Меньше всего мне хотелось бы испортить вам ужин, который я долго и тщательно планировал в надежде доставить вам удовольствие, но факты – упрямая вещь. Я старый одинокий человек. Возможно, многим из вас это покажется смешным, но мне не с кем поговорить, а мне есть что сказать. Поэтому я решил сказать это всем, всем сразу, всем моим друзьям, которые скрашивали до сих пор мою жизнь, а «Сансет-отель» превращали в самое радостное место на земле…«Кончай тянуть резину», – мысленно приказала Каролин.– Не так давно я навестил своего врача, что делаю время от времени, когда банк извещает меня, что я могу на это раскошелиться.Аудитория засмеялась, но несколько принужденно.– И знаете, что врач сказал мне?Все молчали. Никто не знал, но некоторые догадывались.– Он сказал, что я умираю.Шепот, отдельные возгласы, гул в зале. Ливингстон терпеливо ждал, пока голоса утихнут. Когда он вновь заговорил, тон его стал благодушно-доверительным.– Он был весьма откровенен. Год-два я еще протяну. В лучшем случае, три.У Каролин от возбуждения глаза вспыхнули адским пламенем. В голове Плутарха бешено заработал калькулятор. Оба сделали один общий вывод. Франсиско без промедления продаст отель тому, кто первым выложит деньги на стол. Плутарх едва поборол желание схватить старикана за руку и тут же сунуть ему в ладонь задаток.Роберт думал о том же, что и они, но сердце его упало. Он чувствовал, что приз ускользает от него.– Выслушав такое пророчество, я решил в качестве шутки устроить маленький «черный праздник», чтобы немного позабавиться, справляя траур по самому себе. Возможно, я погрешил против хорошего вкуса, но идея эта уж очень щекотала мою фантазию, а когда знаешь, что дни твои сочтены, даже от щекотки не стоит отказываться. Ведь часто она связывается с воспоминаниями о приятнейших моментах, согласитесь, а таких, честно признаюсь, в моей жизни было немало.Нервный смешок пробежал по залу. Своей затеей и речью Франсиско Ливингстон укрепил свою репутацию большого оригинала.– В результате я принял решение расстаться с делом всей жизни, скинуть с плеч своих приятную, но тяжелую ношу. Я продаю «Сансет-отель». Пожелайте мне удачи, а также счастливого пути на тот свет. Я люблю вас всех!Абсолютно неожиданно он прервал свою речь и опустился на стул.
Правая рука Роберта все еще подрагивала, в ушах звенело, ноги словно не касались пола. Он вспоминал прикосновение иссохшей, как древний пергамент, кожи пальцев, искривленных артритом, пожатие, как бы говорящее безмолвно: «Я доволен. Я доверяю тебе. Не подведи меня». И Роберт, внутренне посмеиваясь, прокладывал путь меж задрапированных черным столов навстречу своему новому предназначению. Он улыбался, раскланивался, делал руками приветственные жесты, но не задерживался ни на мгновение, даже не замедлял шаг. Его намерения были слишком серьезными. И дела обстояли даже слишком хорошо. Он должен был немедленно отыскать Уинти. Он должен был сообщить ему, что только что приобрел «Сансет-отель».На столы уже подавалось кофе и ликеры, и площадка для танцев заполнилась парами. Где же этот чертов Уинти? Вряд ли он танцует. Скорее он где-то присосался к бокалу с выдержанным столетним французским коньяком, который Ливингстон приказал подавать заодно с ликерами.А вот и он. Сидит в полном одиночестве. И занят именно тем, что и предполагалось.– Уинти!– Роберт! Привет, старина. Господи, что за бомбу он подорвал! Все-таки у старикана есть яйца, пусть даже черные, как все вокруг. Жутко, конечно, знать, что тебе уже отмерен срок. Бедняга! Но это не испортило мне аппетита. Потрясающий ужин. А ты что скажешь?Роберт схватил Тауэра за плечи.– Кто владелец «Сансет-отеля»?– Бог мой, Роберт, ты тоже нализался. Я не удивляюсь. Вино здесь выше всяких похвал. Где только Ливингстон раздобыл его? Наверное, он уже заранее заимел связи в потустороннем мире.– Я купил его! – крикнул Роберт.– Кого? Что? Что ты пил? Если то же, что и я, то, значит, мы с тобой наравне. Я собираюсь отчаливать скоро, если только не принесут еще коньяку. Жаль с ним расставаться.– Послушай, меня, Уинти, послушай! Я только что купил «Сансет». Я заключил словесное соглашение с Ливингстоном, засвидетельствованное его адвокатом. Это все официально. Отель принадлежит мне.В разгоряченном мозгу Роберта прокручивались волнующие видения. Плутарх отреагировал первым, едва только Ливингстон сел на свое место. «Я заинтересован в покупке, – сказал он. – Назовите только цену». И он улыбнулся Каролин, гордый тем, что смог проявить подобную решительность на глазах у своего кумира.– Я бы предпочел сперва услышать ваше предложение, – попросил Ливингстон.– Сто шестьдесят миллионов.