Свенсон вытаскивает «Мою собаку Тюльпан» и начинает с того места, где Акерли пишет, как он повстречал в саду близ Фулемского дворца старушку, катившую в детской коляске перебинтованную собаку; после этой сцены автор плавно переходит к рассказу о своем романе с восточноевропейской овчаркой, которую он любил так нежно и трогательно, как любят женщин. Свенсон счастлив перенестись из своего кабинета в Лондон конца пятидесятых, взглянуть на мир счастливыми глазами Тюльпан и Акерли. Он забывает обо всем, не следит за временем и, когда раздается стук в дверь, вздрагивает от неожиданности.
Входит женщина, которая говорит:
– Я – мать Клэрис.
Миссис Уильямс – хмурая дама лет за пятьдесят, никоим образом не стремящаяся подчеркнуть то, что осталось от былой красоты, унаследованной дочерью. Будучи директором школы, она чувствует себя вправе обращаться со Свенсоном как с мальчишкой, которому может диктовать свои условия. Клэрис обязана учиться медицине, миссис Уильямс не желает, чтобы ей дурили голову литературой, и незачем Свенсону было давать ей читать эту чушь, эту Тони Моррисон – одной чернокожей дали премию, но это отнюдь не значит, что такая дорога открыта всем.
Что должен говорить Свенсон? Ей нечего бояться. Из Клэрис писательницы не получится. Она внимательный и тонкий критик, отлично чувствует, где что не так, диагност, можно сказать, от Бога. Только таланта у нее нет. А у Анджелы есть.
– Одному Богу известно, почему Клэрис выбрала этот университет, – вздыхает миссис Уильямс. – Я ее тыщу раз предупреждала. Ее ведь брали в Йель. Слышали об этом?
– Нет, – смущенно признается Свенсон. – Но я вам обещаю: я сделаю все, что в моих силах, чтобы уговорить вашу дочь не тратить время попусту. И вообще, Клэрис у вас умница, думаю, она и сама не захочет быть писательницей.
– Очень на это надеюсь. – Миссис Уильямс вскидывает одну бровь. – Благодарю вас, – произносит она ледяным голосом, поднимается и уходит.
Он смотрит на часы. Половина двенадцатого. Похоже, это конец. Обошлось, можно сказать, без крови. Могло быть гораздо хуже. Так что же он расстраивается? А, хотел познакомиться с родственниками Анджелы. Ему что, хочется еще разок побеседовать с родителями? Уж не спятил ли он?
Свенсон слышит стук в окошко на двери, металлом по стеклу.
Он понимает, что это родители Анджелы, еще до того, как женщина говорит:
– Вы профессор Свенсон? Наша Анджела у вас в семинаре…
Металла на ней почти столько же, сколько на Анджеле, правда, в ее случае это золото. Дребезжащие браслеты, цепочки, серьги. Она несет свой груз гордо и смиренно – как индусская невеста, и каждый карат отмечает расстояние, пройденное по пути к вершинам мира. Ей сорок с хвостиком, глаза большие, темные, взгляд по-кукольному удивленный, волосы светлые крашеные, брови черные. На ней роскошное голубое платье, лодочки в тон – вот так же она нарядилась бы на свадьбу. Муж постарше, невысокий, полноватый, в бежевой тенниске и клетчатой куртке. Кольцо у него на руке тоже золотое.
– Извините за опоздание, – говорит мать Анджелы. – Выехали из Джерси в половине шестого утра, чтобы не платить в мотеле за две ночи.
– Профессору об этом знать необязательно, – говорит ее муж.
– Ой, да? Еще раз извините.
– Что вы, – говорит Свенсон. – Вы пришли абсолютно вовремя. Наш ужасный университетский ланч будут подавать еще полтора часа.
– Здесь подают ланч? – говорит мать. – Ты хочешь ланч? – спрашивает она мужа.
– Поесть мы успеем, – отвечает он. – Мы, кажется, пришли сюда поговорить об Анджеле.
– Очень рад, что вы заглянули! – Свенсон почти что орет. – Прошу вас! Присаживайтесь!
Мать усаживается, закидывает ногу на ногу и качает голубой туфелькой. Ее муж то скрещивает ноги, то сдвигает, неуклюже ерзает и так похож при этом на Анджелу, что Свенсону приходится напомнить себе: он же не биологический отец. И все же у этого типа есть некое сходство с Анджелой – в разрезе глаз, которые Свенсон разглядывает, когда тот, сняв очки, потирает переносицу.
– Восемь часов в пути, – говорит мужчина. – Как сюда добираются?
Он гораздо больше схож с Анджелой, чем мать. А может, он похож на настоящего отца Анджелы? Женщины часто выбирают мужчин одного типа. Но ясно: это никак не родители из ее романа, нет в них ничего общего со сдержанным и властным доктором и его угрюмой женой. Впрочем, где гарантии, что это не тот мужик из стихов, растлитель малолетних и любитель секса по телефону? Свенсон заранее готов его возненавидеть. Но не стоит судить предвзято. Он же сам всегда предостерегает студентов: не ищите в художественном произведении автобиографических подробностей.
