https://wodolei.ru/catalog/mebel/elite/Italiya/
И, сбегая вниз, чувствовала себя легкой, словно перышко.
Что ж, Анжела, сказала я себе, выходя на улицу, теперь ты будешь вести двойную жизнь.
Мне всегда казалось, что главный недостаток адюльтера сводится к чувству вины, которое положено постоянно ощущать. Оказалось, ничего подобного! Никакого чувства вины я не ощущала, и это повергло меня даже в некоторое замешательство. Мало того, я так и лучилась безмятежностью и добротой. Я возила Рейчел в зоопарк, кукольный театр, на уроки музыки, на речные прогулки, посещала бесчисленные школьные мероприятия и устраивала чудесные пикники за городом. Возможно, все же то было скрытое проявление чувства вины, но мне так не казалось. Уик-энды и вечера пролетали словно во сне, я чувствовала, что заряжена свежестью и чудесной неиссякаемой энергией, прекрасно отдавая себе отчет, в какой именно части тела расположен ее источник.
Что касается Ральфа, то жизнь с ним не могла быть более гармоничной. И не то чтобы у меня возникли серьезные причины усомниться, действительно ли я его люблю. О нет, любить его было так легко и приятно! В день, когда он узнал, что получил роль в «Дяде Ване», я быстренько нашла сиделку для Рейчел и угостила его роскошным обедом в Челси. На мне было платье с совершенно бесстыдным низким вырезом – Гейл настояла, чтобы я надела его. Платье от Сони Рикель, черное, с крошечной юбочкой, расшитой золотыми бабочками. Трудно придумать более кокетливый прикид. В глазах Ральфа даже загорелся хищный огонек, хорошо знакомый еще по тем дням, когда мне приходилось отшивать очередную куколку, которая буквально вешалась ему на шею. Я не испытывала чувства вины даже тогда, когда казалось, что на меня взирает вовсе не Ральф, а Джош. Даже прекрасно помня тот факт, что сперва апробировала этот наряд на Джоше в наш первый с ним вечер у него дома, когда он готовил еду на кухне, а я мелькала перед глазами и мешала.
Ральф осыпал меня комплиментами. В ответ я призналась, что совершенно счастлива, ничуть не покривив при этом душой. Я словно родилась заново. Я и представить себе не могла, что можно чувствовать себя такой живой и счастливой.
Возможно, я являлась также самой настоящей стервой – не специально, конечно, но тем не менее. Потому как в голове у меня иногда звучал голос: «Не смей, слышишь? Ты не должна!» Но я не желала прислушиваться к нему, предпочитая повиноваться совсем другим, куда более настойчивым и вкрадчивым голосам, твердившим: «Вперед, Анжела! Продолжай в том же духе!»
А в целом то был довольно странный период в моей жизни. Период перестройки и освобождения. Я почти не спала и почти не переставала улыбаться.
И все эти ощущения не имели ничего общего с чувством вины. Подключились и чисто внешние обстоятельства. Джош уехал на три недели, и мне уже начало казаться, что он никогда не вернется. Но ничего не оставалось делать, как ждать его возвращения или хотя бы звонка. Перед отъездом он подарил мне ожерелье с подвеской из аквамарина – пальцы его бережно уложили бледный камень в ложбинку между моими грудями. Теперь, любуясь втайне подарком, я всякий раз ощущала прикосновение его руки. А стоило только снять, и начинало казаться, что этих пальцев больше не будет, что он уже никогда не вернется. Потому что там, куда он отправлялся, всегда стреляли. И мне хотелось, чтобы он подыскал себе более мирное занятие – ну, к примеру, фотографировать сады или цветники. Но разве он не утратит всю свою сексуальную притягательность?..
