Мы ели на кровати, поглядывая в телик. Потом Пьеро еще барахтался с ней часок-другой, и вслед за тем мы засыпали, как щенята, друг на друге.
Однако мы занимались не только этим!
Мне тоже остригли волосы, и мы разработали план посещения парикмахерской…
* * *
Впрочем, мы стремились не столько повидать этого подонка, которому бы с удовольствием учинили маленькую головомойку. Мы хотели завладеть его денежками.
Как и во всем остальном, Мари-Анж без лишних разговоров ввела нас в курс финансовых привычек своего патрона. Эти сведения она нам подбросила без всякого смущения. Наша милашка-шампуньщица открыла все: свои бедра, кассу парикмахера, двери в лучший мир! Спасибо, Мари-Анж, спасибо за все! Ты будешь отблагодарена в своей небесной обители, сама увидишь! Надо верить в небеса, это облегчает переход в другой мир! Всемогущий предоставит тебе прекрасное облако, куда ангелы будут прилетать трахаться с тобой! Говорят, аппаратура у них превосходная, длинная, нежная, умеющая проникнуть как нельзя глубже. Да к тому же они не воняют, как мы. Они напомажены. Привыкнешь к библейским нравам! И станешь извергать потоки своей белой влаги на человеческие морды. Такого на Земле не видывали до сих пор! Представляешь, как поток твоей «лавы» снесет Фонтенбло! Все эти приличные господа решат, что наступил конец света!..
Ее брадобрей был не только хитрецом, но еще и страдающим бессонницей развратником, порядочной свиньей. Вы только послушайте, что нам рассказала Мари.
Мы ели на кровати. Она принесла креветок.
— Он оставляет все деньги в кассе, — говорит. — Ничего не боится из-за собаки.
— У него собака?
— Да. Доберман. Специально выдрессированный для нападения. Он всю ночь проводит в лавке.
— Большая собака?
— Как стол.
Наступила пауза, воспользовавшись которой я отправился снять мидии с огня.
— Пес подчиняется только хозяину, но, естественно, знаком со служащими.
— С тобой тоже?
— Ну да… Немного… Три раза в день мы выводим его на прогулку. Но еще неизвестно, кто кого прогуливает…
— На тебя он набросится, если ты явишься туда среди ночи?
— Не думаю… Из-за оргий он привык к девушкам и любит их…
— Что ты сказала?
Мы переглядываемся с Пьеро. У нас пропал аппетит. Словно мидии вдруг дурно запахли.
— Какие оргии?
— Ну, с Марком…
— Это кто еще такой?
— Мой хозяин!
— Парикмахер?
— Да.
— И он вас использует в оргиях?
— Ну да…
— С собакой?
— Ну и что? Если не согласен, пропала работа!
Она считала это нормальным. Нормальным все — хозяина, собаку, двух подонков, механика гаража, слона, отряд полиции!
— И что с вами делает собака?
— Ничего ужасного… Немного лижет… Иногда девушек это пугает, что очень забавляет Марка, ну, возбуждает, что ли. Девушка начинает бегать, собака за ней.
— И пес вас трахает?
— Раз пять или шесть было. Но обычно девушки так громко орут, что Марк прекращает все.
— И с тобой это тоже было?
— Однажды… да…
— Кладу голову на отсечение, что ты не орала.
— Нет… Мне было наплевать…
Черт возьми! И она продолжала лопать мидии, словно ничего не произошло, измазав соусом подбородок.
— И что испытываешь, когда тебя трахает собака?
— Ничего особенного. Не так долго, как с мужчиной… и не так грязно… Пес не тискает… Только царапает лапами спину…
От десерта мы с Пьеро отказались. А она притащила огромный торт «наполеон», который мы обожаем. Так вот: мы не могли к нему притронуться. Мы не хотели видеть ее кремовый торт!
* * *
Доберман обрадовался, увидев ее. Двухметровый язык его так и повис. Чтобы его соблазнить, она ничего не надела под юбку. Вот он и почувствовал себя в привычной обстановке. Кличка у него была Попи. Очаровательный, великолепный был пес. Мари-Анж позволила ему себя облизать и наградила принесенным тортом. Он так и набросился на него. После чего мы заперли его в сортире, и он перестал для нас существовать.
Заведение называлось «Салон-парикмахерская». Огромное помещение в английском духе, отделанное деревом, кожей, с красными люстрами. В этом бардаке можно обслуживать одновременно сорок баб, сказала нам Мари-Анж. И вообще чего она там только не наговорила! Мы не могли заткнуть ей рот. Она демонстрировала нам лавку, освещая ее ручным фонариком, как музейный гид. «Вот это уголок Моник, первой маникюрщицы, у нее ребенок в Париже и даже есть подлюга муж — адвокат. Только Моник могла выйти замуж за адвоката! Он не позволяет ей встречаться с сыном, ведь на его стороне Закон, тут бедняжка Моник бессильна. С ним ей трудно бороться, он несколько раз заставал ее на месте преступления, считает ее шлюхой, падшей женщиной, представляете — падшей женщиной! Хоть она и падшая, но все равно любит ребенка. Это я вам точно говорю! Сколько раз я видела, как она плачет, скорчившись на своем табурете, обслуживая домашних хозяек из этого района. Ужасно! Она все рассказывает своим клиенткам: об абортах, муже, ребенке, как ей жилось на бульваре Сен-Жермен, слугах, английской машине, гольфе, курортном Довиле. Марку все равно придется ее выкинуть, хоть это превосходная трахалка! Своими рассказами она действует на нервы клиенткам. Впрочем, тем наплевать, их даже развлекает слушать о свинствах других.
