Даю добрый совет — воспользуйтесь всем, ничего не пропустите! Иначе, когда будет слишком поздно, перед последним занавесом, перед тем, как сдать свою старую, потрепанную маскарадную одежду, вы обо всем пожалеете, вспоминая задницы, которыми пренебрегли. Тогда вы испытаете великое угрызение совести, будете выглядеть настоящим мудаком перед вступлением в ад…
* * *
Ее звали Жанной. Она нам это сказала, когда мы двинулись дальше и когда опять пошел дождь. После короткого просвета в облаках.
— Меня зовут Жанной… А вас?
Это была женщина, носившая траур по своим месячным.
Мы вернулись в порт. То есть пошли в обратную сторону, и ветер подгонял нас толчками в спину.
Жанна… Мы оберегали ее от дождя половинками своих плащей. И пониже опускали головы, чтобы поглубже зарыться в воротники. Со спины это выглядело шестиножкой, странным, очень длинным и безголовым животным, парашютом из габардина. Спереди это походило на прогулку с выздоравливающей больной, поддерживаемой двумя санитарами. Маленькая седая старушка в трауре между двумя высокими фигурами. Бывшая «звезда» в сопровождении эскорта менеджеров… Но внутри нам было хорошо, мы как могли прижимались друг к другу. Она каждого держала за талию, ее руки вцепились в нас под нашими пиджаками. А чтобы поспевать за нами, цеплялась за ремешки, из-под которых вылезают рубашки. В какую-то минуту я почувствовал на своем теле ее холодные худые пальцы. Только тогда я понял, что с игрой скоро будет покончено, что это была рука женщины, чьей слюной я только что напился всласть, что это была нежная и уже властная рука, которая еще не выказывала смелость, но скоро проявит ее вполне, что мы все для этого сделали и что пора было переходить к серьезным вещам. Но это была старая женщина, я не хотел ее, я не испытывал никакого волнения…
Внезапно меня охватил страх. Мне было холодно, я сам себе казался жалким, не смея взглянуть на эту исхудалую руку, которая скоро, и это будет нормально, коснется моего живота и охладит его, как смерть. Но, к счастью для меня, к счастью для нее, эта рука была неподвижна. Казалось, будто она просто нашла опору возле моего пупка. Все дело в том, Жанна, что тебе тоже было страшно, даже больше, чем нам, теперь-то мне это понятно. Ты не смела пошевелить пальцем. Так мы и шли, подгоняемые злым ветром. Бесконечное ожидание только начиналось.
* * *
Это был дьявольски долгий полдень на море, говорю вам! Мы много часов таскались по берегу, став пленниками невиданного фарса, который никто не находил смешным. Мы делали все, чтобы отсрочить момент, когда… Каждый из нас опасался правды, но никто не хотел прийти на помощь. Мы по-прежнему держались за руки, прижимались плечами, словно накануне разлуки навсегда. Едва начавшись, наша идиллия уже попахивала прощанием. Следовало непременно и побыстрее с этим покончить… Мы ее смягчили, обогрели, тщательно подготовили, и теперь следовало ее трахнуть и сделать это чисто, иначе мы были бы похуже тюремных надзирателей… Нет! Следовало определиться! Было бы слишком большой мерзостью бросить ее. Кто захочет эту куклу в черном? Никто даже не обернется в ее сторону! Никогда… Ничего не попишешь: мы должны были выполнить договор. Скоро она придет к нам голенькая, подогретая мыслями о наших способностях. Теперь играть вам, скажет она, оглядев с головы до пят. Скорее! Иначе я умру от нетерпения!.. Легко сказать — играть нам!..
Женщине всегда хочется, чтобы с нею обращались как по весне, чтобы ее посеяли, обработали, вывернули наизнанку. А если мы окажемся не на высоте? Ужасно, если победит желание убежать. Что она носит под костюмом? Каковы ее вкусы? Как все происходит в этом возрасте? А если она действительно слишком старая… Пьеро? Ты хочешь ее? Надо, чтобы хоть один из нас… Пьеро! Перестань рассматривать свои ноги… Жанна, я снова вижу твои черные чулки на влажном песке, твои пальцы на ногах, твою лодыжку. Да нет, ты не была старая! Нет, нас не стошнит при виде твоих седых волос на лобке и твоих складок на животе! Но если бы ты посмела к нам прикоснуться, никто бы не назвал тебя бесстыдной сукой… Как же ты ошибалась!