Еще один повод для беспокойства создавала Кэролайн, что, впрочем, неудивительно. Я, разумеется, ничего не говорила ей о Джоше. Но Кэролайн всегда придерживалась убеждения, что если женщина счастлива, стало быть, у нее завелся любовник, а потому говорить не было нужды. Ну разве что назвать ей имя. С другой стороны, если б я рассказала ей о Джоше, удалось бы уберечься от присущей ей врожденной бестактности. Как-то утром она вдруг выдала:
– А этот твой дружок-фотограф… Что-то его давно не видно. Гарриет говорила, с ним работает какая-то невероятно хорошенькая девушка. Якобы ассистентка. Он всегда берет ее с собой в поездки. Правда, откуда ей это известно, непонятно, ведь он выкинул нашу Гарриет из постели ровно через пять минут, и на том они и расстались. Вообще, по словам Аманды, такие, как он, годятся всего на одну ночь. Я и сама такая же. Интересно, а может, мы с ним на этом сойдемся, а? Ты как думаешь? Ладно, как-нибудь напрошусь к нему вечерком, там и выяснится. К тому же я немного разбираюсь в фотографии, он начнет показывать мне свои работы, ну а дальше – дело техники. И потом, если у тебя в доме имеется темная комнатка для проявки, почему бы ею и не воспользоваться, верно, Анжела? И я узнаю, на что он годится, и доложу тебе на тот случай, если ты вдруг сама захочешь попробовать, идет?
Спасибо тебе, Кэролайн. Ничего себе, славное начало дня. Гейл, которая знала и понимала все без слов, увидела, как я покраснела, и сжала мне руку.
– Все это полная чушь, дорогая, – шепнула она. – Он не такой. Точно тебе говорю.
Но это утешило меня всего секунд на пять. Потому что через пять секунд я вдруг подумала: а Гейл-то откуда это известно, черт побери?
Словом, все складывалось из рук вон плохо. А ведь я даже еще не переспала с Джошем. Похоже, мне предстоит утешиться самым долгим несостоявшимся романом в Лондоне.
Собственные же интересы Кэролайн сосредоточились, сколь ни удивительно, на Ренато. Она заявила, что просто обожает красивых итальянцев, что в их присутствии каждая женщина начинает чувствовать себя королевой. Меня так и подмывало намекнуть ей, что Ренато наверняка очень скоро поймет, что перед ним далеко не королева, что временами Кэролайн бывает просто ужасна и невыносима. И что к тому же он с достоинством сносит свое вдовство и блюдет девственность дочери. Очевидно, Кэролайн прежде всего прельстило обращение «миледи». Ренато был не так глуп, чтобы не сообразить, что только очень богатая женщина будет каждый день заказывать на ленч белые трюфели. К тому же интерес Кэролайн подогревали рассказы Ренато о том, что невдалеке от Сиены у него имеется ферма и маленький виноградник и что он ездит туда каждый год в августе. Август был не за горами. Кэролайн начала прозрачно намекать на утехи и радости, которыми она готова осыпать его, если он пригласит ее с собой. Но Ренато, похоже, не понимал, куда она клонит.
– Но, миледи, там все очень примитивно, вам не понравится… – протянул он как-то раз после уже совсем прозрачного и недвусмысленного намека.
Примитивно!. – воскликнула Кэролайн, вышагивая рядом со мной через площадь к магазину. – Это именно то, что мне нужно! Секс среди виноградных лоз! Спелые ягоды, раздавленные телами. Пот. Вино из кожаных фляжек. – (Я не стала уточнять, что кожаные фляги – чисто испанское изобретение.) – Цикады. Соловьи на рассвете! – (Какие в августе соловьи, Кэролайн?) – О Боже, обнаженная, ничем не прикрытая грубая похоть и жажда страсти в тосканской ночи! – (Не стала я упоминать и о том, что вся грубая похоть и жажда страсти в Тоскане сводятся к гуляньям пьяных туристов, завывающих по ночам дурными голосами: «О, sole mio!».)
– Ну а как же Патрик? – не без злорадства осведомилась я.
Кэролайн окинула меня изумленным взором.
– Патрик?! – Она точно в первый раз слышала это имя. – Да никак. Меня вообще мало волнует этот Патрик. С ним и в постели-то нечего делать. Надоел!
– Ну а дети? – не унималась я.
Снова изумление:
– А для чего, по-твоему, няньки, Анжела? И вообще, можно их всех скопом отправить куда-нибудь отдыхать. Ну, в санаторий, типа того. Там по крайней мере им будет весело, да и няньке предоставится прекрасный случай забеременеть. Разве не для этого предназначены санатории?
Тут вдруг она умолкла и выражение лица у нее смягчилось.
