Он рассказал. Простыми, короткими предложениями, пока не дошел до конца истории. В зале было тихо, слышались только всхлипывания Дениз. Ее слезы словно разъедали сердце Конора серной кислотой.
— Вы видели, как обвиняемый нажимал на курок? — спросила судья.
— Не уверен, — ответил он. , «Я не придуриваюсь. Соня. Я действительно ничего не помню. Я там был — и меня там не было».
— Вы не помните?
— Я не знаю.
«Ничего не помню. Полный провал в памяти. Словно в одно мгновение этот ублюдок приставил пистолет к виску Бобби, а уже в следующее они послали за врачом, чтобы констатировать смерть».
— Вы смотрели на обвиняемого?
— Кажется, да.
— И вы не видели, как обвиняемый нажимал на курок?
— Я не уверен.
— Вы хоть что-нибудь уверенно помните, детектив Райли?
— Нет, — обреченно произнес он.
Конор действительно ничего не помнил. Сколько раз ни пытался он воссоздать целостную картину, в памяти всплывали лишь отдельные отрывки, не связанные друг с другом. Он рассказал им все, что помнил. Взгляд Бобби. Струйка крови, текущая из угла его рта. Он рассказал, как Бобби тихо прошептал: «Дениз…» — и сжал его руку.
Конору казалось, что Бобби всего лишь задержал дыхание, и он ждал, когда его напарник задышит снова. Ждал, когда появилась полицейская машина, ждал, когда врач — молодой человек с рыжими волосами и прыщавым лицом — написал на листе бумаги: «Время смерти — 16.38» — и дал Конору подписать этот лист.
Затем все было кончено. На Уокера надели наручники и увели. Бобби положили на носилки, накрыли грубой белой тканью и унесли.
Конор закончил. Соня еще долго смотрела на него. — Благодарю вас, детектив Райли, — проговорила она наконец. — Можете быть свободны.
Мэгги сама не понимала, каким чудом ей удалось сдать экзамен. Самой ей собственные ответы казались детским лепетом. Сознание ее было где-то далеко. Все, о чем она могла думать, — это скорее освободиться и услышать хоть какие-нибудь новости о суде.
Когда она наконец освободилась, было уже начало четвертого. Сев в машину, Мэгги поспешила включить приемник. Но ей удалось застать лишь самый конец новостей — прогноз погоды. К вечеру обещали сильные дожди и предостерегали о возможном затоплении пляжей — обычном явлении в их районе.
Отец Роурк поприветствовал ее, как только она появилась на пороге.
— Звонила твоя мать, Мэгги, — сообщил он, когда она повесила свой пиджак на спинку стула и сунула сумочку под стол.
Мэгги испуганно посмотрела на него.
— Ничего срочного, — поспешил заверить ее священник. — Позвонишь ей, когда сможешь.
Но не успел он договорить, как рука Мэгги уже набирала номер.
— Ты звонила? — тревожно спросила она, как только мать подошла к телефону.
— Тайгер сбежал! Не бойся, он уже нашелся. Джоанн — ну, знаешь, та самая, что живет в конце улицы, — обнаружила его на своем крыльце.
Мэгги усмехнулась.
— Все остальное в порядке? — спросила она.
— Чарли пришел из школы, сейчас наверху, переодевается. Николь еще нет.
Мэгги кинула взгляд на часы.
— Ничего страшного. Она, должно быть, у Мисси.
— Я видела твоего друга по телевидению, — сказала Рита. Мэгги покоробил тон, которым было произнесено слово «друг», но она постаралась не обращать на это внимания.
— Он уже дал показания? — спросила она.
— Они сообщили… Подожди, у меня записано… Куда я дела очки? А, вот они! — Мэгги услышала в трубке шуршание бумаги. — Они сообщили — цитирую дословно: «Детектив Конор Райли не смог с уверенностью сказать, нажимал ли обвиняемый на курок».
