спиной и распухшими ногами, никогда не позволю себе так торговать лицом, потому что считаю это неприличным. А тем временем мой муж, безбожно эксплуатирующий мою беременность, получает все симпатии зрителей и звание «Мужчина года». Глупо удивляться, что миром правят мужчины. Зоя встает и потягивается.
– Ну что, закончила наконец? – произносит скрипучий голос.
Я прерываю свою ходьбу по комнате, останавливаюсь у дивана и скидываю туфли.
– Да, – говорю я. – Спасибо, что выслушала, мне сразу стало легче.
Зоя поднимает на меня глаза.
– Как скажешь, – отвечает она, поднимается и идет на кухню. Я слышу, как звякает собачья дверца, и она протискивается наружу.
Эндрю поет:
– Просто опять ду-ду-ду-ду. Мы ду-ду-ду ду-ду. Все, что в глаза бросаетца-а-а, ты у меня не красави-ца-а-а. Ду-ду ду-ду-ду...
– Эндрю, «это меня не касается», а никакая не красавица!
Но он не обращает на меня внимания и продолжает препарировать песню:
– Ду-ду-ду нас опя-я-я-ять...
Он барабанит по рулю и мотает головой вверх-вниз, и я не выдерживаю и смеюсь. Сейчас он вряд ли сможет сделать что-нибудь такое, что могло бы вывести меня из себя, потому что сегодня – пять месяцев, и мы едем к доктору, который нам скажет, есть у живущего внутри меня персонажа пенис или нет.
Мои мучения прерывает реклама, и Эндрю наконец прекращает свой бубнеж.
– Давай, когда узнаем, устроим себе праздник. Пригласим человек пятьдесят, ничего готовить не будем, разложим всякие деликатесы на больших блюдах, сладости, фрукты. Как ты думаешь?
– Прекрасно, – говорю я. – Я согласна.
Он абсолютно уверен, что будет мальчик. Мой живот высокий, а это, если верить нескольким тысячам случайных прохожих, говорит о том, что у меня мальчик. Я в эти бабкины сказки не слишком верю, так что, прежде чем я начну красить детскую в голубой цвет и париться с мужскими именами на «П» и на «Дж», я должна собственными глазами увидеть на экране пенис.
Скорее бы закончилась эпопея с именами. Меня уже тошнит от расспросов. После разговора со Стейси я усвоила урок и перестала всем рассказывать про свои проблемы с выбором имени. Теперь я просто говорю, что еще не успела купить книжки с именами, а как только куплю, сразу начну выбирать. Кстати, о книжках, Стейси все-таки решила повиниться за свое гнусное поведение и в качестве компенсации прислала мне книжку под названием «Мама, меня в школе дразнят! или О чем должны подумать родители, прежде чем дать имя своему ребенку». Я не знаю, где она ее откопала, но это шедевр. Возьмем, например, Эндрю. Эндрю: Неплохой вариант , но только пока он не пошел в школу. В один прекрасный день учитель обязательно назовет его перед всем классом Энди , и с этого момента для всех друзей и знакомых он будет Энди-Пэнси , пока не пойдет в колледж: и не сменит окружение. Гениально, правда?
Я решила взять ее с собой, чтобы сразу начать отбор.
Мы записываемся в регистратуре и усаживаемся в холле ждать своей очереди, с одним журнальчиком на двоих («Домашний журнал для дам», март прошлого года). После десяти минут изучения статьи «Как прекратить всем угождать» сестра выкрикивает мое имя («Лара: Ага , значит , ваша мама хотела родить мальчика и назвать его Ларри?») , и мы с Эндрю идем в лабораторию, где мне надо пописать в чашечку и пройти ежемесячное взвешивание. В предыдущий раз я набрала всего два килограмма семьсот граммов, и доктор Лоуенстайн заверил меня, что все идет как надо. Он сказал, что после первых двенадцати недель надо стремиться к тому, чтобы набирать не более двухсот пятидесяти граммов в неделю. Но сколько я вешу сейчас, я не знаю. Дома я перестала взвешиваться, потому что это вгоняет меня в тоску.
Первым делом я иду пописать (все-таки минус несколько унций), а потом, прежде чем залезть на весы, снимаю с себя туфли, носки, свитер, ремень, кольца и сережки. Медсестра доктора Лоуенстайна, Элли (Элли: Разве это имя? Последний раз , когда я видела это слово в словаре , оно означало мрачное место , где подозрительные личности лелеют свои преступные планы) , крутит рычажки на весах и наконец уравновешивает их.
– Ну вот, – говорит она, сверяясь с моей картой, – получается три килограмма двести восемьдесят граммов.
Я улыбаюсь:
– Значит, за последний месяц я набрала только пятьсот семьдесят граммов? Вы уверены?
Супер. То есть я, конечно, старалась, но была уверена, что прибавила больше, килограмм как минимум. Думаю, с зарядками-пробежками можно немного расслабиться.
Элли мотает головой и вздыхает:
– Нет, лапочка, вы набрали больше. Так что теперь у нас получается, – она снова сверяется с картой, – шесть килограммов и четыреста шестьдесят граммов.
