И он к себе манит. – Она рассмеялась, словно стыдясь того, что несет чепуху.Уинтроп был заинтересован. Ему самому нечасто приходилось испытывать вспышку подлинного художественного озарения. Однажды в прошлом году с ним случилось такое, когда он среди тусклых дешевых картин, которыми были увешаны старые стены пришедшего в полный упадок замка в Шотландии, распознал неизвестного Рембрандта. В молодости подобные удачи выпадали ему чаще, и благодаря этому «видению» он делал ошеломительно выгодные покупки в захудалых антикварных лавках и приобрел таким образом известность и состояние.И вот подобное озарение снизошло сейчас на девчонку с грубоватой, сбивчивой речью, с аппетитными сиськами и такой же попкой, обтянутой грязными джинсами. Может, это все розыгрыш? Может, девчонка сейчас признается, что она внучатая племянница какого-нибудь знаменитого дизайнера, что несколько лет грызла гранит науки в школе при монастыре где-нибудь во Франции, а сюда прибыла с целью проверить на прочность его, Уинтропа Тауэра, репутацию?Паулу его вопрос поставил в тупик. Она начала оправдываться:– Я совсем ни о чем не думала… Я просто почувствовала, что стул этот особенный. Я вам уже сказала…– Понятно, – произнес Тауэр с сомнением. По спине его пробежали мурашки от предчувствия чего-то: хорошего или дурного – он и сам не знал. Но что-то должно случиться. Нечто важное. – Пройдемте со мной, – сказал он, не замечая, как изменился тон его обращения со странной гостьей.Паула охотно пошла с ним. Если она поведет себя правильно, то ее, несомненно, накормят. В худшем случае угостят холодной кока-колой. А может, и вправду перепадет ей пятерка или десятка неизвестно за что от этого странного старичка.Уинтроп подвел пришелицу с улицы к обеденному гарнитуру из светлого дерева. Стулья с черными сиденьями, набитыми конским волосом, были расставлены полумесяцем возле круглого стола. Спинки украшали резные мифологические фигуры из дерева более темного цвета, но зато материал, из которого неведомый мастер изготовил сами стулья, волшебно светился.– Ну, как вам это? – спросил он и затаил дыхание.– Эти стулья великолепны. Просты и полны тайны.– Их сделал немец – Бидермейер. В восемнадцатом веке.Уинтроп впился в нее взглядом, как рысь когтями в свою жертву.– Все в порядке, кроме той дряни, что стоит слева, с краю. Стул вроде бы похож на остальные, но, к сожалению, он не из этой оперы.Уинтроп потерял дар речи. Конечно, стул выглядел так же, как его собратья. Он и должен был казаться их однояйцевым близнецом. Мастерство величайшей реставрационной фирмы из Лонг-Айленда сделало его похожим на собратьев, но не наделило его душой, которую смог вдохнуть в свои создания Бидермейер. Глаз любого знатока не отличил бы подделку, а вот чутье… озарение, дарованное свыше, позволило этой девчонке с улицы распознать самозванца.И все же Уинтроп еще не верил… он хотел подтверждения.– Какой из моих ковров тебе нравится больше других?Изумительный бледно-зеленый ковер, сотканный в Тебризе и купленный Тауэром на распродаже сокровищ изгнанного из Ирана и упокоившегося в мире последнего персидского шаха, расстилался возле ее замызганных кроссовок. Но Паула указала на скромный коврик неподалеку. Там была великолепная вышивка – пастухи и пастушки, скопированные французскими мастерицами с оригинального рисунка Фрагонара. Вещь бесценная – ибо доказано подлинное ее авторство. И она безошибочно ткнула в нее пальцем.Нет, такого Уинтроп Тауэр уже мог выдержать! Родство их душ было несомненно.Энтузиазм переполнял его. Он был готов продолжать экскурсию до бесконечности по лабиринтам своей волшебной пещеры Али-Бабы, а Паула лишь мечтала о появлении хотя бы одного из сорока разбойников, кто бы поднес ей что-нибудь прохладительное. Что-то неладное с умом у этого старикана, раз он так восхищается ею и ее высказанными наобум оценками очередных, показанных ей сокровищ.Пауле не пришло в голову, что тело ее и молодость не главное, что пробудило интерес таинственного богача к ней. Однако она почувствовала, что обрела нечто вроде власти над стариком, и позволила себе обнаглеть.– Простите, но картина с лошадью никак не вяжется с этим золоченым столиком. Под нею у стены должен был бы стоять простой столик, а на нем… что-нибудь, напоминающее хозяину об охоте… Например, статуэтка.«Бог мой! Бог мой!» – бормотал Тауэр, слыша, как ожившая Афродита кидает как бы нехотя точные замечания по поводу предмета, который был монополией лишь избранных знатоков.Черт побери, у девчонки есть нюх! Он мог в этом поклясться. Уинтроп был циником и атеистом, но верил в потусторонние силы. Вот они и одарили эту хорошенькую молодую самочку безупречным вкусом вдобавок ко всему остальному, что тоже можно выставить, соответственно оформив.