Я с ним никогда не разговаривал, ни разу за все время. Что-то мешало. Хотя Наталья успокаивала: о чем ты, Санечка, мы современные люди, и все всё понимают, теперь это не шокирует никого, всем все можно… ты старомодный немножко.
Сделала это за меня моя мама. Я набрал номер, она позвала и сказала:
— Вас поздравляют с Новым годом и просят передать вам пожелания самого огромнейшего счастья, исполнения всех ваших желаний и чтобы ваша дочь была прекрасна, счастлива и похожа на вас.
Наталья привыкла ко всем моим шуткам, я думаю, ее это вряд ли удивило, или что-то вообще могло удивить, что исходило от меня.
Мама повесила трубку, сказав «спасибо».
— Что она сказала, мам?
— Она сказала, передайте Санечке спасибо, и пожелала всего хорошего.
Мама много вкусного приготовила всякого, и в том числе мое любимое оливье. Мы раздвинули стол, сели напротив телевизора, выпили с ней по бокалу, послушали, как часы пробили Новый год и какой-то из правительства пожелал «всем советским людям трудового успеха», потом добавил в конце все-таки «личного счастья», и мама легла, так как устала; а я посмотрел еще «Голубой огонек», праздничную программу, но в этот раз он был тусклый, как фитиль, тускло как и на душе. Еще бокал шампанского — и в три ночи я уже лег спать; такого со мной не бывало никогда. Я менялся.
На следующий день я проснулся в новом году. Опять звонили разные знакомые, куда-то приглашали, зачем-то доказывали, что надо и как надо. Я не пошел никуда, целый день просидел дома, снег валил большими комьями. Потом вспомнил, что вчера, когда я уезжал за шампанским, которое достали для меня, мама сказала, что звонила Алина и приглашала на Новый год. Я позвонил ей (с опозданием в один год), ее не оказалось дома, она только что ушла.
К тому же завтра я рождался. И кроме того, в два часа дня должен был, как приговоренный, быть в институте и в качестве проклятого сдавать Магдалине остальные темы по английскому языку. У меня предстоял нескучный день рождения, почти веселенький.
Господи, думал я, что-то в нашей жизни происходит, как-то мы меняемся, почему же это заметно только на переломе (изломе) Нового года. А у меня к тому же — идущего дня рождения.
Внутри меня что-то мучилось, как-то неспокойно было, тревожно отчего-то, а может, оттого, что сессия. Такое простое объяснение. И я не готов. Но я знал, что это не от этого, я только не мог сам себе объяснить, отчего.
Институт стоял пустой и гулкий, совсем непривычный, я был в нем один. Доучился, подумал я.
Я думал, что никто не знает о моем дне рождения. Но Ирка знала, и в половине второго она приехала в институт, застав меня в вестибюле, читавшего темы в ожидании зачета.
— Санечка, поздравляю тебя с днем рождения и извини, что ничего не купила, все так ужасно было.
Глаза ее заплаканы.
— Что случилось, Ира?
Оказалось, что она только что из Шереметьево, где они провожали в Израиль семью Бородулина. Они улетали в Израиль, и Ирка первый раз присутствовала на проводах. И это было ужасно, словно сердце разрывалось, живые люди как будто умирали на твоих глазах. Ирка была немного актриса, и хотя она преувеличивала постоянно и переигрывала, в этот раз была почти искренна.
— И ты представляешь, Саш, все боятся, так как КГБ вокруг, в гражданском крутятся, слово не сказать, все плачут, ревут, а мать их, вообще, без чувств. Не дай бог, Господи, кому это пережить. Ты-то не собираешься? — просто так ляпнула она.
— Нет, — ответил я.
— А Юстинова я не пущу ни за что, никуда.
— Не переживай, Ир, он и не поедет никуда.
— Только ты не говори, пожалуйста, никому, что мы там были тоже, Андрюша мне строго запретил, а то из института вылететь можно. Он и так ехать не хотел, но не мог с Сашкой не попрощаться.
Договорились, что я никому не скажу.
Это было большое дело, что кто-то уезжает в Израиль — и проводы в аэропорту. Когда-то все изменится, подумал я. Когда-то.
И в этот момент появилась Магдалина.
— Здравствуйте, мои дорогие. Ира, рада, что ты пришла поболеть за своего подопечного. Хочешь пойти с нами послушать, как он будет отвечать?
— Да, — ответила Ирка.
Мы пошли. В честь моего дня рождения я подарил Ирке большую шоколадную конфету «Мишка» (мамина больная принесла ей спецзаказ с кондитерской фабрики Бабаева). Ирка взяла, развернула и стала машинально есть.
— Ира, а что у тебя с глазами, ты плакала?
— Да ничего, Магдалина Андреевна, — многозначительно сказала Ирка, — всякое случается.
Я надеялся, что она не будет ей рассказывать что. Моя надежда оправдалась, Ирка в один из немногих, редчайших разов осталась немногословна.
Через три дня начинался первый экзамен. У меня было с собой семь тем из двадцати семи и еще двадцать оставалось.