– Знаешь, если честно, то больше всего на свете мне хочется уехать куда-нибудь с тобой. Я страшно люблю тебя, а последнее время даже минутки не выдается потолковать по душам… – Я была растрогана и сжала ее руку, но Кэролайн вдруг громко расхохоталась. – Представь, целую неделю будем только сплетничать и разбирать наших приятельниц по косточкам! Но все это быстро надоест, и тогда можно будет пригласить любовников присоединиться к нам. Ну, как тебе идея? Давай поедем! Почему нет?
Тут наши сладкие мечты были прерваны появлением новой посетительницы. Мы, вежливо отступив от дверей, пропустили ее вперед.
– Danke schon , – сказала она. То была дама, одетая во что-то унылое и по-февральски серое.
Тут Кэролайн снова удивила меня, бегло заговорив по-немецки. Женщина принялась объяснять что-то, стыдливо пряча глаза от критического взора Кэролайн и нервно теребя пальцами край жакета. Все в ней казалось каким-то понурым и потухшим, а самоуничижительная манера держаться вызвала у меня желание взмахнуть волшебной палочкой и превратить несчастную в невидимку, избавив тем самым от мучений. Но Кэролайн невозмутимо подхватила ее под руку и увела в дальний конец помещения, где принялась готовить кофе. Минут пять они стояли, пили кофе, разговаривали, и женщина заметно расслабилась. А потом вдруг улыбнулась. И превратилась в красавицу.
Затем Кэролайн начала расхаживать по торговому залу, критически обозревая развешенную одежду, а дама, явно нервничая, ожидала ее у кофейной машины. Через минуту Кэролайн удовлетворенно кивнула и выдернула из ряда платьев туалет. Я покосилась на Гейл. Та в ужасе закрыла глаза. То был самый яркий и вызывающий прикид в магазине – платье от Брюса Олдфилда из тонкого шифона и шелка в огненно-красных тонах. Его сдала какая-то мексиканская танцовщица, сочтя, что юбка коротковата даже для нее. Гейл уже не раз мрачно заявляла, что платье вряд ли удастся продать.
Но у Кэролайн на сей счет не было никаких сомнений.
– Das ist est! – сказала она.
Немка в февральски сером наряде безропотно подчинилась и удалилась в примерочную. Кэролайн обернулась к Гейл.
– Это должно оживить королевских особ. Знаешь, кто она такая? Жена немецкого посла. И завтра ей надлежит быть на официальном приеме в Виндзорском замке.
К этому времени магазин наполнился покупателями, и мы с Гейл принялись обслуживать их. Кэролайн же нетерпеливо поджидала возле лестницы. Прошло пять минут.
Десять. Двадцать. Наконец Кэролайн не выдержала и громко крикнула что-то по-немецки вниз. А потом сама стала спускаться в примерочную. Секунду спустя я услышала звуки, напоминавшие те, которые издавала Кэролайн, втискивая Саманту в школьную форму. Покупатели встревоженно переглядывались. Мы же с Гейл сделали вид, что ничего особенного не происходит.
Но что-то же там происходило! Несколько минут спустя до нас донеслись уже другие звуки – какой-то возни или борьбы. И вот наконец на ступеньках возникла фигура с заплаканной физиономией, вся словно охваченная языками пламени. Они облизывали ее тело, переливались при каждом движении, ласкали ее плечи, грудь и бедра и устремлялись вниз, к оборке на самой коротенькой из юбочек, которую мне доводилось видеть в жизни. Оборка открывала пару восхитительно стройных ног. Возможно, дикие звуки издавала Кэролайн, растягивая эти ноги в длину. Сама же Кэролайн шествовала следом, на губах ее играла довольная усмешка, а в руках она несла охапку одежды – тот самый февральски серый, унылый костюм, бюстгальтер, хлопчатобумажную комбинацию, шерстяной пуловер, пару плотных чулок, пояс с резинками и еще несколько устрашающих предметов нижнего белья.
– Ну? – воскликнула Кэролайн. – Что скажете?
И тут впервые в нашей лавке раздались аплодисменты. Жена немецкого посла раскраснелась от радости и смущения. Кэролайн подмигнула мне.
– Господи! – простонала Гейл, восхищенно взирая на прекрасное видение. – Если что и сможет подорвать интересы Германии в нашем регионе, так только это!
– Или наоборот – подогреть их, когда дело коснется посла, – добавила я.
Гейл хихикнула:
– Да. И если в Виндзорском замке снова случится пожар, мы по крайней мере будем знать причину, дорогая.
