Лена и Вячеслав Алексеевич бродили между надгробиями, вчитывались в фамилии, всматривались в даты жизни и смерти.
— Мир полон дремлющей любви, — вдруг остановившись, задумчиво проговорил Вячеслав Алексеевич. Как-то не очень к месту проговорил.
— Я не знаю, чьи это слова, — откликнулась Лена. И продолжила, — но мне кажется, что не Чехова.
— Леночка, с юмором у вас все в порядке, — засмеялся Слава. — Но клянусь, я не только Чехова читаю. А это сказал Иван Александрович Ильин, знаете, кто такой? Или рассказать?
— Представьте себе, знаю, — улыбаясь ответила Лена. — И даже читала. И даже книжка его имеется. «Поющее сердце» называется. Вам, конечно, знакомо это название.
— Конечно, знакомо. Между прочим, про дремлющую любовь — это или оттуда, или из другой — «Я вглядываюсь в жизнь». Если позволите, продолжу. — Слава вопросительно посмотрел на Лену. Она благосклонно кивнула.
— Так вот. Далее (за точность не ручаюсь) Ильин пишет: «Счастлив тот, в ком она проснется и кто сумеет не упустить ее, не опошлить, а сохранить живой». Не помните такого? А мне вот запало. Поговорим в связи с этим о странностях любви? А, Леночка?
— Господи, как вам удается столько всего держать в памяти? — Лена удивленно покачала головой, вспоминая, как когда-то подобный вопрос она задавала Буланкину (везет же ей на начитанных!).
Предложение «поговорить о странностях любви» она попыталась оставить незамеченным. Но Слава не сдавался.
— Лена, так что вы думаете по этому поводу?
— Да ничего не думаю, — отмахнулась та.
— Ну-у, такая красивая женщина — и ничего не думает о любви? Так не бывает.
— Послушайте, Вячеслав Алексеевич, — начала вдруг раздражаться Лена, — если вам так интересна эта тема, то, пожалуйста, развивайте… Вы же видите, я готова слушать. А вот вытягивать из меня ничего не надо!
Когда они вышли за ворота кладбища, солнце уже скрылось за городскими постройками, но, посылая оттуда свое розовое золото, торопилось дополыхать-догреть, торопилось отдать свое тепло, заботу и любовь тем, кому не хватило этого днем. Отдать тем, чью «дремлющую любовь» оно не успело разбудить и кто остался глух к свету и добру, посылаемым свыше.
— Вы так и будете меня все время звать Вячеславом Алексеевичем? — спросил Сорокин Лену, когда они прощались у ее дома.
— Признаться, я с самого начала зову вас про себя Славиком, как Денисов, — засмеялась она.
— Ну-у, Славик — это как-то несерьезно. Просто Слава. Хорошо?
— Хорошо, — весело кивнула головой Лена.
— А на «ты» мы перейдем? — спросил Сорокин, обнимая ее и заглядывая в глаза.
— Не знаю, — мягко освобождаясь от объятий, ответила Лена, — время покажет.
— Я позвоню завтра. Да?
Слава не обиделся на то, что Лена выскользнула из его рук. Ее это обрадовало, а то она уже готова была пожалеть, что поторопилась освободиться от его объятий. Он ведь мог подумать, что они ей неприятны. А это было не так.
Вячеслав Алексеевич, Слава, был не просто приятен ей — он был ей слишком приятен. Ей хотелось вдыхать его запах, слышать его голос, ощущать рядом его плечо. Возможно, это был наконец ее мужчина. Как Олег. Как Буланкин. Судьба отняла одного, не дала другого… Но не может же она оставить Лену совсем без никого.
Лена размышляла об этом всю ночь, прихватив и кусочек утра. И все равно не хватило времени, чтобы все как следует обдумать-осознать. Она вспоминала, что ей не было со Славиком легко и просто. И вместе с тем чувствовала, что он ее необыкновенно притягивает.
Она рассуждала: да, именно таким ей хотелось видеть своего мужчину — умным, снисходительно-великодушным, спокойным и уверенным в себе.
Она вспоминала: он похож на Буланкина — и это хорошо.
Она переживала: вдруг ошибается?
Она боялась: может, она Славе и не понравилась вовсе? Хотя было совершенно ясно, что понравилась. Очень понравилась. И все равно не засыпалось — не спалось. Никак не спалось.
А Сорокин спал очень даже хорошо. Крепко и спокойно. Потому что перед сном твердо все решил. И нечего тянуть. Завтра же он обо всем ей скажет.
Правда, на следующий день ничего такого Слава Лене не сказал. И позже — тоже не сказал.
Денисов был вроде бы и рад, что У Лены начало что-то складываться с Сорокиным. Но было видно, что он как будто бы сомневается. При встрече с Леной он пытливо заглядывал ей в глаза:
— Леночка, я надеюсь, у вас со Славиком все хорошо? Лена пожимала плечами.
— Не знаю. Нормально. Вчера были в театре. Ольгунчик, несмотря на то что Славик ей активно не нравился, возмущалась, что события развиваются так медленно: театр, прогулки — и все. .
