Та бурно дышит. Он расстегивает пуговички одну за другой. Появляются кружева. Особого рода лифчик, который застегивается спереди. Пьеро же ищет застежку сзади. И ничего не находя, начинает нервничать. К счастью, деваха догадывается ему помочь. У обоих дрожат пальцы. И вот перед ним две полные молока груди. Пьеро тихо склоняется над шишечкой соска и с наслаждением вдыхает его запах. А затем начинает сосать, все быстрее и быстрее. Деваха все более возбуждается, шепчет «нет, нет, нет», треплет своими капризными руками его шевелюру! А Пьер тем временем уже залез ей под юбку. Та неловко помогает ему.
Но вдруг он останавливается, отступает, замирает на месте и опускает голову.
— Что с тобой? — спрашиваю.
Он поворачивает ко мне растерянное лицо и говорит:
— Жан-Клод! У меня не стоит!
— Зато у меня за двоих!
Я веселюсь, как сумасшедший.
Деваха, натурально, ничего не понимает. Сидит с открытой грудью и голыми бедрами. Она ждет продолжения. А тут, как назло, поезд начинает тормозить и подходит к перрону.
— Господи! — кричит молодая мать. — Мне здесь сходить!
Она мигом водворяет на место свои сиськи, кое-как застегивает пуговки, хватает вещички, новорожденного, который, проснувшись, начинает реветь, и со всех ног устремляется к двери. В эту минуту поезд останавливается.
Мы надрываемся от смеха. Выскочив на перрон, она бросается на шею очкарику в хаки.
— Вот счастливчик! — говорю. — Сам не знает, какое его ждет удовольствие. Мы хорошо разогрели его телку!
Пьеро зловеще молчит, все еще стоя на коленях перед пустой скамейкой.
— Не волнуйся, — говорю. — Это нервное. Все образуется.
* * *
Поезд отходит. Снимаем обувь и вытягиваемся каждый на своей скамье. Кайфуем одни в пустом купе. Стук колес убаюкивает.
— За бабки они на все готовы, — говорит Пьеро.
— Это что, открытие для тебя?
— Обожди. Я не говорю о девахе с сосунком. И так было ясно, что у нее ни гроша. Ты видел, какой потрепанный у нее свитер?
— Нет.
— Так и просвечивало. Двадцать штук, которые мы ей всучили, для нее просто находка! Она была готова на все. Хватило бы времени, уж мы бы потешились. Да и она тоже.
— Надо было ее удержать.
— А ее парень? И его увольнительная?
— Не наша забота. И вообще, откуда ты знаешь, вдруг она предпочла бы трахаться с нами, вместо того чтобы бежать к своему вояке? Одно мое слово — и она осталась бы с нами!
— С ребенком на руках!
— Но ты предположи, что эта деваха не нуждается в деньгах. Представь себе в этом купе зажиточную тетку, хорошо одетую, в бриллиантах, с сумкой из крокодиловой кожи, словом, у которой есть все, которая бежит к парикмахеру всякий раз, как подует ветер… Я понятно выражаюсь?
— Ну…
— Итак… Мы оказались в вагоне первого класса. Входим в купе и без всякого стеснения устраиваемся на диванчиках. Курим, пьем пиво, выражая максимум презрения ко всему. Бабешка смотрит на нас, на наши мерзкие рожи, на наши лохмы, надутые ширинки. Ей все не нравится — что мы сорим, пролили пиво на пол, что мы чавкаем. Ей хочется сбежать от нас, сменить купе. Ты следишь за моей мыслью?