Немка переоделась в свое февральски серое и удалилась, прижимая к груди пакет с покупкой. Понурая манера держаться вновь вернулась к ней, но, проходя мимо Кэролайн, она заговорщически ей подмигнула и одарила улыбкой благодарности.
– Она ненавидит своего мужа, – заметила Кэролайн, когда за дамой затворилась дверь.
– Она что, тебе говорила? – удивилась я.
Кэролайн окинула меня снисходительным взглядом:
– Но, Анжела, это же сразу видно! Она боится его потому, что боится своих тайных желаний.
Подобная проницательность, порой сквозившая в высказываниях Кэролайн, всегда меня удивляла. К тому же она оказалась абсолютно права. Три дня спустя немка вернулась – прикупить каких-то аксессуаров. На ней был легкий летний костюм, выгодно подчеркивающий стройность фигуры, темные волосы красиво ниспадали на плечи. Глаза сияли. Заметив Кэролайн, она тут же бросилась к ней и обняла. Они затарахтели по-немецки, после чего Кэролайн начала совершать марш-броски к корзинам с аксессуарами и, возвращаясь, всякий раз добавляла какую-нибудь вещицу ко все растущей горке на столе. Но большую часть времени они просто оживленно беседовали и пили кофе. Приближалось время закрытия магазина. Тут женщина вдруг нервно взглянула на часы и подбежала к окну. На улице был припаркован официозного вида серый «мерседес». Немка расцеловалась с Кэролайн, приветливо махнула рукой мне и Гейл и торопливо вышла из магазина со своим пакетом. Кэролайн крикнула ей что-то вслед по-немецки. Женщина обернулась и как-то совершенно по-девичьи весело рассмеялась. Я видела, как шофер в серебристо-серой униформе распахнул перед ней заднюю дверцу… И мельком успела заметить фигуру мужчины в темном костюме, принявшего у нее покупки и затем обнявшего ее, после чего оба они скрылись за затемненными стеклами.
– Ну, Кэролайн, – заметила я, – ты превзошла самое себя! Если уж его превосходительство герр посол лично привозит ее к нам в лавку в посольской машине…
Кэролайн насмешливо улыбнулась:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Что ж, Анжела, сказала я себе, выходя на улицу, теперь ты будешь вести двойную жизнь.
Мне всегда казалось, что главный недостаток адюльтера сводится к чувству вины, которое положено постоянно ощущать. Оказалось, ничего подобного! Никакого чувства вины я не ощущала, и это повергло меня даже в некоторое замешательство. Мало того, я так и лучилась безмятежностью и добротой. Я возила Рейчел в зоопарк, кукольный театр, на уроки музыки, на речные прогулки, посещала бесчисленные школьные мероприятия и устраивала чудесные пикники за городом. Возможно, все же то было скрытое проявление чувства вины, но мне так не казалось. Уик-энды и вечера пролетали словно во сне, я чувствовала, что заряжена свежестью и чудесной неиссякаемой энергией, прекрасно отдавая себе отчет, в какой именно части тела расположен ее источник.
Что касается Ральфа, то жизнь с ним не могла быть более гармоничной. И не то чтобы у меня возникли серьезные причины усомниться, действительно ли я его люблю. О нет, любить его было так легко и приятно! В день, когда он узнал, что получил роль в «Дяде Ване», я быстренько нашла сиделку для Рейчел и угостила его роскошным обедом в Челси. На мне было платье с совершенно бесстыдным низким вырезом – Гейл настояла, чтобы я надела его. Платье от Сони Рикель, черное, с крошечной юбочкой, расшитой золотыми бабочками. Трудно придумать более кокетливый прикид. В глазах Ральфа даже загорелся хищный огонек, хорошо знакомый еще по тем дням, когда мне приходилось отшивать очередную куколку, которая буквально вешалась ему на шею. Я не испытывала чувства вины даже тогда, когда казалось, что на меня взирает вовсе не Ральф, а Джош. Даже прекрасно помня тот факт, что сперва апробировала этот наряд на Джоше в наш первый с ним вечер у него дома, когда он готовил еду на кухне, а я мелькала перед глазами и мешала.