– Ну, так как же, – говорит отчим, мучительно долго усаживаясь поудобнее, – идут дела у Анджелы? Она нам велела обязательно зайти к вам. Сказала, что вы единственный преподаватель, который может ее похвалить. Тут-то я задумался: почему бы нам не сходить к тем, кто хвалить не будет? Зачем попусту тратить время на те предметы, с которыми у нее все в порядке?.. О нет, я никак не хотел сказать, что мы тратим время попусту. Боже ты мой! Я вовсе не…
– Я понял, – говорит Свенсон.
– Анджела только и говорит, что о вашем семинаре, – продолжает мать. – Вы… вы для нее идеал! Она считает, что вы величайший в мире писатель!
– Вот-вот, – говорит ее муж. – Профессору очень интересно, что думает какая-то там малявка о его творчестве.
– Действительно интересно. – Свенсон лелеет надежду, что они не заметят, как его переполняет гордость. – Очень приятно, когда твою работу ценят. Тем более когда ценит ее такой талантливый человек. Я считаю, из Анджелы может получиться настоящий писатель.
– Она всегда писала, – говорит отчим. – Только буквы выучила, я ей компьютер купил, и она стала делать газету – про нас, про семью. Писала, например, сколько времени утром ждала, когда я освобожу ванную. Я сразу понял: за компьютерами будущее. Они и в делах мне пригодились – я ведь аптекарь. Без них теперь не обойтись.
Свенсон не может вызвать в себе ненависть к этому человеку. Он настолько же не похож на папашу из стихов, как и на отца из романа. Только вот что-то не вяжется… Анджела же говорила, что отец покончил с собой, когда она была подростком. Поэтому она и полюбила «Час Феникса», считала, что роман спас ей жизнь. А из слов этого мужчины выходит, что он знает ее с раннего детства. Неужели Анджела наврала? Но какой в этом смысл? Как бы спросить, родной он ей отец или отчим и правда ли, что ее родной отец покончил с собой, – но так, чтобы не показаться излишне любопытным? Да нет, правда и без того откроется.
– Она работает над романом, – говорит Свенсон. – У нее получается.
– А о чем книга? – спрашивает мать.
– О девочке-старшекласснице, – отвечает он, помолчав.
– А поконкретнее? – не отстает мать Анджелы.
– Ну… – Готов ли он рискнуть? Чем ближе к краю пропасти он подойдет, тем больше вероятность, что, заглянув в нее, увидит то, что хочет узнать. – О девочке и преподавателе музыки, который не всегда… не всегда соблюдает нормы поведения с учениками. Во всяком случае, так я понял по тем нескольким главам, которые успел прочесть.
Родители Анджелы переглядываются.
– А в чем дело? – Свенсон боится, что догадывается, в чем дело. Роман автобиографичен: в нем речь идет о непростых отношениях самой Анджелы и ее преподавателя музыки. Ему очень не хочется, чтобы это оказалось правдой, не хочется узнавать о том, что он общается со студенткой, обожающей соблазнять собственных учителей. – Так в чем дело? – повторяет Свенсон.
– Понимаете, – говорит миссис Арго, – нечто подобное случилось у Анджелы в школе. Там был учитель биологии…
– Анджела к этому не имела никакого отношения, – поспешно добавляет ее муж. – Тот тип путался со своими ученицами. Завел себе настоящий гарем. Туда попали и подружки Анджелы.
– Ее лучшая подруга, – говорит мать Анджелы, – она … ну, понимаете, она тоже имела отношения с этим учителем.
– А Анджела – нет, – говорит ее муж. – Анджела всегда была умной девочкой.
– Она еще такой ребенок, – не без гордости говорит мать. – Весь этот пирсинг – пусть вас это не сбивает с толку. Анджела такой ласковый котеночек.
В последней фразе слышится намек на мурлыканье, на нежное урчание: я, мол, тоже кошечка. Или Свенсону показалось? Страсть к соблазнению – это черта, которую Анджела переняла от матери? Что за мысли? Анджела вовсе не похожа на соблазнительницу, ни в коей мере. И самое привлекательное в ней то, как усердно она искореняет в себе все, что может вызвать желание.
– Знаете, – говорит ее мать, – мне всегда казалось, что Анджела ведет себя с мальчиками как-то подозрительно, как-то… странно.
– В каком смысле странно? – спрашивает Свенсон.
– Ну… если ей нравился какой-то мальчик, она за ним повсюду ходила хвостом, но стоило ему обратить на нее внимание, она даже по телефону с ним разговаривать отказывалась.
А как же ее парень? Как бы об этом спросить? Свенсон пытается сформулировать вопрос – потактичнее, не выказывая излишнего любопытства, но тут отец Анджелы говорит:
– Да угомонись ты! Это же ее преподаватель, а не психотерапевт.
Помолчав немного, Свенсон натянуто говорит:
– Как бы то ни было, но писатель она замечательный.
– Большое вам спасибо, – говорит мать.
– Ну что ж, здорово! Писатель! – добавляет отец.
– Спасибо, – повторяет мать Анджелы, вставая. – Спасибо, что уделили нам время.