— Ну…
— Тогда я с безразличным видом вытаскиваю из кармана куртки пачку тысячных купюр и начинаю шелестеть ими перед ее напудренным носом. Внезапно она перестает ёрзать. Наживка схвачена. Не спуская глаз с бабок, она пытается понять. Сначала думает, что я просто перекладываю деньги с места на место. Потом понимает свою ошибку. Она никак не может усечь, откуда столько денег в лапах двух подонков. Явно заинтригована. Наверное, какое-то недоразумение, считает она. Деньги наверняка краденые. И начинает думать о правосудии и тэ дэ. Но тут я протягиваю ей всю пачку. «Они, безусловно, принадлежат вам, — любезно говорю ей. — Я их подобрал на полу». Она так и замирает на месте, испуганно вращая насурмленными глазами. «О, не думаю… Вы уверены?» Эта дрянь даже лезет в сумочку из крокодила, проверяет, хотя всегда берет в дорогу не больше десяти штук. Боится воров. Догадываешься, какова эта бабенка?
— Их навалом таких…
— Все одинаковы! Но она добавляет, крутя головой: «Нет… Не может быть. Я ничего не теряла. Там крупная сумма?» — «Сто тысячных, — говорю. — Они ваши, если захотите». Она усмехается. Ей забавно. Понятно, какое кино? Короче, мы кажемся ей все более симпатичными. Не забывай только, что у нее в сумке чековая книжка с доверенностью мужа. А на счету пять миллионов.
— Так она берет деньги или нет?
— Теоретически да… А там кто знает! Под столом всегда можно передать деньги. Это еще никому не приносило неприятностей… Обожди, увидишь… Улыбаясь, настаиваю и беру ее сумку. Эта дрянь и не думает протестовать, хотя несколько обеспокоена. Может, это лишь уловка, чтобы стибрить ее десять тысяч? Открываю сумку и кладу туда пачку. Видел бы ты ее рожу, когда я закрываю сумку! Она думает только об одном: «Хоть я ничего не поняла, но денежки теперь мои». И смеется. Мы тоже. Словно над хорошей шуткой. Но тут она делает ошибку. Вместо того чтобы смирно сидеть на месте, просто сказать «спасибо», она спрашивает — почему? Почему такой подарок незнакомой женщине? Чтобы потрепаться, объясняю, что нам, мол, охота познакомиться с вашей задницей, срисовать ее, пока доедем до Бордо.
Пьеро трясет от хохота.
— Ну и что она говорит?
— Она принимает это за шутку, конечно! Впрочем, ее возбуждает такое предложение. Двое вонючих парней приняли ее за шлюху. Такое ей никогда не забыть!
— Так мы ее трахаем?
— Еще бы!
— Рассказывай дальше. Может, у меня встанет…
— Так вот… Конечно, сначала она хочет вернуть деньги, чтобы потом смыться. Нормально. Надо, чтобы она оскорбилась… Мы очень мило извиняемся, помогаем снять чемодан, разыгрываем смущение, словно просим отпустить грехи. В общем, идем на все. Не получается. Эта дамочка, разыгрывающая из себя целку, уходит. Ладно. Подбираю деньги… Через полчаса она возвращается. Все купе забиты. Надеется, что мы оставим ее в покое. Делаем вид, что не поняли ее предлог вернуться. Кладем чемодан на место, по-прежнему такие вежливые, такие смущенные. Она молча садится напротив. Не смеет поднять глаз, сжала ноги, натянула юбку на колени, ищет сигарету, с трудом закуривает. Мы сидим тихо и только крутим пальцами… Я снова вытаскиваю сто косых и кладу на столик около окна. Любуемся пейзажем… Атмосфера в купе понятно какая? Все молчим, царит страшная тишина. Мы очень возбуждены, особенно бабенка, которая не знает, что делать с ногами. Скрещивает их, раскрещивает. Чулки скрипят. А грудь так и ходит — то ли от волнения, то ли от нетерпения… В конце концов она встает, взбирается на кресло и приоткрывает чемодан. Руки ее роются в белье. Я встаю и предлагаю свою помощь. У меня в руках деньги… «Я ищу книгу, — говорит. — Лежала где-то сверху». Влезаю на кресло, забираюсь руками в шелка, в белье и натыкаюсь на книгу… Вытаскиваю ее, кладу на столик, раскрываю и на ее глазах кладу туда сто косых. Она бледнеет. Кровь отлила от лица. И со страхом ждет, понимая, что теперь нам не до шуток… «Не двигайтесь, — говорю ей. — Держитесь за перекладину». Раздвигаю ей ноги. Затем запираю дверь. Женщина стоит спиной к нам на сиденье, ухватившись за сетку. Задок у нее так и трепещет. Ясно?