Ральф осыпал меня комплиментами. В ответ я призналась, что совершенно счастлива, ничуть не покривив при этом душой. Я словно родилась заново. Я и представить себе не могла, что можно чувствовать себя такой живой и счастливой.
Возможно, я являлась также самой настоящей стервой – не специально, конечно, но тем не менее. Потому как в голове у меня иногда звучал голос: «Не смей, слышишь? Ты не должна!» Но я не желала прислушиваться к нему, предпочитая повиноваться совсем другим, куда более настойчивым и вкрадчивым голосам, твердившим: «Вперед, Анжела! Продолжай в том же духе!»
А в целом то был довольно странный период в моей жизни. Период перестройки и освобождения. Я почти не спала и почти не переставала улыбаться.
И все эти ощущения не имели ничего общего с чувством вины. Подключились и чисто внешние обстоятельства. Джош уехал на три недели, и мне уже начало казаться, что он никогда не вернется. Но ничего не оставалось делать, как ждать его возвращения или хотя бы звонка. Перед отъездом он подарил мне ожерелье с подвеской из аквамарина – пальцы его бережно уложили бледный камень в ложбинку между моими грудями. Теперь, любуясь втайне подарком, я всякий раз ощущала прикосновение его руки. А стоило только снять, и начинало казаться, что этих пальцев больше не будет, что он уже никогда не вернется. Потому что там, куда он отправлялся, всегда стреляли. И мне хотелось, чтобы он подыскал себе более мирное занятие – ну, к примеру, фотографировать сады или цветники. Но разве он не утратит всю свою сексуальную притягательность?..
Еще один повод для беспокойства создавала Кэролайн, что, впрочем, неудивительно. Я, разумеется, ничего не говорила ей о Джоше. Но Кэролайн всегда придерживалась убеждения, что если женщина счастлива, стало быть, у нее завелся любовник, а потому говорить не было нужды. Ну разве что назвать ей имя. С другой стороны, если б я рассказала ей о Джоше, удалось бы уберечься от присущей ей врожденной бестактности. Как-то утром она вдруг выдала:
– А этот твой дружок-фотограф… Что-то его давно не видно. Гарриет говорила, с ним работает какая-то невероятно хорошенькая девушка. Якобы ассистентка. Он всегда берет ее с собой в поездки. Правда, откуда ей это известно, непонятно, ведь он выкинул нашу Гарриет из постели ровно через пять минут, и на том они и расстались. Вообще, по словам Аманды, такие, как он, годятся всего на одну ночь. Я и сама такая же. Интересно, а может, мы с ним на этом сойдемся, а? Ты как думаешь? Ладно, как-нибудь напрошусь к нему вечерком, там и выяснится. К тому же я немного разбираюсь в фотографии, он начнет показывать мне свои работы, ну а дальше – дело техники. И потом, если у тебя в доме имеется темная комнатка для проявки, почему бы ею и не воспользоваться, верно, Анжела? И я узнаю, на что он годится, и доложу тебе на тот случай, если ты вдруг сама захочешь попробовать, идет?
Спасибо тебе, Кэролайн. Ничего себе, славное начало дня. Гейл, которая знала и понимала все без слов, увидела, как я покраснела, и сжала мне руку.
– Все это полная чушь, дорогая, – шепнула она. – Он не такой. Точно тебе говорю.
Но это утешило меня всего секунд на пять. Потому что через пять секунд я вдруг подумала: а Гейл-то откуда это известно, черт побери?
Словом, все складывалось из рук вон плохо. А ведь я даже еще не переспала с Джошем. Похоже, мне предстоит утешиться самым долгим несостоявшимся романом в Лондоне.
Собственные же интересы Кэролайн сосредоточились, сколь ни удивительно, на Ренато. Она заявила, что просто обожает красивых итальянцев, что в их присутствии каждая женщина начинает чувствовать себя королевой. Меня так и подмывало намекнуть ей, что Ренато наверняка очень скоро поймет, что перед ним далеко не королева, что временами Кэролайн бывает просто ужасна и невыносима. И что к тому же он с достоинством сносит свое вдовство и блюдет девственность дочери. Очевидно, Кэролайн прежде всего прельстило обращение «миледи». Ренато был не так глуп, чтобы не сообразить, что только очень богатая женщина будет каждый день заказывать на ленч белые трюфели. К тому же интерес Кэролайн подогревали рассказы Ренато о том, что невдалеке от Сиены у него имеется ферма и маленький виноградник и что он ездит туда каждый год в августе. Август был не за горами. Кэролайн начала прозрачно намекать на утехи и радости, которыми она готова осыпать его, если он пригласит ее с собой. Но Ренато, похоже, не понимал, куда она клонит.