— Грязная работка, — объясняет нам Мари-Анж, — приходится обслуживать бабешек, которые приходят сюда, не переставая думать о своей кухне, цветной капусте, подгоревших макаронах, скверном запашке говядины, оставленной в медной кастрюле. Все эти суки являются в конце недели. Тут как на дорогах! Иногда четыре дня ковыряем в носу, делаем друг другу маникюр, читаем модные журналы, с отвращением поглядывая на улицу, где стоит новая машина зубного врача, да на тетку, которой делает укладку Мюржи и у которой, похоже, одна грудь искусственная. Но наступает пятница — свистать всех наверх! тревога! — наплыв еще годных к употреблению бабок, которые желают, чтобы их хотели во время уикэнда! После того как будет съедено седло барашка, которое дешевле бараньей отбивной, но обладает тем же вкусом, поглядев в телик, где показывают историю Форсайтов, им угодно выглядеть аппетитными, чтобы завалить хоть на разок своих бездельников из высшей администрации, думающих лишь о жратве, о том, чтобы поспать и целый день смотреть спортивные передачи! Но их красивые уродины или лишь чуточку перезрелые бабенки все время жалуются! Если их послушать, то в Круа-Бланш совсем исчезли дееспособные мужчины!
Но мне это смешно слышать, — говорит Мари-Анж. — Этим разъевшимся лентяям все время охота посадить меня на свой кол. Даже грязную и непричесанную! Мне жаль таких вот рогоносцев. Но никаких подарков им не делаю! Видели бы вы только всех этих здешних несушек, матрон. Они приходят, пока их стиральные машины работают по программе, и не отрывают глаз от часов. Ради того, чтобы получить порцию канцерогенных ферментов в краске для волос, они готовы на все, дерутся за место под сушилками Марка, который мечется между ними. А тут еще появляются их засранцы из школы. Они мешают работать, ищут своих матерей, не могут узнать — ведь они все на одно лицо с бигуди под колпаками. Приходится вести херувимчиков к их мамулям. Увидев шестилетнего малыша в кудряшках, Моник распускает нюни, становится перед ним на колени, сюсюкает, а тот начинает хныкать, ему противно, что его обнюхивает намазанная баба с мокрыми коровьими глазами. Тогда этот милый мальчик бросается к матери, и его приходится утешать, ублажать сладким, и мать отправляет его домой посмотреть, не выключился ли газ под кастрюлей с жарким из цесарки, приготовляемым по рецепту из журнала «Эль»…
Заставить Мари-Анж заткнуть пасть невозможно. Как остановить оползень на горе. Такого мы еще никогда не видели! Конечно, пора ее утихомирить. Но ведь ей нужно было высказаться. Выложить все, что у нее давно накипало.
Так приятно сознавать, что у нас в стране есть красивые девушки, ведущие уравновешенный образ жизни, которые не поглощают наркотики, любят свою профессию и все такое.
Но цирк еще не кончился. Ей охота показать нам зал, где делают парики. Говорит, что сегодня в моде азиатский парик. Уделом всех, кто хочет лучше отдохнуть, становятся парики и фотоаппараты «полароид». Накладные парички очень любят мужчины. Именно это позволяет им дольше выносить мать своих детей. Такому мужчине очень помогает преображенная супруга. Она приходит, белокурая или шатенка, завитая, как жена педиатра, покрашенная в седину, как вновь приехавшая в этот район, или с пышной прической, как у маленькой шампуньщицы, и у этого типа возникает впечатление, что он трахает их всех разом. В кровати со скотчем в носу это воспринимается как шутка. Все эти небольшие и недорогие в общем-то парички придают лучший вкус их мясу. Есть новый способ сохранять блюдо в подогретом виде: с помощью хорошего «полароида» сделать несколько свинских снимков, которые можно показывать на службе, потехи ради и для того, чтобы встряхнуться! Сколько таких фотографий повидала Мари-Анж! Бабешки приносят их в сумочках и, розовея от гордости и очаровательного стыда, потихоньку показывают своей парикмахерше. Пленка давно высохла и напоминает старые подклеенные водительские права. Но что за позы! Такие фото даже не всучишь из-под полы при входе в писсуар! Никто не возьмет! Даже гроша не заработаешь!