Мэгги ничего не ответила. Конор говорил ей о провале в памяти, но она думала, что это просто способ отогнать неприятное воспоминание.
— Алло! Мэгги! — забеспокоилась Рита. — Ты где, в машине?
— Нет, я на работе. Извини, меня что-то отвлекло. Что они еще сказали?
— По сути, больше ничего. Они показали твоего друга, когда он выходил из зала суда. Вид у него был неважный.
— Еще бы, с чего ему быть веселым? Ему, должно быть, тяжело все это вспоминать. Бобби был его лучшим другом…
— Я не понимаю, — рассуждала Рита, — почему он тогда не бросился на этого Уокера. Он такой большой, а Уокер маленький.
— У этого типа был пистолет! — попыталась протестовать Мэгги. — Ты бы пошла против человека с заряженным пистолетом?
— Ради того, кто мне дорог, пошла бы. Ради вас, девочки, я жизнь отдам. Меня не только пистолет — пулемет не остановит.
— Как ты можешь быть уверена, мама? Никто не знает, как повел бы себя в подобной ситуации.
— В подобных ситуациях как раз и проявляется истинная сущность человека.
— Слушай, мама, — взорвалась Мэгги, — если хочешь что-то сказать о Коноре, то говори прямо, а не ходи вокруг да около!
— Что я могу о нем сказать? Я его почти не знаю…
— Ты хочешь сказать, что он тогда струсил? Что позволил другу погибнуть? Ты это хочешь сказать?
— Я этого не говорила.
— Но имела в виду. Ты всегда ходишь вокруг да около.
— Чем вызван этот тон, Мэгги? — Голос Риты звучал обиженно.
— Мне надоело, что все вокруг читают мне мораль.
— Кто читает тебе мораль, дорогая?
— Вы все. Вы все попрекаете меня Конором по всякому поводу и без повода. Я устала.
— Мне жаль, что ты так думаешь, — вздохнула Рита.
— Ты сама знаешь, что это правда. Я и так сейчас переживаю сложное время — нет, надо мне еще попортить нервы!
Мэгги со слезами бросила трубку.
Она почувствовала на себе чей-то взгляд и подняла глаза. В дверях стоял отец Кевин, молодой помощник отца Роурка.
— Простите. Я не хотел подслушивать, — смутился он. Мэгги смахнула слезы.
— Извините. — Она попыталась улыбнуться, но у нее ничего не вышло. — Моя мать… В общем, это долгая история.
— История, старая, как мир, — заключил отец Кевин. — Вы говорили о человеке, с которым встречаетесь.
Мэгги улыбнулась:
— Или я не умею хранить тайны, или вы лучший шпион в мире.
— Немного и того, и другого. Насколько я понимаю, вашей матери он не нравится.
— Всей моей семье он не нравится. А я не нравлюсь всей его семье.
Отец Кевин присел на краешек стола.
— А вы что думаете по этому поводу?
— Что, черт возьми, я могу думать? — выпалила она и осеклась. — Простите, отец Кевин. У меня сегодня трудный день…
— Все в порядке, Мэгги. Но я по-прежнему хотел бы получить ответ на свой вопрос.
Мэгги подумала о том, как хорошо, как спокойно она чувствует себя в объятиях Конора, и почувствовала, как краска приливает к ее лицу.
— Я знаю лишь одно, — призналась она, — когда я с ним, я очень счастлива. — Она покачала головой: — Но с первым моим мужем все было так просто! Я точно знала, чего хочу, и не оглядывалась.
— Вы тогда были моложе. У вас не было двоих детей, о которых надо было бы думать.
— С Николь очень сложно. Я приписываю это тому, что ей пятнадцать лет, но Клер считает, что она скучает по отцу.
— Так почему бы ей не жить с отцом?
«Слушай, — подумала Мэгги, — занимайся-ка психологией где-нибудь в другом месте!»