– Но, миледи, там все очень примитивно, вам не понравится… – протянул он как-то раз после уже совсем прозрачного и недвусмысленного намека.
Примитивно!. – воскликнула Кэролайн, вышагивая рядом со мной через площадь к магазину. – Это именно то, что мне нужно! Секс среди виноградных лоз! Спелые ягоды, раздавленные телами. Пот. Вино из кожаных фляжек. – (Я не стала уточнять, что кожаные фляги – чисто испанское изобретение.) – Цикады. Соловьи на рассвете! – (Какие в августе соловьи, Кэролайн?) – О Боже, обнаженная, ничем не прикрытая грубая похоть и жажда страсти в тосканской ночи! – (Не стала я упоминать и о том, что вся грубая похоть и жажда страсти в Тоскане сводятся к гуляньям пьяных туристов, завывающих по ночам дурными голосами: «О, sole mio!».)
– Ну а как же Патрик? – не без злорадства осведомилась я.
Кэролайн окинула меня изумленным взором.
– Патрик?! – Она точно в первый раз слышала это имя. – Да никак. Меня вообще мало волнует этот Патрик. С ним и в постели-то нечего делать. Надоел!
– Ну а дети? – не унималась я.
Снова изумление:
– А для чего, по-твоему, няньки, Анжела? И вообще, можно их всех скопом отправить куда-нибудь отдыхать. Ну, в санаторий, типа того. Там по крайней мере им будет весело, да и няньке предоставится прекрасный случай забеременеть. Разве не для этого предназначены санатории?
Тут вдруг она умолкла и выражение лица у нее смягчилось.
– Знаешь, если честно, то больше всего на свете мне хочется уехать куда-нибудь с тобой. Я страшно люблю тебя, а последнее время даже минутки не выдается потолковать по душам… – Я была растрогана и сжала ее руку, но Кэролайн вдруг громко расхохоталась. – Представь, целую неделю будем только сплетничать и разбирать наших приятельниц по косточкам! Но все это быстро надоест, и тогда можно будет пригласить любовников присоединиться к нам. Ну, как тебе идея? Давай поедем! Почему нет?
Тут наши сладкие мечты были прерваны появлением новой посетительницы. Мы, вежливо отступив от дверей, пропустили ее вперед.
– Danke schon , – сказала она. То была дама, одетая во что-то унылое и по-февральски серое.
Тут Кэролайн снова удивила меня, бегло заговорив по-немецки. Женщина принялась объяснять что-то, стыдливо пряча глаза от критического взора Кэролайн и нервно теребя пальцами край жакета. Все в ней казалось каким-то понурым и потухшим, а самоуничижительная манера держаться вызвала у меня желание взмахнуть волшебной палочкой и превратить несчастную в невидимку, избавив тем самым от мучений. Но Кэролайн невозмутимо подхватила ее под руку и увела в дальний конец помещения, где принялась готовить кофе. Минут пять они стояли, пили кофе, разговаривали, и женщина заметно расслабилась. А потом вдруг улыбнулась. И превратилась в красавицу.
Затем Кэролайн начала расхаживать по торговому залу, критически обозревая развешенную одежду, а дама, явно нервничая, ожидала ее у кофейной машины. Через минуту Кэролайн удовлетворенно кивнула и выдернула из ряда платьев туалет. Я покосилась на Гейл. Та в ужасе закрыла глаза. То был самый яркий и вызывающий прикид в магазине – платье от Брюса Олдфилда из тонкого шифона и шелка в огненно-красных тонах. Его сдала какая-то мексиканская танцовщица, сочтя, что юбка коротковата даже для нее. Гейл уже не раз мрачно заявляла, что платье вряд ли удастся продать.
Но у Кэролайн на сей счет не было никаких сомнений.
– Das ist est! – сказала она.
Немка в февральски сером наряде безропотно подчинилась и удалилась в примерочную. Кэролайн обернулась к Гейл.
– Это должно оживить королевских особ. Знаешь, кто она такая? Жена немецкого посла. И завтра ей надлежит быть на официальном приеме в Виндзорском замке.