— Ленка, ну вы хоть целуетесь?
— Один раз целовались. Так получилось.
— Один раз! Обалдеть можно! Вам что — по пятнадцать лет? А вдруг он вообще импотент? Зачем тогда время на него тратить?
— Да нет, не думаю. Просто как-то… Ну негде, понимаешь. Ты же знаешь, что он тоже с мамой живет. Вот моя на дачу уедет, тогда, может, в гости его приглашу.
— Нет, ну он что, не может ничего придумать? — удивлялась Ольгунчик. Ей страшно хотелось интимных подробностей. А их все не было и не было.
Слава исправно звонил Лене каждый день. Раза два в неделю они встречались. Лена подробно рассказывала о работе, о своих мыслях, иногда читала стихи. О своей работе Слава по-прежнему ничего толком не рассказывал: что-то коммерческое. А вот порассуждать-пофилософствовать любил. Лена слушала внимательно, пытаясь запомнить слова классиков, которыми Сорокин любил подтверждать свои мысли. Но потом она быстро все забывала. И расстраивалась по этому поводу. Правда, успокаивала себя: ум и память ведь не одно и то же. Ну не может она так легко цитировать Чехова, Толстого или Пушкина! Но это вовсе не значит, что она ничего не знает. Очень даже знает. А главное, и понимать, и чувствовать ей было дано не меньше, чем Славе, а скорее гораздо больше. Она была в этом почему-то абсолютно уверена. И была, заметим, права.
13
Весна звала Лену не только на набережную: еще больше ее тянуло в лес. Тем более что незакончившаяся весна уже вовсю пахла неначавшимся летом.
Совершенно спятившее по неизвестной причине солнце, потеряв всякое чувство времени, меры и степени, палило так неутомимо и так страстно, что все под ним (люди, собаки и кошки, земля, деревья и трава) тоже слегка обалдело и совершенно терялось, не понимая, как себя вести.
Людям было пока еще неловко и непривычно обнажать свои бледные тела, и они ежеутренне маялись вопросом: что надеть?
Дворовые собаки, разморенные, валялись на каждом шагу, мешая пройти.
Кошки лениво бродили, покачиваясь, и вопросительно таращили свои желто-шальные, как одуванчики, глаза. А одуванчики, кстати, уже отцветали, потому что — всему свое время, которое, как оказалось, определяется вовсе не календарем.
Земля, прогревшись, дала волю буйной траве, которая умудрилась в считанные дни вымахать во всех дворах и закоулках чуть ли не по пояс, а теперь упорно пробивала ненадежный асфальт городских тротуаров.
Каждое утро по пути на работу Лена, вглядываясь в густую, уже почти темно-зеленую листву, с беспокойством отмечала, что воинственно наступающая жара успела бесследно смести трогательную наивность-неуверенность весны с ее девическими тайнами и робкими вопросами. Лене было жалко загубленную девушку-весну. Ей было грустно. Но все равно тянуло на природу. В лес.
Слава откликнулся на предложение с охотой. И сказал, что нет ничего лучше леса, когда он уже зелен, прогрет и цветист. Правда, комары помучат, это уж точно. Поэтому позаботьтесь, Леночка. А уж обо всем остальном позаботится он, Слава.
Машины у Славы не было. К глубокому сожалению Лены. И они поехали в лес на автобусе — на автобусе, который был, конечно же, переполнен, в котором толкались, беззлобно переругивались и громко обсуждались глобальные проблемы современности (основной среди которых просматривалось текущее безденежье).
Лене со Славой удалось занять уголок на задней площадке, и им было относительно удобно. Неудобным, по мнению Лены, было только то, что Славу к ней слишком уж прижали. И она, смущаясь, все пыталась как-нибудь отклониться-отдалиться, увеличив между ними несуществующее расстояние. Но у нее ничего не получалось.
Слава понимающе и, как всегда, немного снисходительно усмехался. При этом в глазах его прыгали веселые и ужасно довольные чертики.
Тепло Славиного тела, ощущение того, что он чувствует ее грудь так, как будто они уже слились в страстных объятиях, близость его губ и глаз, запах его одеколона — все это кружило голову и мешало воспринимать то, что он говорил. Мешало понимать суть его вопросов. Мешало отвечать. Лена только беспомощно улыбалась и отрицательно качала головой: ничего не могу сказать!
Хотя Лена и была инициатором этой поездки, она совершенно не представляла, куда они едут и куда пойдут. Но Слава сказал, что он все знает.
Они долго-долго пробирались узкими тропинками к какой-то удивительной, как обещал Слава, полянке.
Поляна действительно оказалась очень симпатичной. Вокруг нее беспорядочно, но при этом весьма почтительно толпились огромные старые сосны с рыжими голыми стволами и зеленью где-то высоко-высоко. Между ними теснились молодые, но вполне уверенные и любопытные березки и высокие кусты неизвестной породы с широкими длинными листьями.