Тауэр прожил немало лет на свете, и большую часть из них в Лос-Анджелесе, и знал, как можно винтом выкрутиться из самого низа, из помойки, на самый что ни есть верх, к сияющим на ярком калифорнийском солнце вершинам. Глупости говорят, что туда может пробиться любая бездарность, лишь бы помог случай. Для начала, чтобы дать старт, все равно что в автомобиле, нужна искра, пусть хоть слабенькая искорка самобытности и таланта.Всю жизнь, начиная со студенческих лет, проведенных в Йельском университете, с блеском им оконченном, Тауэр видел, что красота существует сама по себе, вне зависимости от наблюдателя. Чтобы ее распознать, нужно родиться на свет, уже обладая талантом видеть красоту. Это божественный дар – либо он есть, либо его нет.Уинтроп глубоко вздохнул. Экзамен окончился, и девчонка выдержала его на «отлично».– Как ты назвалась, я забыл.– Паула. Паула Хоуп.– Хоуп? Надежда? Звучит неплохо.Он развел руками в широком приглашающем жесте.– Знаешь ли ты, Паула Хоуп, что ты сейчас сделала? И на что ты способна?Глядя ей в глаза, он сразу понял, что она не имеет об этом ни малейшего представления. В глазах ее он прочел лишь голод.Уинтроп инстинктивно взглянул на часы. Он уже опаздывал. Клиент ждал его, чтобы за деловым коктейлем обсудить миллионную сделку. И тут у Тауэра возникла идея.– Если у тебя нет других дел, почему бы нам не перекусить где-нибудь вместе?Паула постаралась скрыть вспыхнувшую одновременно в мозгу и в желудке радостную круговерть. Она едва не завопила от восторга, но, справившись с эмоциями, произнесла вполне достойно:– Я была бы рада разделить с вами компанию. Глава 2 – Я был бы рад, если бы подарили мне от щедрот своих пару минут на раздумье.Роберт Хартфорд нарочито пошарил рукой по стеклянной поверхности кофейного столика якобы в поисках очков в массивной оправе, выточенной из рогов каталонского оленя, о чем свидетельствовал сертификат, выданный при покупке, водрузил их на нос и глубоко вдохнул в себя воздух. Запах страха, который исходил от окружающих его мужчин, был явным, резким и неприятным для обоняния, но ему он нравился.Это не был естественный страх любых живых существ перед болью или угрозой смерти. Шестеро мужчин, притулившихся на краешках комфортабельных кресел в его кабинете, все разом боялись того, что могло не случиться. Того, что они не получат заветное «да» от Роберта Хартфорда и лишатся тем самым будущих Оскаров и процветания в «стране грез», как называют миллионы недотеп во всем мире зловонное болото, именуемое на самом деле Голливуд, если заглянуть в справочник налоговой службы штата Калифорния.Роберт одарил их наивной мальчишеской улыбкой, той, что принесла ему большие деньги и обожание поклонников на всех пяти континентах. Он не выглядел на шестьдесят пять миллионов долларов – таково было официальное его состояние, – но не был и мальчуганом, которого запросто съест людоед. Тот, кто вознамерится сделать это, тот им подавится.Главное свое богатство он держал не в банке, а при себе. Это была его неповторимая внешность. Его лицо было именно таким, каким должно быть в идеале лицо человека, – ни прибавить, ни убавить. Так считали женщины. Так думали мужчины. И дети тоже. Животные, если б они обладали речью, тоже в один голос согласились бы с этим мнением.Своим божественным даром он пользовался бессознательно, плывя по течению и наслаждаясь покоем среди бури разыгравшихся вокруг него страстей. Когда другие и он сам поняли, какой властью обладает существо мужского пола по имени Роберт Хартфорд над человеческими особями обоих полов, то кто-то принялся бешено подсчитывать, как на этом можно подзаработать, а ему стало скучно жить на свете.Но все же женщины, с каждым разом все более молодые, его по-прежнему возбуждали, и он гордился тем, что на их вожделение отвечает с не меньшим пылом. Только это одно, пожалуй, удерживало звезду от погружения в глубь океана, чтобы погаснуть там, в глубине, привлекая своим свечением ошалелых рыбок.Такую красивую смерть Роберт с удовольствием сам себе пророчил, не помня уже, что нечто подобное вычитал когда-то в юности в давно забытом романе какого-то классика. В мыслях, да и на словах, в бесчисленных интервью он поигрывал собой, словно амулетом, согретым в ладонях, и производил тем самым впечатление актера думающего, а не просто ходящего манекена.