Я чуть не падаю с весов. Этого не может быть. Я так хорошо себя вела.
– Это, наверное, ошибка, – хнычу я. – Вы ничего не напутали?
Но она уже идет к следующей пациентке и, не поворачивая головы, кричит мне в ответ:
– Нет, ничего не напутала! Подождите доктора Лоуенстайна в третьем кабинете.
Послушно иду в третий кабинет, там уже сидит Эндрю с журналом «Пипл» четырехмесячной давности.
– Ну и как? – беззаботно спрашивает он. Я мрачно мотаю головой:
– Не хочу об этом говорить.
Три килограмма двести восемьдесят граммов. У них, наверное, весы сломаны. Теперь никаких бутербродиков и фруктов на ланч. А перед осмотром буду есть только белковую пищу.
Я взгромождаюсь на смотровое кресло, задираю на животе рубашку и жду доктора Лоуенстайна. Через десять минут он впархивает в кабинет с моей картой в руках.
– Всем привет, как у нас дела? – говорит он и, подойдя к креслу, целует меня в щечку. Первый раз встречаюсь с доктором, который приветствует пациентов поцелуем в щечку, но делает он это каждый раз. Наверное, это особый лос-анджелесский шик.
– У нас все прекрасно, – говорю я. – Но мы умираем от нетерпения: покупать нам куклы или машинки.
– Ну что ж, сейчас мы все узнаем. – Он смотрит в мою карту, потом поднимает брови и смотрит на меня: – Три килограмма двести восемьдесят граммов?
Услышав это, Эндрю тоже смотрит на меня, и мне приходится делать строгий жест пальцем.
– Я не уверена, что у вас весы в порядке. Я за собой очень хорошо слежу. Я хожу на занятия четыре раза в неделю и ем совсем мало, – поворачиваюсь к Эндрю за поддержкой: – Я ведь слежу за собой, правда?
Эндрю энергично кивает:
– Она очень за собой следит. Все, что она ест, кроме обычной еды, – это каша или хлопья. Ты ведь «Тотал» ешь, да, зайка?
Я киваю.
– Две миски хлопьев «Тотал» в день. Я их ем вместо витаминов – меня от витаминов тошнит. – Доктор Лоуенстайн кивает мне, показывая всем своим видом, что слышал такое миллион раз. – А потом, это же не одна я столько вешу. Ребенок, я полагаю, тоже растет, вот и получаются эти несколько сотен граммов.
– Ваш ребенок сейчас размером с компьютерную мышь. А весит он примерно триста граммов, – ухмыляясь, говорит доктор Лоуенстайн, закрывает мою карту и кладет ее на стол. – Поймите, Лара: кто-то набирает больше веса, кто-то – меньше. Мы не можем контролировать свои гены. Если вы следите за питанием и ходите на занятия – значит, все в порядке.
Шикарно. Знаете, доктор, я сама разберусь со своим геном повышенного-потолстения-в-период-беременности. Если дело дойдет до двадцати пяти килограммов лишнего веса, я с мамой больше разговаривать не буду. Я ложусь в кресло, доктор Лоуенстайн достает сантиметр и раскладывает его у меня на пузе. – Шевелится часто? – спрашивает он. А вот про «шевелится» я, кажется, еще не рассказывала. Это началось недели три назад. По ощущениям похоже на бульканье в животе, когда хочется есть, только без звуков и чувства голода. Сначала я сомневалась, ребенок это или нет, но потом булькать стало все чаще, я спросила у Джули, и она сказала, что да, это точно ребенок. Чаще всего он начинает толкаться ночью, когда я засыпаю. Молодец, деточка, мало мне того, что, когда он родится, нормально поспать уже не удастся, так он начинает меня будить за пять месяцев до рождения.
– Да, – говорю я. – Он там вовсю плавает.
– Это хорошо. – Он сматывает сантиметр и подает мне руку, чтобы я села. – Ну что ж, все у вас в порядке. Теперь спускайтесь к доктору Вайсу. Надеюсь, видеокассету не забыли?
Доктор Вайс – специальный доктор по УЗИ, двумя этажами ниже доктора Лоуенстайна. Если принести ему видеокассету, он запишет все, что показывает ультразвук. Лучше уж я это буду смотреть со своим ребенком через двадцать лет, чем документальный фильм про то, как я какаю на родильный стол. Кстати, пока не забыла:
– Э-э-э... доктор Лоуенстайн, можно еще вопрос? Он поворачивается и усаживается обратно на свой стул:
– Всегда пожалуйста.
– В каких случаях делают кесарево сечение? Извините, но мне надо это узнать. После того как Джули родила, я пересмотрела серий десять подряд «Родов по-настоящему» и пришла в полный ужас. Согласитесь, наблюдение за родами в беременном состоянии сравнится только с наблюдением за собственной смертью перед тем как умрешь. И дело даже не в том, что девяносто процентов маньячек, подписавшихся на съемки, рожают сами и без обезболивающих. Я, честно говоря, не понимаю, почему Джули это приводит в такой восторг. Рожают ли они в ванне, в кровати, на корточках, кончается все одинаково – они корчатся, визжат и умоляют Боженьку срочно все это прекратить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43