На поляне было много новой травы, густой и яркой; бело-розово пестрели скромные, но многочисленные лютики-цветочки; в своих отдельных колониях беспощадно-желто глазели одуванчики (здесь, в лесу, они отцветать пока еще не собирались). Но милее и ближе показались островки сухостоя, которые манили своей скромностью, деревенской домашней прогретостью и душновато-теплым запахом сена, всегда с радостью узнаваемого горожанами.
На одном из таких островков и расположились Слава с Леной.
Лена прихватила с собой не только мазь от комаров (которые, кстати, страшно обрадовались долгожданным гостям), но и плотное покрывало, на котором можно было бы посидеть.
На этом самом покрывале, не успела Лена его расстелить, Слава быстро раскинул большую красивую салфетку и обстоятельно начал выгружать на нее содержимое своей сумки. И выгружал, надо сказать, очень долго.
— Как вам, Леночка, наша скатерть-самобранка? — поинтересовался.
— Очень, — сказала Лена. — Только спиртного, кажется, многовато. И закуски — тоже.
— А я, между прочим, проголодался. И сейчас уже время обеда. Так что все — в самый раз. А спиртное… Разве это много? Кстати, с чего начнем? По правилам, надо начинать с того, где градусов меньше. Но я предлагаю — с водочки. А вино — на десерт, с фруктами. Годится?
— Годится, — кивнула Лена. — А руки где будем мыть?
— А на этот случай, представьте себе, Леночка, недалеко есть колонка. На турбазе. Турбаза скорее всего еще не работает, а вода в колонке, хочется верить, есть.
— Ой, а как же наша скатерть-самобранка? — засомневалась Лена. — Вдруг кто-нибудь…
— Леночка, да мы здесь с вами одни совсем! Кроме комаров и птиц — никого. Слышите?
Лена прислушалась — действительно никого.
Колонка среди заколоченных турбазовских домиков на самом деле работала. На голоса и на шум воды пришли две собаки: одна черная, гладкошерстная и большая, другая — грязно-белая, лохматая и маленькая. Но обе — жутко беспородные и худые, с одинаково грустными глазами, в которых при виде моющих руки людей одинаково заплескалась надежда: не может быть, чтобы не накормили.
Конечно, и мясо, и колбаса Лениными стараниями достались сначала собакам. Слава ворчал:
— Леночка, я ведь тоже есть хочу, и вы, полагаю, проголодались. Нам ничего не достанется. Да и вредно им так много сразу.
Собаки не понимали, что вредно, и, мгновенно глотая по очередному куску, синхронно-радостно вскидывали головы: еще!
Все это безобразие, как выразился Слава, длилось до тех пор, пока он не замахал на собак руками: «Все, все! Пошли отсюда!»
Братья меньшие покорно потрусили по своим собачьим делам, а Лена и Слава наконец уселись и приступили, как торжественно провозгласил Слава, к трапезе.
Чокнувшись белыми пластмассовыми стаканами с водкой, они сначала выпили за то, что у Лены родилась такая прекрасная мысль приехать сюда, потом — за «нетленную красоту русской природы» (это были, разумеется, Славины изыски), потом — снова за красоту, но уже за Леночкину.
Лена, стараясь каждый раз только слегка пригубить, все равно моментально запьянела. На душе было странно легко. Все несчастья-страдания, и давние, и последние, как будто бы остались в другой жизни. А может, их и вовсе не было. Точнее, все, что было, было не с ней. И она просто прочитала об этом где-то? А сейчас открыта новая страница новой книги, и впереди — неведомое, незнакомое и беспечальное.
Лене нравилось все. Поляна — прелесть! Еда — вкуснотища! Слава — очень мил. Очень. И разговор за питьем-едой порхал легко, как бабочки на поляне.
Обычные для Сорокина витиеватость и некоторая заумность рассуждений сменились тонкими остротами и доступными афоризмами. И Лена непринужденно поддакивала, а чаще — роняла вскользь что-нибудь очень в том же духе, что еще больше, с точки зрения Сорокина, добавляло Лене привлекательности-сексуальности — и вообще он уже за себя не ручался.
А Лене в свою очередь думалось, что она, возможно, уже влюбилась в Славу. Такого умного, такого… В общем, ей было хорошо. Мешали только комары, которых мазь не только не отпугивала, а казалось, наоборот, притягивала.
Турбаза, куда Лена и Слава опять отправились мыть руки, снова встретила их молчанием забитых окон. Ни сторожа, ни рабочих каких-нибудь — никого.
А возвращались они на поляну, уже обнявшись. И Слава почти уже ничего не говорил.
Когда они добрались до своего островка с покрывалом, Лена, пытаясь почему-то отдалить то, что неминуемо приближалось, сказала:
— А сейчас мы будем есть фрукты!
— А потом опять пойдем мыть руки? — поинтересовался Слава.
— Возможно, — ответила Лена.
— Фрукты так фрукты, — сказал Слава.
«Фрукты так фрукты», — не только сказал, но и подумал Сорокин и взял в руки бутылку с вином.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43