— Видите ли, — сказала она, — дело в том, что Чарлз военный. Сами знаете, что это за жизнь — сегодня здесь, а завтра там. — Она бросила взгляд на молодого священника: — Я говорила вам, что у него новая жена?
Тот помолчал с минуту.
— Вы знаете, Мэгги, как относится католическая церковь к разводам. Но жизнь есть жизнь. Никто не должен чувствовать себя несчастным и одиноким.
— Ему легко, — поморщилась Мэгги. — Ему не нужно ни перед кем отчитываться.
— А вам приходится?
— Иногда да.
«Не иногда, а постоянно. Если не перед детьми, то перед матерью или сестрами, а теперь вот перед священником, который так молод, что лишь недавно начал бриться…»
— Как я понял, вашим детям ваш друг тоже не нравится?
— Нет, Чарли от него без ума. Недавно вот они ходили на рыбалку, так Чарли был в полном восторге. А вот Николь…
— Вы сказали, Николь пятнадцать лет. В этом возрасте с ними всегда сложно.
— Вы еще не знаете всего, святой отец, — грустно улыбнулась она.
Споры по поводу синих волос или опозданий в школу были ничто по сравнению с той историей с фотографиями.
— Я не знаю, что делать, — нахмурилась Мэгги, — но я вижу, что она несчастна.
— Может быть, лучший способ сделать детей счастливыми — это быть счастливой самой? Когда рядом счастливая мать, заботливый отец…
— Простите, отец Кевин, но вам легко говорить. Вы никогда не были женаты, у вас нет детей. Вы не знаете, каково это — привести любимого человека в дом, чтобы твои близкие раскритиковали его в пух и прах.
— Но их отношение не изменило ваше мнение о нем?
— Разумеется, нет.
— Тогда почему их мнение так важно для вас?
— Подумайте, какое ожидает нас будущее, когда и мои, и его родные против!
— Каждый сам кузнец своего счастья, Мэгги. Вам уже не восемнадцать. Вашим родным придется смириться с вашим выбором.
Она бросила на него взгляд:
— Может быть, не мне судить о таких вещах, но, будь моя воля, я бы разрешила священникам жениться. Будь у вас личный опыт, вы бы так не говорили.
— Мои родители развелись, когда мне было одиннадцать. — Он посмотрел ей в глаза. — А когда мне было тринадцать, мать снова вышла замуж.
— И вы с вашим отчимом ходили вместе на рыбалку, на футбол. Нет, я не иронизирую, я рада, что у вас так сложилось, но ведь…
Отец Кевин сложил руки на груди и пристально посмотрел на Мэгги.
— Я трижды убегал из дому. Я проколол шины его машины. В конце концов он отдал меня в военное училище — как говорится, с глаз долой.
Мэгги улыбнулась, пытаясь представить, как этот благообразный молодой человек в детстве прокалывал шины отчиму.
— Но потом я понял, какой Том хороший человек. Когда я вдруг неожиданно для всех заявил, что устал от погон на плечах и хочу поступить в семинарию, он был единственным, кто поддержал мое решение.
— Отличная история, — улыбнулась Мэгги. — Но я не вижу, какое отношение все это имеет ко мне.
— Когда моя мать выходила замуж за Тома, вся ее родня была против. Но она любила его и знала, что он будет хорошим отцом. И я не устаю благодарить Бога, что она это сделала.
— Что ж, слава Богу, если все так вышло. Но как можно быть уверенным заранее? — Мэгги задала этот вопрос скорее себе, чем отцу Кевину.
— Она доверяла своим чувствам. Иногда это лучше всего.
— Видите? Именно об этом я и говорю. Она знала, чего хотела.
— А у вас есть сомнения?
— Есть.
Это слово вырвалось у Мэгги прежде, чем она сама это осознала. До сих пор она боялась признаться в этом самой себе. Но теперь уже, произнеся вслух, она не могла этого отрицать.