— Еще бы!
— Теперь твоя очередь. Ты встаешь и, засучив рукава, подходишь к ней. Перед тобой возможность проверить разные школы. Скажем, ты можешь сесть у нее между ногами, забравшись головой под юбку и задохнуться от ее запаха… Ты не двигаешься, ничего не делаешь, ждешь, когда она запсихует… Или, если хочешь поскорее, роешься у нее под пиджаком и вытаскиваешь две тяжелые груши. Я же подхожу сзади и задираю ей подол. И тогда на свет появляются ее здоровая буржуазная задница и твоя голова с закупоренными ноздрями…
Вот черт! Стучат в дверь и по стеклу чем-то металлическим. Мы видим мудака в форме контролера.
— Ваши билеты!
Когда он убеждается, что они у нас есть, на его лице появляется разочарование. Недоверчиво рассмотрев их, он пробивает компостером.
— Вы и дома лежите с ногами на диване?
— Конечно! — бросает Пьеро. — А иногда и на стол кладем.
Контролер приближается. Наступает деликатная пауза. Пьеро хочет встать, я удерживаю его. В конце концов мы чинно усаживаемся, и контролер с недовольным видом уходит.
— Надо было двинуть ему в рожу!
— Заткнись! Так на чем я остановился?
— Не надо продолжать. У меня все равно не стоит.
Я решил обождать, когда он уймется…
* * *
— Пьеро?
— Что тебе?
— Мне показалось, что ты спишь.
— Нет. У меня болят яйца…
— А ты о них не думай.
Порывшись в кармане, нахожу пульку, которая его продырявила.
— Держи! Вот что нашли у тебя в бедре.
Он сразу просыпается. Хватает пулю, катает между пальцами, с любовью смотрит на нее, как на бриллиант. В конце пути она натолкнулась на кость и была слегка покорежена.
— Придурок несчастный, — говорит Пьеро. — Надеюсь, он взлетит на воздух… Думаешь, он уже получил свою машину?
— Давно!
— Так чего эти фараоны стараются?
— Им не дали приказа.
— Но я спешу! Я хочу увидеть его имя в рубрике происшествий!
— Нехорошо желать смерти ближнему.
— Ты прав. Желаемое не всегда сбывается. Ему еще может повезти… Но мне хочется, чтобы он подох за рулем, этот гад. Ведь если у меня никогда не встанет, это будет по его вине!
— Ты мне надоел со своим яичком!
Поезд прибыл в Ажан… Стоянка 15 минут. Вылезаю на перрон и обследую киоски, где покупаю ворох газет, комиксы, порнографические издания, чтобы пробудить хоботок Пьеро, лишь бы он отстал от меня. Не забываю и о пиве, бутербродах и куреве — чтобы хватило до конца.
Мы решили ехать в Бордо и там спрятаться, ускользнуть от преследования. Но поезд, на наше несчастье, был со всеми остановками. Он использовал любую возможность, лишь бы постоять. На его пути для этого нарочно возникали пустынные вокзалы. Иногда он просто так останавливался средь поля, словно машинист хотел отлить среди маков. Мы могли, не спеша, и отдохнуть в этот воскресный день.
Вот мы и читали с окурком в зубах, попивая пиво. Пьеро наслаждался голыми девками в разных позах, а я проглядывал газеты, настоящие, которые информируют. То, что о нас еще никто не писал, было нормально. Придется обождать до понедельника. Но в одном еженедельнике мне попадается статья, которая может отравить жизнь. Начинаю читать и чувствую такое отвращение, что откладываю в сторону. «Скандальное состояние тюрем», так она называется. Меня прошиб холодный пот. Сам не знаю, почему я вырвал страницу и спрятал в карман до лучших времен. Потом принялся за комиксы, чтобы разбудить воображение. Но ничего не получалось, рисунки и подписи ускользали от внимания. Я не переставал думать о статье, посвященной тюрьмам. Просто не мог ни о чем другом думать.