Господи, какими же мудаками мы были все трое! Мы старались казаться невозмутимыми, но это никого не могло обмануть. С чего было садиться на дамбу, например, чтобы под этим предлогом полюбоваться волнами, разбивающимися о скалы? Ведь нам было совершенно наплевать на эту пену! Надо было быть истинно мазохистами, чтобы стоять неподвижно под ветром, под брызгами, в полном дерьме…
Странная была прогулка! Мы даже разговаривать не могли из-за грохота волн. Они обрывали дыхание. Мы могли идти куда угодно, время все равно застыло бы на месте. Я чувствовал, что мы и пойдем куда угодно, только не в постель. Что мы потерялись в стране, где были ликвидированы все кровати. Где, оказывается, принят новый антиблудный закон… Но кто же сделает первый шаг? Кто поможет справиться с ситуацией? Ибо мы действительно не знали, как быть. Может быть, следовало обнаружить какую-нибудь хворь, чтобы под этим предлогом слинять. Как поступают иные, чтобы не ходить на работу. Но наша болезнь называлась страхом… Мы даже не смели покувыркаться с этой незаметной особой, такой класс в ней чувствовался!.. Все трое, мы были заражены одной болезнью. При такой лихорадке следовало лечь в постель. Нам грозило трагическое переохлаждение… Если кто-либо из нас обладал хрупким здоровьем, он бы не перенес эту южную лихорадку, подхваченную во время путешествия во времени, именуемого тюремным заключением… С характерной атрофией головки полового члена, вызванной нехваткой солнечных лучей… Да которую надо лечить как можно скорее прижиганиями и инъекцией живых клеток… А мы, как идиоты, теряли время, когда, может быть, было уже поздно прибегать к искусственному дыханию прямо в рот, каплям, к сердечному массажу! И особенно держаться в тепле!..
Прости, Жанна, мы не знали, клянусь тебе. Ты нам сказала «тогда поехали», и вот мы катим куда-нибудь, не хотим тебе противоречить, торопить, пугать… В то время, помнишь, мы еще говорили тебе «вы». «Хотите вести машину? — спросил я тебя. — Вам это доставит удовольствие?» По глазам видно, что тебе бы хотелось, что это тебя здорово отвлекло бы. Можешь сколько угодно ломаться, утверждать, что не смеешь, что тебе страшно. «У меня давным-давно были права, боюсь за свои рефлексы, наверное, все забыла, нет, слишком опасно, я особенно боюсь за свои реакции». Но к чему было все это говорить, раз ты уже сидишь за рулем, совершенно сбитая с толку, взбудораженная, даже порозовевшая? Ты все еще протестуешь, пока я устраиваю тебя поудобнее, все разъясняю: «Видите эту круглую фиговину, она называется рулем и с ее помощью управляют машиной», и ты смеешься, я сажусь рядом, показываю, как переключать скорости, их четыре, ты отъезжаешь на первой. Хватит ли у тебя силенок, чтобы выжать педаль? Ну конечно же, все получается, все в порядке! Кое-как сдвигаемся с места, мотор немного кашляет, ты переходишь на вторую — моя рука на твоей помогает это сделать, и вот уже мы едем с приличной скоростью. Да, Жанна, продолжай смеяться, ты все можешь, ни о чем не думай, все в порядке, о твоих рефлексах позаботимся мы, и постепенно, сама увидишь, выявим их по одному, поможем тебе стать совсем иной.
— А ты помнишь фокус с отражателем? — спрашивает Пьеро.
— Еще бы не помнить!
Наклонившись к ее креслу впереди, он улыбался ей в зеркальце. Она вела машину, как подросток, высунув язык. А он, не отрываясь, смотрел на нее и таким образом добился своего — Жанна взглянула на него в зеркальце. Мне приходилось все время вмешиваться, чтобы поправлять ее на виражах. Эта департаментская дорога вся состояла из поворотов. «Не смотри на меня так, — говорит она, — иначе не избежать аварии». Но так как он не подчинялся и его взгляд все более притягивал ее, она изменила положение зеркальца, чтобы больше его не видеть. Но теперь она видит меня, и я тоже улыбаюсь ей, а как иначе было себя вести? «Ну нет, — сказала ты. — Остановите!» Тогда Пьеро садится сзади тебя и поднимает твои волосы кончиками пальцев, и появляется твоя тонкая, длинная, готовая сломаться шея, которую он целует в ложбинку прерывистым поцелуем. Для тебя это сигнал тревоги. Ты тормозишь, закрыв глаза, нажимая одновременно на обе педали. И теперь уже неясно, где сейчас окажется машина. Поэтому я разворачиваю руль. Нет, все в порядке, мы останавливаемся на перекрестке посреди дороги…
А ты сидишь неподвижно, словно ничего не случилось, сидишь, закрыв глаза, чувствуя на своей шее прерывистые поцелуи Пьеро. Но вот его руки оказываются на твоей груди и очень осторожно начинают расстегивать одну, вторую, третью пуговки черной блузки. Мотор работает. Ты не мешаешь ему, продолжая нажимать на педали, твоя слегка задравшаяся юбка открывает кожу выше черного чулка. Пьеро тихо снимает блузку, и тогда я чувствую, как меня при виде комбинации переполняет нежность. Ты была гениальна, Жанна! Ты купила себе именно то, что мне было совершенно незнакомо, к чему я никогда не прикасался!.. Естественно, черную комбинацию. До этого нам приходилось иметь дело с чем угодно — от скромных мини-трусиков до нахальных бикини, не говоря о голой заднице шампуньщицы. Но такого мы не видели никогда! Только в старых итальянских фильмах… Мы забыли, что такое существует на свете. Мы и не думали, что это может выглядеть так красиво. Простая, вышедшая из моды комбинация, с чуточкой кружев на белой коже. Мы потрясенно смотрели, не смея пошевелиться, не способные на жесты, которых ты, вероятно, ожидала, ибо я чувствовал, что твои рефлексы начали просыпаться один за другим. Они стали сбегаться на сбор, весьма довольные тем, что снова нашли друг друга.