Ее супруг наконец ловит намек и встает. Свенсон тоже поднимается из-за стола.
– Рад был с вами познакомиться, миссис Арго, мистер Арго! – Если он не мистер Арго или оба они не Арго, то, может, скажут об этом. И тогда он удостоверится, что мужчина – ее отчим, что он не Арго, не биологический отец.
– Спасибо вам, – снова говорит мать.
Ее муж кивает и, стремясь убраться поскорее, едва не врезается в косяк.
– Ой-ой-ой, чуть дверь не сшиб, – говорит он.
Точно отец, думает Свенсон.
* * *
Обсуждение рассказа Макиши проходит относительно спокойно – по сравнению с тем, что навоображал себе Свенсон, лежа прошлой ночью без сна и представляя, как Макиша обвиняет всех участников семинара в расизме. А на самом деле ребята очень живо отреагировали на беззащитную искренность Макиши, выдавшей потрясающее описание телефонной беседы – ее ведет чернокожая студентка со своим бывшим возлюбленным, белым парнем, с которым они вместе учились в школе и который по настоянию родителей порвал с ней за день до выпускного бала. С первой фразы – «Голос этого недоноска я узнала сразу, хоть и не слышала его уже полтора года» – рассказ, как и сама Макиша, фонтанирует уличным жаргоном, да и во всех подробностях (героиня – второкурсница, учится в университете где-то в Новой Англии) так похож на автора, что, когда Джонелл Бривард говорит: «Оба героя как живые», ей вторит хор голосов: «Точно! И я так подумал!», и все присутствующие, в том числе Макиша, счастливы и довольны.
Ребята рассказывают, что именно им понравилось, и Свенсон не хочет остужать их пыл, не хочет озадачивать их вопросами о том, как личный опыт преображается в произведение искусства, не хочет указывать на несуразицы, возникающие, когда в диалог вводится то, что должно писаться «от автора». (В начале рассказа героиня говорит: «Ты, кретин, чего звонишь? Мы ж не общались с тех пор, как полтора года назад ты накануне выпускного со мной порвал».) Снисходительность Свенсона – это тоже расизм? Он боится быть с Макишей честным?
За все занятие Анджела высказывается только один раз.
– Мне понравился тот момент, когда девушка с юношей кончают трепаться и замолкают, и вдруг ни с того ни с сего парень говорит ей, что все эти полтора года только о ней и думал.
После урока Макиша задерживается – хочет поговорить со Свенсоном. Клэрис ждет ее в дверях. Анджела так и сидит за столом.
– Отлично получилось, Макиша, – говорит Свенсон. – Похоже, всем понравилось. – Он улыбается, но больше ничего не добавляет, хотя видно, что она ждала большего. Не будь здесь Клэрис и Анджелы, Свенсон наплел бы еще чего-нибудь. Макише их присутствие тоже мешает, и теперь ей хочется поскорее исчезнуть, пока она не уронила собственного достоинства, пока не стала выуживать из Свенсона новых комплиментов.
– Спасибо вам, – говорит она и идет к Клэрис. С порога обе бросают на Анджелу презрительные взгляды, взгляды тайных соперниц. Она смотрит им вслед, оборачивается к Свенсону и говорит:
– Боже ты мой! Ой, простите. Что я такого сделала?
– Да это я чего-то не сделал. – Похоже, у Свенсона уже вошло в привычку в нарушение всех педагогических правил вести с Анджелой неформальные беседы, в том числе обсуждать ее соучеников.
– Я вас хотела поблагодарить, – говорит Анджела. – Вы мне оказали огромную услугу.
– Какую это?
– Ну, солгали моим родителям.
– Солгал?
– Сказали им, что я могу писать.
– Вы действительно можете писать. Я сказал правду.
– Не надо так говорить. Я все выходные прорыдала – роман-то плохой.
– Каждый писатель через это проходит, – говорит Свенсон. Каждый, да только не Свенсон, который так давно не писал, что сейчас истерика со слезами была бы добрым знаком. – Мне на самом деле приятно было с ними познакомиться, и с матерью, и с… с отчимом.
– Приятно? Вот не верится.
– Это был ваш отчим, да? – спрашивает Свенсон.
– Да, – говорит Анджела. – Почему вы спросили?
– У меня создалось странное впечатление. Он говорил так, словно знает вас с детства, словно он ваш настоящий отец…
– Он и в самом деле знает меня с детства. Жил с нами по соседству. С женой. Через год после того, как мой отец покончил с собой, сосед – то есть мой отчим – женился на моей матери. Скандал был на весь квартал. А его жена с детьми жили в доме рядом. Ничего не изменилось, только они с нами больше не разговаривали, а он стал маминым мужем. Понимаю, глядя на них нынешних, трудно себе представить, что это был бурный роман.
Свенсон пытается вспомнить, как они выглядят, увидеть их в свете новой информации, но всплывают только второстепенные детали – накладные ресницы, море украшений, туфельки, – которые никак не складываются в портрет двух возлюбленных, не побоявшихся ради счастья совместной жизни бросить вызов всему Нью-Джерси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43