«Все начинается, — говорилось в статье, — с приема. Вас встречают охранники в синей габардиновой форме с серебряными звездами… Анкета, отпечатки пальцев, фотография. Это называется рутинной формальностью. Симпатичное название… Очищаешь карманы, отдаешь часы, обмениваешь деньги на регистрационный номер и переходишь в раздевалку. Раздеваешься догола. У тебя роются во рту, расставляют ноги, заставляют наклоняться, кашлять… Выходишь со свертком в руке: это одеяло и простыня, миска и серая тюремная одежда. Едва входишь в коридор, как в нос бьет запах плесени, черного мыла, прогорклого масла. Слышишь голоса, звон ключей, стук дверей. Теперь ты пропащий человек, один на всем белом свете, теперь ты попал в кутузку, дружок».
VIII
До Бордо никаких происшествий. За исключением того, что до смерти надоела дорога. Мы не могли уснуть, болела голова. Нас не покидал страх.
Никаких новых визитов со стороны приятеля-контролера. Никаких новостей с этой стороны. А жаль, мы решили чем-нибудь проткнуть его пузо. Например, ножом, или пальнуть в него, как ему больше захочется. Лишь бы слегка встряхнуться самим и встряхнуть его, чтобы у него осталось незабываемое воспоминание. Мы ждали его, а он не шел. Где-нибудь дрых, наверное.
Мы, стало быть, остались наедине. Мы никого не видели. К нам даже не зашел какой-никакой любопытный пассажир, чтобы составить компанию. Надо признать, что купе наше было не очень-то привлекательно после всего происшедшего — с замызганными парнями на лавках и разбросанными газетами и журналами. Да еще запахом от ног. Это был густой, но стойкий запах, смешавшийся с сигаретным.
Мы пролили пиво. Пустая бутылка катается по полу то влево, то вправо. Ей наплевать на Пьеро, которому лень поднять ее и запустить через окно в какого-нибудь железнодорожника.
Сегодня я часто вспоминаю это старое купе. В нем изрядно воняло, но нам было хорошо. Выпитое пиво действовало умиротворяюще и пробуждало фантазию. Вот я и представляю себе, как было бы хорошо отправиться в этом вагоне на край света. Пересекая границы, горы, туннели, попадая то в снег, то на солнце, мы ехали бы так дни и ночи, с длительными остановками на иностранных вокзалах для смены локомотива, а также для того, чтобы пополнить запасы бутербродов, пива и сигарет.
Вместо этого мы, как настоящие мудаки, высаживаемся в Бордо. Знаю, знаю, это конечная станция. Но не вижу причин, чтобы… Просто не хватает воображения, и все! Предположим, что мы остаемся лежать в купе. Ждем, когда поезд приблизится к перрону и вагоны очистятся от пассажиров. Прячемся, чтобы не попасться. Не важно где — в сортире, гармошке, на ступеньке с противоположной стороны. Это будет непросто. Лучше, конечно, забраться на багажную полку. Нас отбуксуют на ночь на старый запасной путь, пригодный для того, чтобы раз в год послужить с пользой для дела, то есть дать нам спокойно поспать. Идеальная обстановка, чтобы сутки подрыхнуть. В тишине, покое, с единственным будильником в виде луны. Побеспокоить может только отдаленный шум проезжающих поездов. Затем мы бы позавтракали на солнышке с бригадой пожилых домохозяек, пришедших мыть окна. Они бы угостили нас кофе из своих термосов, обращаясь с нами, как с двумя брошенными после войны сиротами. Они бы нас причесали и обласкали, называя красавчиками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45