Сердце Роберта остановилось, как только он осознал, что никогда не сможет побить ставку Плутарха. А у того глаза засветились торжеством, когда Ливингстон повернулся к Трампу, но Трамп лишь молча покачал головой.– Роберт?Роберт почувствовал на себе взгляд Каролин. Она уже наслаждалась его поражением.– Я не могу перекрыть названную сумму, – произнес он, не поднимая глаз.– А какова твоя предельная ставка, Роберт? Все-таки я хотел бы знать.– Сто пятнадцать.Старый лис улыбнулся ленивой, но с некоторой хитрецой улыбкой.– При соблюдении определенных условий я согласен. – Что?! Дуэт Плутарх – Киркегард не получился гармоничным. Он ворвался в достаточно уравновешенную атмосферу застольного разговора, и сразу повеяло чем-то неприличным, слишком бесстыдно откровенным. Ее голос прозвучал на раздражающе высокой ноте и грубо резанул по нервам, его же был сдавлен от величайшего изумления. И это означало первую в жизни Роберта Хартфорда победу в совсем иной области, чем секс и кинематограф.Тауэр хоть и был нетрезв, но рассказ друга глубоко поразил его.– Роберт, но ведь это немыслимо. А что другие соискатели? Я так понял, что он собрал за столом нескольких. Или он валяет дурака?– И для этого пригласил адвоката? И заявляет Плутарху, что не продаст ему отель даже за миллиард долларов? Мол, он не хочет, чтобы «Сансет» попал «не в те» руки. Я думал, что у Плутарха случится припадок.– И сколько ты уплатишь, если не секрет?– Я же говорил. Сто пятнадцать миллионов, но на условиях…– Каких условиях?– Я или мои наследники как минимум в течение десяти лет обязуются не перепродавать отель. Это первое условие. А второе – ты до конца года представляешь план полной реконструкции отеля, всей обстановки и дизайна помещений.– Я?– Ты, конечно. Ты же согласился совсем недавно, и мы обменялись рукопожатиями в присутствии той красивой девушки…Роберт поглядел по сторонам. Где же она? Он желал, чтобы она была здесь и услышала о его триумфе.– Ладно, Роберт, раз я обещал, то сделаю. Причем с удовольствием.– А где твоя помощница?– Где-то тут. А, вот она!– Что у нее, черт побери, с ногой? – не выдержал Роберт.Паула заметно прихрамывала. Чувство жалости охватило его. Он сам удивился, что у него в душе нашлось место для подобных эмоций в момент своего торжества. Он поспешил ей на встречу. Его обеспокоенный вид резко контрастировал с ее счастливой улыбкой.– Что случилось? Вы подвернули ногу?– О! Пустяки. Когда мне было два года, произошел несчастный случай. Одна нога у меня чуть короче другой. Я к этому давно приспособилась. Подумаешь, какое дело!В доказательство она рассмеялась.– Нет, – серьезно сказал он. – Этого не может быть.Паула была озадачена. По ее лицу было видно, что она требует от него разъяснения, хотя вслух она ничего не произнесла.– Я хотел сказать, что это несправедливо.– И все-таки я вас не понимаю.Разве мог он сказать ей правду? Каждая женщина, которую он выбирал для себя, должна быть совершенством в своем роде. Если не совершенством красоты, то обладать ярким, сильным характером или быть сверхзабавной или сверхбогатой. Он выбрал Паулу, он уже успел привязаться к ней. Она была так красива, что просто не могла быть калекой. Это слово взорвалось в его мозгу, как граната, и он мгновенно утерял всякое чувство реальности.– Я имел в виду… Я хотел сказать, что вам надо что-то сделать с этим, – расплывчато пояснил наконец Роберт.Говорить такие вещи молодой девушке было верхом невоспитанности, но то, каким тоном он произнес это, было еще хуже. Отвращение его было явным. Отвращение и даже брезгливость эстета к уродству, чистюли – к грязи, праведника – к грешнику. Слова эти означали, что ее физический недостаток отталкивает его, что он не может хотя бы из вежливости пренебречь им.Все произошло настолько стремительно, что все пребывали в изумлении, но боль, отразившаяся на лице Паулы, молниеносно пробудила у Грэхема ответную реакцию. Он заговорил:– Калеки портят вам настроение, не так ли, мистер Хартфорд? Вы выглядите сейчас так, будто узрели привидение. Вы похожи на одного моего приятеля, который не выносит больниц.– Нет-нет… Я совсем не то подразумевал…Но зачем было оправдываться? Все поняли, что он лжет. Гримаса, застывшая на его лице, доказывала это.– Я собирался потанцевать с вами, но… – Он беспомощно развел руками, изображая крайнее разочарование. Такой жест был бессмысленным, унижающим прежде всего его самого, но Роберт не мог ничего с собой поделать. Он был гадок и смешон в эти мгновения и понимал это со всей ясностью.Со своими эмоциями он справиться был не в состоянии, оставалось только одно – спасаться бегством. Он попятился от Паулы, затем повернулся к ней спиной и рванулся прочь сквозь толпу, мимо танцующих пар, через холл, через сад, покидая неизвестно зачем роскошный дворец – отель, который только что прибрал к рукам.