Нашу подружку эти воспоминания приводят в такое состояние, что я начинаю испытывать серьезное беспокойство. И действительно, она ни с того ни с сего взвивается, хватает парики и начинает ими подтираться. «Мадам Кардан! — вопит она, оперируя рыжим париком. — Я вам приготовлю парик к Троице. Увидите, будет нечто! Такой же пышный, как грива, мадам Кардан! — И начинает биться в истерике. — Вашему мужу очень понравится. Он скажет, что вы в нем великолепны! Я начиню его чесноком. Запах будет как в сортире! — И пошла пуще прежнего: — Вы спрашиваете, не новинка ли это из Парижа? Конечно! От Диора для уик-эндов на курорте! Ваш муженек теперь запросто заделает вам сосунка! Ваши трубы, оказывается, не забиты! В сорок лет иметь детей еще не поздно! А с такой гривой вам и двадцати не дадут! — Она брызжет слюной, которая заливает парики и валяющиеся на полу волосы. — Чао, мадам Кардан! Плевать я хотела на ваши чаевые! Я смываюсь с двумя парнями, от которых дурно пахнет! И пусть сдохнет ваш младенец, о котором вы так мечтаете! Вы столько болтали о нем, пока он был еще в проекте! Вы мне обрыдли с ним еще до его рождения, еще до того, как сперматозоид попал в яйцеклетку. На свете уже столько детей, столько засранцев!»
У этой психопатки настоящий припадок! И тут она начинает сбрасывать на пол подставки для париков, кидать их в зеркала. Стоит такой шум, что можно разбудить весь город. Чтобы ее унять, бросаемся за ней, но разве ее ухватишь? Груда битого стекла все увеличивается. А тут еще Попи начал выть в клозете. Кричит и Пьеро. Настоящий бедлам!.. Ничего не остается, как пустить в ход пушку. Прицеливаюсь. Трах! И всаживаю ей зернышко в икру. Мари-Анж грохается со стонами на пол. Мы усаживаем ее во вращающееся кресло, откидываем назад спинку, словно намерены мыть голову.
— Очень сожалею, — говорю. Она заливается кровью и цепляется, как осьминог, за нас руками. Приходится перевязать ее ногу полотенцем, которое краснеет на глазах.
— Возьмите меня с собой, — умоляет она. — Не бросайте! Я вам не помешаю. Буду готовить еду, стирать, всё! Можете меня трахать, сколько вздумаете! Заедем только ко мне и заберем мои сбережения. В глубине шкафа в коробке из-под вафель лежит тысяч пятьсот…
Мы поспешно очищаем кассу парикмахера и сматываем удочки. Мари-Анж стонет. Но нам не до сочувствия. Заскакиваем к ней на секунду, чтобы взять из коробки деньги, и спешим раствориться в ночи. Честно говоря, мы не очень-то гордились собой.
XIII
Скорее чувствовали себя ничтожествами. Но не потому, что совершили кражу. Мы просто чертовски устали. Особенно от этой странной девахи, которая в конце концов нас сразила. Оказалась симпатичной, но весьма опасной шлюхой. С нею легко было попасть в беду. К таким девкам испытываешь жалость. Но еще большую радость, когда оставляешь ее где-то позади, и перед тобой во всю ширину шоссе бегут одни автомашины. В конце концов мы поняли, что, если станем ее жалеть, это принесет нам несчастье. Ты словно склоняешься над пропастью: так и тянет туда, и чуть появится головокружение, как можно запросто сверзиться вниз.
Нечего сказать: раствориться в ночи! По ночам холодно. Дуют сквозняки. Роса проникает под куртку. Она достает вас даже в самом городе, хотя там нет ни травы, ни деревьев, а только каменные дома, полно грязи и запаркованных машин с бензиновыми лужами под ними. А когда тебя только что остригли, холодно особенно.
Мы не знали, куда направиться среди этой окаянной ночи. Мне даже не хотелось думать о том, где бы отдохнуть. Просто было на все наплевать. Лезть из кожи вон совсем не хотелось. Я чувствовал себя полным тупицей. Мой интеллект спал, и я лишь двигался вслед за Пьеро, которому было все равно, куда идти.
Никогда мы не были так богаты, но это нисколько не улучшало настроения. Мы просто не привыкли к мысли, что у нас много денег. От них у нас распухли карманы. Но что можно купить в два часа ночи в такой дыре, как Тулуза?.. Да еще ведь нужно было хотеть купить. Мне же больше хотелось блевать. Во рту остался привкус неудачи, горечи и какой-то мерзости. Да еще никак не выходила из головы эта шампуньщица. Словно поперек горла встала. К сожалению, невозможно даже с помощью пальца очистить желудок от неудобоваримых воспоминаний. Приходилось привыкать к этой тошноте, как к другу. И вот мы тащимся, как больные, по аллеям без каштанов, без акаций и лип. Уже совсем готовые вернуться в «Салон-парикмахерскую», чтобы забрать шампуньщицу, и ожидая для этого бог знает какого сигнала, пинка под зад, чтобы начать действовать. Словом, еле передвигаемся на усталых конечностях. Внезапно слышим именно то, что ждали, — полицейскую сирену, которая промчалась в другой конец города. Сирена эта прозвучала совершенно неприлично в тишине квартала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45