Тем более что он никак не походил внешне на мужчину с рекламы сигарет «Мальборо». Все в его облике не соответствовало этому супермужественному типу, а на деле тупому красавчику. Наоборот, Роберт не открыт публике, а полон намеков – на интеллект, на тягу к возвышенной, целомудренной, почти монашеской жизни и еще черт знает на что, в чем никакие кинокритики так и не смогли разобраться.Его одежда вполне соответствовала облику звезды, вернее, экранному имиджу. Простота ее и невыразительность лишь подчеркивали то, что несет в себе облаченный в нее киногерой. Белая футболка, всегда безупречно чистая, открывающая взгляду крепкую загорелую шею. Плотно обтягивающие бедра джинсы. Кто бы мог подумать, что этот примитивный наряд тщательно продуман и изготовлен из специальной ткани по его заказу, за огромные деньги.– Может ли что-то еще повлиять на твое решение? – осмелился нарушить тишину Бос Лейбовиц.Он первым не выдержал затянувшегося молчания. Бос не смог скрыть свой интерес к сделке, что недопустимо для бизнесмена такого ранга. Как он может рассчитывать, что своим жалким лепетом способен поторопить суперзвезду? Что он может предложить ему, кроме того, что уже предложено? Как еще польстить?Вокруг Хартфорда крутилось девок больше, чем он был бы способен употребить до конца дней своих, а Бос Лейбовиц сотню раз признавался, что они поклоняются ему, как божеству. Какой еще комплимент выдавит этот червяк из своих хилых мозгов?Студия «Галакси» медленно, словно хлебнувший сверх нормы в трюмы забортной воды корабль, поплывет к своему банкротству, если… Хартфорд не оживит умершие помпы.Роберт взмахнул бронзовой от искусственного загара рукой, и жест этот означал приказание заткнуться всем.– Имей терпение, Бос. Пару-тройку минут, и я выдам свое решение.Он выдал им улыбку, робкую, извиняющуюся улыбку мальчишки, смущенного присутствием стольких важных мужчин. Уже две недели назад Роберт знал, какое решение примет, но сладость бытия заключалась в том, что момент удовольствия можно затянуть до определенного момента. Как в постели с женщиной – тянешь, тянешь, превозмогая себя, прежде чем опустошишься.А с этими потными от нетерпеливого ожидания мужланами еще интереснее.Бос Лейбовиц думал: «Что еще нужно этой дряни? Что он тянет? Конечно, подонок знает, что под его слащавую рожу банки дают нам кредиты. Но больше, чем от нас, он нигде не получит».Если Лейбовиц считал, что его мысли скрыты от проницательного взора кинозвезды, вертящего – вроде бы в сомнении – паркеровскую ручку с золотым пером, прежде чем подписать контракт века, то он ошибался. Играть с продюсером Хартфорду было неизмеримо легче, чем с шулерами в покер в прокуренных барах, куда он наведывался изредка, нанюхавшись кокаина, нацепив темные очки и будучи уверенным, что расстанется с парой сотен долларов, но получит хорошую встряску.Роберт, играя на нервах собравшихся, обвел взглядом свои апартаменты. Он был доволен работой самого модного дизайнера Западного побережья Марка Хэмтона. Бунгало, стоящее в красивом парке «Сансет-отеля», которое снимал Хартфорд, было оформлено дизайнером-авангардистом. Яркие цвета, давящие на психику ничтожных букашек, приползающих о чем-то просить, бросали вызов установившейся среди других дизайнеров моде, которой они рабски подчинялись, – монохромность, монотонность, блеклые тона, все упрятано как бы под дымку, чтобы возвеличить хозяина.Роберта возвеличивать не требовалось. Он сам – и только он один – приковывал к себе внимание, бесстрашно вступая в сражение с кричащими картинами на стенах, ошеломительного дизайна мебелью, странными, завораживающими взгляд стеклянными фигурами, в которых эротический подтекст угадывался с трудом, однако непременно ощущался.И среди всего этого, отвлекающего, казалось бы, взгляд, разгула дизайнерской фантазии царствовал только один Он – мужчина в неприметных джинсах и белой футболке. Роберт побывал во множестве особняков, но помещения лучше, чем его гостиная, не было на свете. А теперь ее заполнили людишки с тупыми омерзительными лицами, и оживляли их только жадность и страх, что добыча вот-вот уплывет из хватких рук.Роберт потрепал себя за ухо, поправил очки на переносице и откашлялся.– Я буду контролировать подбор актеров, сценарий, костюмы, декорации, монтаж, озвучание, запись музыки и иметь право вето при выпуске фильма в прокат.Лейбовиц поспешно кивнул:– Но этим правом не стоит пользоваться без особой на то причины, – вмешался Кол Бревер, возглавляющий юридическую службу «Галакси».Роберт демонстративно сжал губы в тонкую ниточку и нахмурился. У Лейбовица едва не остановилось сердце.– Заткнись! – прошипел он на своего юриста, но голос его прозвучал на удивление громко, так что кофейные чашечки из лиможского фарфора тихонько звякнули.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46