Тридцатитонный грузовик обогнал нас, наградив настойчивыми гудками. Представляю, сколько тонн ругани было слышно в его кабине. Но мне было наплевать! И всем сидящим в маленькой «диане-6», которую едва не расплющили, тоже! Мы были влюбленными шоферами. Для нас торможение определялось кружевами на худенькой груди. В нашей жизни внезапно образовались такие приоритеты, что было совершенно не важно, если бы целый автомобильный салон выстроился в очередь, чтобы со всей яростью клаксонить нам в зад.
— Жанна, — сказал я ей (впервые назвав ее по имени и словно ощутив тепло ее кожи на своей руке). — Сверните сейчас налево… Там есть маленькая вилла через несколько километров. Нам будет там спокойно…
— Нет, — отвечает она, — не сейчас. Мне бы не хотелось сейчас. Лучше к ночи. Это ничего?
— Ничего, — говорю.
Я не посмел ей сказать про шторы, объяснить, что с плотными шторами и днем бывает темно, да и что при такой погоде никто не ожидал появления солнца. Мне было уже заранее ясно, что бы она ответила: «Доставьте мне удовольствие». И мы бы не стали упорствовать. Чтобы где-то спрятаться, ей нужна была ночь, и приблизиться к ней следовало постепенно. Тогда она выжала первую, и мы снова поехали прямо по дороге. Куда? Для нас, имевших резервированные виллы повсюду, это не имело значения.
* * *
Некоторое время мы продолжали катить на машине. Да, скажу вам честно, очень приятно бывает прокатить по природе, ничего не видя за «дворниками», которые ни черта не стоят. Но даже если бы мы ехали на «мерседесе», его «дворники» тоже ничего бы не смогли сделать — снова было бы ни черта не видно! За нашими окнами погода становилась все более отвратной, и слово, которым можно было определить то, что нас окружало, потребовало бы помощи целого словаря. Мы погружались в туман, который постепенно превращался в желатин, клейкую массу. Мы едва увернулись от чего-то напоминавшего грузовик, затем от трех машин позади трактора, весьма довольных, что можно за кого-то зацепиться. Пытаемся объехать то справа, то слева, нас словно несет в трибунал. Теперь мы едем по запаху, прислушиваясь к звукам, осеняя себя крестным знамением. Ну настоящая русская рулетка! Тут уж качества такого водителя, как Жанна, не имеют значения. Главное — это блузка, которую она оставила открытой, юбка, которую не натянула на колени. Нам и в голову не приходит где-нибудь остановиться, ибо нам так приятно ощущать свою потерянность.
— Завтра мы уедем из этих неблагоприятных мест, — говорю. — Мы отвезем вас на юг. Согласны?
— Да, да, — отвечает, кивая, как может, головой…
— Вам нужно солнце. А у нас его навалом. Прекрасное лечение, подойдет? Мы обо всем позаботимся, а вы будете с утра до вечера загорать, потом спать и есть. Каждые два часа мы будем приносить вам еду, чтобы вы набрали вес.
Она тормозит около края дороги.
— Поехали сейчас же, — говорит.
— Согласны. Прекрасная мысль! А то эти бретонцы измотают нас совсем…
Делаем разворот и едем в обратном направлении. Жанна жмет на газ, она совсем с ума сошла от радости, я обращаю ее внимание на туман. «Ты прав», — отвечает она. И снова останавливается на краю дороги. Оборачивается. Берет нас за загривки и начинает ласкать.
— Я тоже позабочусь о вас, — говорит она. — Я быстро наберу форму и смогу делать кучу вещей. — И приближает свое лицо. Оно полно нерешительности, женщина не знает, кого поцеловать первым и что при этом подумает другой. Меня, я ведь старше? К тому же все придумал я. Я решительно притягиваю ее к себе и крепко целую в рот… Она задыхается, кажется, это ей не нравится, я слышу ее стон. Тогда мои руки оголяют ее тело. Запыхавшись, отодвигаю ее и смотрю. Грудь ее бурно дышит, ей не хватает кислорода. Я же не могу оторвать глаз от игры двух черных бретелек на ее щуплых, хрупких, таких худых плечах.
— Мы остановимся на ночь по дороге, — говорит она. — Обещаю. — И приводит в порядок туалет.
— Поедем проселочными дорогами, — говорю ей в свою очередь.
— Почему?
— Потому что нас разыскивает полиция.
Она отъезжает без всяких комментариев.
* * *
Как это ни невероятно, но северный дождь прекратился на Луаре. На нашем холме еще была сплошная мерзость, и мы тихонько спускались по скользкому серпантину. Напротив нас солнце заходило за чистый горизонт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45