Сады «Сансет-отеля» благоухали, и людской гомон, доносившийся из сияющего яркими окнами главного здания, постепенно стихал, утопая в пышной листве и гроздьях диковинных цветов. Ночной бриз усилился, навевая прохладу, но для Паулы он казался безжалостным селевым потоком, сметающим все ее надежды. Она сидела в расслабленной позе на мраморной скамье, холодившей ее зад сквозь легкий шифон юбки. Теплый, наполненный ароматами воздух ласкал кожу, проникал в поры, взбадривал, напоминал, какая она счастливица, но глухое отчаяние парализовало ее.Стоило ей пройти с десяток ярдов, и она вновь вернулась бы в сказочный мир, но мир этот окончательно поблек для нее, лишившись главного светила. Рядом с ней через некоторый промежуток времени осторожно примостился Грэхем. Он не касался ее, был неслышим и почти невидим в полумраке. Как и все, приглашенные на «адское действо», он оделся в черное, но самоирония и желание, присущее всем лондонским кокни, подшутить над избранниками судьбы подтолкнуло его к пародии, и его вроде бы безукоризненный вечерний наряд выглядел шутовским. Трудно было определить, чем он добился такого впечатления, – может, лишней белой полоской или вышивкой на рубашке, но в этом трюке неожиданно проявился его талант и вкус, а умение поиздеваться над хорошим вкусом уже сродни мастерству.– Не могу поверить, что он так груб, – сказала Паула.В глазах ее были слезы. Она стыдилась их и поспешно, по-детски утирала их кулаком. Ведь совсем недавно она пребывала на седьмом небе от счастья. И вот воображаемый мир треснул, раскололся, распался на куски. Теперь, слабая, несчастная, утерявшая свой прежний гонор, Паула поведала Грэхему о том безумии, в какое она впала.Лунный свет, пробившийся через кроны пальм, чертил на их лицах тревожные тени.– Это колдовство, – лаконично заключил Грэхем, осторожно взял ее пальцами за подбородок и повернул ее личико к себе. Он был поражен страдальческим выражением ее лица, и его самого пронзила боль.– Я хромаю… и что с того? А он… чем я его оскорбила?– Он сам себя оскорбил. Выяснилось, что красавчик Хартфорд – просто свинья. – Грэхема переполняло сострадание. – Послушай меня, Паула. Все, кто здесь собрались, – не люди. Пусть у них деньги или экранный имидж – они все равно фантомы. А Роберт в одно-единственное мгновение разрушил все, что выстраивал годами, стоит это только узнать его поклонникам.– Я больше не буду даже думать о нем, – прошептала Паула. Ее пальцы гладили ткань рубашки Грэхема с отчаянием и надеждой, как когда-то платье матери в поисках утешения от детских обид.– И правильно, любимая моя девочка, – решился произнести Грэхем.– Иногда мои братья подшучивали надо мною, если я вдруг начинала ковылять, но ведь они были совсем маленькие.Грэхем весь обратился в слух. Все, что он знал о прошлом Паулы, было смутное повествование о какой-то жуткой трагедии, и ни он, ни Уинтроп не пытались копнуть поглубже.– Я не рассказывала о своей семье, – как бы отзываясь на его мысли, продолжала Паула. Только что пережитое горе открыло какие-то шлюзы в ее душе. Ей срочно требовалось исповедаться. Голубоглазый парень, сидящий рядом с ней, был так внимателен, так безопасен – насколько она догадывалась о его отношениях с Уинти, – что ей захотелось выплеснуть на него горечь своего прошлого.– Ты не поверишь… но все это правда.Она начала говорить, и лицо Грэхема приблизилось к ее лицу, и его глазами, его губами и кожей впитывалось каждое произнесенное ею слово. А слова связывались во фразы, составившие короткий пересказ ее страшной биографии. Неожиданно Паула заметила странное изменение в выражении его лица. Он стиснул зубы, глаза его ввалились, и глазницы превратились в две черные дыры. Грэхем сжимал и разжимал пальцы, будто в судорогах.Когда она закончила рассказывать, он долго не мог прийти в себя, а потом задал вопрос:– И чем все кончилось?– С утра пошел дождь, загасил огонь и незачем стало вызывать пожарную машину. Ну а потом соседи купили два игрушечных гробика и устроили символические похороны.– И ты не обратилась к шерифу?– Ты что, меня не слушал? Кому я там была нужна?– Прости… Я просто гневаюсь, а гнев не находит выхода. Может быть, мне будет легче, если я расскажу о себе.Он вспомнил о тех пьяных негодяях в пивных лондонского Ист-Энда, которые платили ему жалкие гроши за его красивое, юное личико и за надругательство над его телом. На эти деньги он жил и даже сумел скопить нужную сумму на переезд в вожделенную Калифорнию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46