К этому времени магазин наполнился покупателями, и мы с Гейл принялись обслуживать их. Кэролайн же нетерпеливо поджидала возле лестницы. Прошло пять минут.
Десять. Двадцать. Наконец Кэролайн не выдержала и громко крикнула что-то по-немецки вниз. А потом сама стала спускаться в примерочную. Секунду спустя я услышала звуки, напоминавшие те, которые издавала Кэролайн, втискивая Саманту в школьную форму. Покупатели встревоженно переглядывались. Мы же с Гейл сделали вид, что ничего особенного не происходит.
Но что-то же там происходило! Несколько минут спустя до нас донеслись уже другие звуки – какой-то возни или борьбы. И вот наконец на ступеньках возникла фигура с заплаканной физиономией, вся словно охваченная языками пламени. Они облизывали ее тело, переливались при каждом движении, ласкали ее плечи, грудь и бедра и устремлялись вниз, к оборке на самой коротенькой из юбочек, которую мне доводилось видеть в жизни. Оборка открывала пару восхитительно стройных ног. Возможно, дикие звуки издавала Кэролайн, растягивая эти ноги в длину. Сама же Кэролайн шествовала следом, на губах ее играла довольная усмешка, а в руках она несла охапку одежды – тот самый февральски серый, унылый костюм, бюстгальтер, хлопчатобумажную комбинацию, шерстяной пуловер, пару плотных чулок, пояс с резинками и еще несколько устрашающих предметов нижнего белья.
– Ну? – воскликнула Кэролайн. – Что скажете?
И тут впервые в нашей лавке раздались аплодисменты. Жена немецкого посла раскраснелась от радости и смущения. Кэролайн подмигнула мне.
– Господи! – простонала Гейл, восхищенно взирая на прекрасное видение. – Если что и сможет подорвать интересы Германии в нашем регионе, так только это!
– Или наоборот – подогреть их, когда дело коснется посла, – добавила я.
Гейл хихикнула:
– Да. И если в Виндзорском замке снова случится пожар, мы по крайней мере будем знать причину, дорогая.
Немка переоделась в свое февральски серое и удалилась, прижимая к груди пакет с покупкой. Понурая манера держаться вновь вернулась к ней, но, проходя мимо Кэролайн, она заговорщически ей подмигнула и одарила улыбкой благодарности.
– Она ненавидит своего мужа, – заметила Кэролайн, когда за дамой затворилась дверь.
– Она что, тебе говорила? – удивилась я.
Кэролайн окинула меня снисходительным взглядом:
– Но, Анжела, это же сразу видно! Она боится его потому, что боится своих тайных желаний.
Подобная проницательность, порой сквозившая в высказываниях Кэролайн, всегда меня удивляла. К тому же она оказалась абсолютно права. Три дня спустя немка вернулась – прикупить каких-то аксессуаров. На ней был легкий летний костюм, выгодно подчеркивающий стройность фигуры, темные волосы красиво ниспадали на плечи. Глаза сияли. Заметив Кэролайн, она тут же бросилась к ней и обняла. Они затарахтели по-немецки, после чего Кэролайн начала совершать марш-броски к корзинам с аксессуарами и, возвращаясь, всякий раз добавляла какую-нибудь вещицу ко все растущей горке на столе. Но большую часть времени они просто оживленно беседовали и пили кофе. Приближалось время закрытия магазина. Тут женщина вдруг нервно взглянула на часы и подбежала к окну. На улице был припаркован официозного вида серый «мерседес». Немка расцеловалась с Кэролайн, приветливо махнула рукой мне и Гейл и торопливо вышла из магазина со своим пакетом. Кэролайн крикнула ей что-то вслед по-немецки. Женщина обернулась и как-то совершенно по-девичьи весело рассмеялась. Я видела, как шофер в серебристо-серой униформе распахнул перед ней заднюю дверцу… И мельком успела заметить фигуру мужчины в темном костюме, принявшего у нее покупки и затем обнявшего ее, после чего оба они скрылись за затемненными стеклами.
– Ну, Кэролайн, – заметила я, – ты превзошла самое себя! Если уж его превосходительство герр посол лично привозит ее к нам в лавку в посольской машине…
Кэролайн насмешливо улыбнулась:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52