Я ответил Магдалине все, что было со мной, и она спросила, когда же я буду отвечать остальное. И — что она не может проводить со мной столько времени индивидуально, она и так сколько потратила.
Ирка насела на нее тут же:
— Магдалина Андреевна, пожалейте его, он и так уже сколько вам ответил, ведь он же никогда не учил английского и так старается, даже ночью спит с учебником английского языка. Честное слово, я сама видела.
— Как это?!
— Ну, то есть, — Ирка поняла, — это гипербола, Магдалина Андреевна, есть такой прием в искусстве, вы меня понимаете.
— И что ты хочешь, чтобы я сделала?
— Ну… простите ему эти темы. Ведь через три дня экзамены, а он еще не начинал готовиться.
— Нет, в этот раз, Ира, ничего не получится, ты мне и в прошлый раз то же говорила.
Я сидел и молчал. У меня к Магдалине не было никаких эмоций. Я знал, что она выполняет свой долг, она не была сука и не была несука, просто так надо было. Она не задумывалась над тем, что в школе, куда не пойду я, но зашлют, мне придется преподавать русский язык и литературу, а не английский, ее это не волновало, она выполняла свой долг, свои обязанности преподавателя. А раз «так надо было», она так и делала.
— Ну, Магдалиночка Андреевна, у него сегодня день рождения, ну сделайте ему подарок, милость, любезность, как хотите назовите, — только поставьте зачет.
— У вас правда день рождения, Саша?
— Да, — кивнул я.
— Поздравляю от всего сердца, желаю счастья.
В этот раз я не кивнул, чего зря раскивываться.
— Магдалиночка Андреевна, — продолжала Ирка, — его же папа убьет, если он придет без зачета. Вы знаете, какой у него строгий папа, он сам большой ученый, профессор медицины, известный уролог. А у него одного вашего зачета только нет.
— Он правда в медицине, Ира, профессор?
— Конечно, такой строгий…
— Подождите. А у меня такое несчастье, мама тяжело больна, костное что-то, врачи сказали, будто только горное средство поможет… это смола… забыла как называется.
— Мумиё, — сказал я.
Я доставал его когда-то Натальиной дочке, у нее зубки крошились и десны слабенькие кровоточили.
— Значит, вы о нем уже слышали? Я не успел раскрыть рта.
— Конечно, — сказала Ирка.
— Говорят, его невозможно достать.
— Да о чем вы говорите, он, конечно, сможет достать, Магдалина Андреевна, он все может, вы себе не представляете, что он мне достал: «Овулен» — американские противозачаточные таблетки из самой Кремлевки.
У Магдалины так и отвалилась челюсть, когда Ирка сказала «противозачаточные». Ложный стыд сковывает наше общество, социалистическое.
— Ирочка отвлеклась, — успокоила меня Магдалина, как будто меня эти дела волновали или я их не знал. — Значит, вы вправду можете достать какие-то лекарства?
— Все! — бампкнула Ирка. — И легко.
— И мумиё тоже?
— Хоть два мумия. — Ирка уже поняла что-то. Чего не понимал я.
— Подождите, Ира. Так что, Саша?
— Да, могу, только скажите, какое вам нужно: казахстанское, владивостокское или какого другого района?
— А! — закричала победоносно Ирка. — Что я вам говорила, он все знает, даже названия. И все может!
— И вы сможете это сделать для меня, — неуверенно спросила она, — достать?
— Конечно, — ответила Ирка, — для вас все, что угодно, Магдалина Андреевна, вы же его самая любимая учительница.
(Я не выдержал и улыбнулся.)
— Ну, ты скажешь, Ира. — Магдалина смущенно перевела плечами, они были пышные, как и она вся сама — Магдалина.
— А сколько это займет времени, Саша? Ирка тут же вставила:
— Если ему не нужно будет заниматься английским и как угорелому учить ваши темы, то…
Она посмотрела на меня.
— Неделю, — сказал я.
— Ну, к английскому это не имеет отношения, Ирочка.
— Да, но он же должен быть свободен, а не занят, чтобы доставать, — настаивала Ирка, видимо, пытаясь провести в мозг Магдалины, что связь есть и прямая. Провести — и оставить там как понятие.
— А ему еще к экзаменам готовиться.
— А сколько это будет стоить, Саша… приблизительно?
— Об этом не волнуйтесь, — сказал я, — (так как летом нам еще предстоял госэкзамен по английскому языку.)
— Ну, что вы, я так не могу, это дорогой препарат.
— Раз он сказал, значит, так можно, Магдалина Андреевна, он мне таблетки тоже без денег доставал.
— Так я могу надеяться?
— Да, только какое именно?
— Я вам позвоню вечером, если вы мне можете дать свой телефон, — это было неслыханно, теперь у Ирки отвалилась челюсть и полезли на лоб глаза, — и скажу.
Я назвал ей свой телефон: 145-19-49, она спросила, когда меня удобней застать дома.
Ирка уже потирала свои тонкие руки, думая, что она нашла. Но не так все просто было.
— Магдалина Андреевна, а что насчет зачета?
— А что насчет него, Ира?
Потом они бились как «буйные» и условились на том, что десять тем она мне скосит из двадцати, а десять мне сдавать останется завтра, послезавтра и так далее.