Каждый раз, когда Конор заводил разговор о том, что их отношениям пора бы вступить в какую-то новую фазу, Мэгги уходила от ответа. Она пыталась уверить себя, что ей нравится все и так, как есть, но в глубине души понимала, что не уверена, что Конор действительно тот мужчина, которого она хотела бы видеть рядом с собой.
Мэгги ждала, словно чуда, какого-нибудь случая, который неопровержимо доказал бы, что она не ошиблась в своем выборе. Но вероятность того, что такой случай произойдет, была равна где-то одной миллионной.
Глава 20
Николь скептически посмотрела на шелковые, почти невесомые бюстгальтер и трусики, висевшие на спинке стула:
— Вы хотите, чтобы я позировала в этом?
— Ты краснеешь, крошка! — рассмеялся Гай, фотограф. — Очаровательно! Оказывается, есть еще девушки, способные краснеть.
— Мне не говорили, что я должна позировать в нижнем белье!
Гай дотронулся пальцем до ее подбородка. Николь поежилась. Он, казалось, был старше, чем ее отец.
— Спокойно, крошка! Ты что, никогда не видела журналов мод? Модели с мировым именем рекламируют белье, да еще почитают за честь.
Николь снова покосилась на трусики и бюстгальтер. Изысканные, красивые, но все равно нижнее белье.
— Мама меня убьет, — прошептала она.
— На твоем месте, детка, о маме я сейчас думал бы меньше всего! — Он посмотрел ей в глаза. — Тебе ведь уже восемнадцать?
— Да, — кивнула она. Скажи она, что ей всего пятнадцать, с ней бы и разговаривать не стали.
— Не думай о маме, крошка. Думай о том, что публика хочет видеть твое соблазнительное тело. Я сейчас уйду, будь готова, когда я вернусь.
Николь не хотелось подводить Гая — он был в общем-то неплохой мужик. Он уже целых два часа возился с ней, подходя к ней со всех сторон, выбирая лучший ракурс, и все это время не уставал осыпать ее комплиментами, словно принцессу.
Оставшись одна, Николь огляделась вокруг. Повсюду, где только можно, висели фотографии красоток. Некоторых из них Николь узнала. Оказывается, Гай работал с лучшими моделями мира, так что дело свое, должно быть, знал. Это внушило Николь некоторое доверие.
От фотографий, которые сделал друг Клер, Гай был не в восторге.
— Любительские, — бросил он, небрежно пролистав их. — Но все равно видно, что сама девочка стоит того, чтобы с ней поработать.
Николь сняла футболку и повесила ее на крючок. Через секунду она повесила туда же джинсы и стянула свои простые белые трусики. В комнате было зеркало во всю стену, и Николь, потянувшись за кружевным бельем, кинула взгляд На свое отражение. Все ее тело было белым, словно бумага, если не считать красной полосы, оставшейся от ремня джинсов. Николь попробовала растереть полосу руками, но от этого та проступила еще сильнее.
«Ладно, — подумала она, — в конце концов, на что же фотограф? Он должен знать, как с этим справиться, — либо припудрить чем-нибудь, либо потом, на фотографии, заретушировать».
Собственное тело казалось Николь худым и костистым, если не считать большого бюста. Она была единственной в семье с большой грудью и иногда стеснялась этого, словно изображала из себя кого-то, кем она на самом деле не была, Николь надела бюстгальтер, завязывавшийся спереди на тесемку. Она никогда раньше не видела таких бюстгальтеров. Трусы были из двух половинок, которые завязывались по бокам на такие же тесемки.
Белье прикрывало даже больше, чем она думала, но Николь чувствовала себя голой. Ей хотелось, чтобы тетя Клер была рядом и уверила ее, что все в порядке. Даже рядом с Мисси она бы чувствовала себя увереннее. Не то чтобы Николь боялась этого Гая, но, как говорится, береженого Бог бережет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30