Но Ирку это не устраивало, она разошлась и стала волноваться (публично), а когда она волнуется, это нехорошо, я помню… а потом сказала:
— Тогда, Магдалина Андреевна, я вообще отказываюсь вас считать за гуманного преподавателя и человечного человека. Он для вас стараться будет, а вы…
Это Магдалину, по-моему, и добило: она не могла пережить, что Ирка ей так сказала.
— Ну, хорошо, Ира, несмотря на твое незаслуженное оскорбление, я поставлю ему зачет, но с тем условием, что он эти десять тем, по своему выбору, ответит мне в следующем семестре, иначе я его не допущу до госэкзамена. — Где ваша зачетка? — Она посмотрела на меня.
Я бежал до самого метро. С криком. Ирка не могла догнать меня. Я не верил, что получу когда-нибудь этот проклятый зачет. И что в этот раз выкручусь из него, точно не представлял.
Ирка догнала меня и повисла.
— Ну, Санечка, с тебя десять пачек «Овулена», ты думаешь, я зря старалась, да? Но какая сука, как тебе это нравится, ты ей будешь мумиё доставать, которого по всему Советскому Союзу днем с огнем не сыщешь, а она тебе зачет поганый, который и доставать не надо, поставить не может. Еще торгуется!..
— Она не плохая баба, просто у нее свои правила и понятия о приличиях. Не могла же она тебе на шею повиснуть и сказать: ох, спасибо, на тебе, что тебе надо.
Ирка еще кипятилась. Но переигрывая.
— Ладно, Ир, успокойся, — сказал я.
— А ты ей правда сможешь достать мумиё?
— Конечно, раз обещал, это же не шутки со здоровьем, у нее мать больна.
Ирка смотрит на меня с благородством. И вдруг говорит:
— Я всегда была в тебя влюблена. Но необыкновенно, по-своему, особо, — и она загадочно улыбнулась.
Мне показалось, она взрослеет…
Когда я примчался домой, мама сказала, что звонила Наталья и просила позвонить. Я тут же позвонил ей.
— Наталья! — закричал я. — Я сдал зачет по-английскому, ура-а! Спасибо!
— Санечка, я тебя хочу увидеть…
Мы встретились через полчаса в заснеженных Лужниках. Я примчался туда на такси, она уже была там.
— Саня, милый, я тебя поздравляю с днем рождения и желаю много-много счастья. И чтобы тебе встретилась девочка не такая, как я, и…
Она очень быстро прижалась к моей щеке поцелуем, как будто боялась, что я отшатнусь, и так долго, молча стояла.
(А я не знал, мешает ей мое кашне или нет, и от этого переживал и чувствовал себя неудобно.)
— А это тебе, только не говори ничего, не надо. — Она протянула мне пакет.
— Можно раскрыть? — спросил я.
Я раскрыл, там была моя любимая зажигалка «Ronson» — трубочка и блок сигарет «Мальборо». Зажигалка была очень дорогая, с белой звездой на черном боку, и делалась для дип. посольств по специальному заказу.
— Наталья, спасибо тебе пребольшое, — и я поцеловал ее руку, у запястья.
— И еще, Саня, я тебя поздравляю с зачетом по-английскому, и это тебе награда. — Она протянула набор, я раскрыл: две ручки «Parker».
— Ну что ты, Наталья, это я должен тебе делать подарки за английский, носить на руках и молиться.
— Я пошутила, Саня, это тоже ко дню твоего рождения.
— Спасибо, очень большое, ты прямо задарила меня.
— Ты заслужил…
А потом мы поехали в наше любимое кафе на Таганке, которое мы когда-то посещали, и все было, как в старые времена… когда мы встречались… и даже кусочек шоколада в бокале шампанского.
А потом мы, забыв все наши условия дружбы и обязательства, поехали в то место, от которого у меня были ключи, — дача друзей называется, — позабыв все на этом черно-белом свете (потому что он все-таки черно-белый, этот свет, а не белый), и неистово долго принадлежали друг другу, мучительно кусая губы, целовавшие другие, до безумия, и она была прекрасна в этих муках, стонах и криках, в этой боли отдавания.
А когда я вернулся домой, все уже спали, и родители оставили мне подарки на столе в кухне. Легли спать, так и не дождавшись меня.
Первый экзамен — литература народов СССР, его принимает хорошая женщина Вера Кузьминична Шабарина. Меня она, слава богу, знает, видела. К нему мне даже не надо готовиться, всех этих национальных поэтов и писателей, звезд окраин, я знаю и почему-то много читал. И поэзию таких поэтов, как Кулиев, Кугультинов, Раиса Ахматова, Р. Гамзатов, А. Кешоков, и прозу В. Быкова, Ч. Айтматова, М. Слуцкиса. Первых я читал, может, потому, что жил на Кавказе и каких-то из них папа лечил, и они знали меня, целовали и дарили сборники. Вторых читал потому, что у них действительно появлялись хорошие произведения, и та женщина, у которой была большая библиотека, Анна Ивановна, когда-то спасшая меня, моя вторая мама, просвещала меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49