Останавливаемся. Она вылезает подышать свежим воздухом. Я сопровождаю ее. Она качается и опирается о кузов машины. Укрываю ее своим плащом… Вся дрожит, на лбу появляется испарина, и вот уже, согнувшись вдвое, изрыгает съеденное обратно. Я вынимаю платок, чтобы вытереть ей рот, та не протестует и тяжело дышит. «Вам лучше?» Она с огорченным видом кивает. Я выбрасываю платок в папоротник… И мы трогаемся дальше…
Поскольку мы едем к морю, то в конце концов до него добираемся: против такого закона не попрешь.
Море! Оно появляется внезапно из-за незаметного поворота. Кажется, что оно нас снесет — такие высокие волны.
Останавливаюсь напротив, чтобы она лучше посмотрела.
— Я хочу есть, — говорит.
Мы с Пьеро одновременно оборачиваемся.
— Вы считаете, что это благоразумно?
* * *
Сидим за столом в настоящем ресторане с белыми скатертями, расположенном над небольшим портовым городком, где живут моряки и рыболовы. Полдень. Мы первые.
Едва проснувшийся официант протягивает меню.
Она заказывает устрицы. Целую миску. Всех родов. Четыре дюжины. А затем омара. И еще суфле, в меню помечено: «по заказу».
— Всё, — довольная, говорит. — А вы?
Мы… Почему бы не то же самое и для нас?
Под тяжестью заказа официант отступает. Уже двадцать лет, как он работает официантом, но такого еще не видел! Даже в разгар летнего сезона, когда здесь высаживаются отряды американских туристов.
Сидящая напротив нас дама в черном говорит:
— Держу пари, что потребуют заплатить вперед. Сколько, по-вашему?
— Не надо никакого пари, — отвечаю. — Мы же согласны уплатить.
Она права. Перед нами внезапно возникает огромная масса жира, еще смахивающая на женщину, в черном платье, которое не делает ее тоньше. Красотка из числа приехавших из Африки. Хозяйка решила почтить нас своим вниманием. И пытается скрыть тревогу под широкой улыбкой коммерсанта.
— Здравствуйте, мадам. Здравствуйте, господа. (Она говорит горячим, идущим откуда-то из глубины ее тела голосом. Представляю ее в похотливой комбинации во время сиесты…) Сейчас вам подадут. Не хотите ли аперитива перед этим, чтобы потерпеть? Я послала за раковинами… Надо подождать. Вы, вижу, большие любители устриц. Как приятно…
Молча смотрим на нее. Она смущена и снова возвращается к разговору об аперитиве: «Что я могу вам предложить? Рюмочку белого?»
Нет, спасибо, не хотим белого вина. Тогда она смотрит через окно на разбушевавшееся море:
— Вам не повезло с погодой. Сейчас время прилива… Вода все заливает…
— Надеюсь, здесь тихо в такое время года? — говорит наша подруга очень светским тоном.
— Да… Да… Скорее так… Но всегда кто-то проезжает мимо… Наше заведение славится в округе.
— Вы упомянуты в справочнике «Мишлен»? — спрашивает Пьеро.
— Нет… И уж если на то пошло, скажу вам, что мы и не стремимся там оказаться…
— Скажите пожалуйста… И почему же?
— Из-за толкучки, мадам, из-за толкучки… Невероятно!.. Мы предпочитаем иметь меньше клиентов, но обслуживать их лучше. Не скрою от вас, что в разгар сезона, числу к пятнадцатому августа, например, мы в полной запарке. Представляете, что будет твориться, если нам присвоят две звездочки.
— Представляю!
— Еда обычно идет прямо с плиты… Рассчитаться едва успеваю… Мне вот даже не удается побеседовать с клиентами. Весь день считаю выручку и вручаю сдачу.
— Наверно, тяжело…
— Очень. А потом клиентура, клиентура… Мне еще везет, у меня бывают приличные люди, туристы, семьи с детьми, много иностранцев. Но в такой запарке всякое случается, за всем не уследишь и…
— Сбегают, не уплатив?
— Конечно, мадам. Как и повсюду… Сами знаете, что такое пляжи!
— И все равно вы меньше рискуете, чем на юге, — добавляю я.
— Да, мосье, это верно! Но вот что случилось недавно, на Пасху. В пасхальный день… Такие приличные на вид люди, хорошо одетые, хорошо воспитанные, ну как вы!.. Приехали на прекрасной машине, кажется американской… Садятся за стол. Их было восемь человек… Все время смеялись. Очень симпатичные на вид, именно таких хозяин ресторана всегда рад видеть у себя… Молодые, красивые, элегантные, располагающие…
В эту минуту наша подруга застенчиво вытаскивает из сумочки три сотенные, которые открыто сует под тарелку на скатерти.
Хозяйка ошалело поглядывает на деньги… Мне даже кажется, что ей неловко. Уж не помню, но думаю, что их запаха для нее достаточно. Приятного запаха денег! Только не надо доверять поговорке, будто у денег нет запаха. Есть! Прекрасный! А на народную мудрость нам плевать! Бабки так прекрасно пахнут, что ими не мешает душиться. Только это может придать шарма. В доказательство всякое беспокойство хозяйки исчезает как по мановению волшебной палочки.
Теперь она радостно хлопочет вокруг нас.
— Это были такие же очаровательные люди, как и вы… Так вот… Они ели за четверых…
— Если по восемь, стало быть, тридцать две штуки на рыло, — говорит Пьеро.
Она снова ошалело оглядывается… Рассказ получается какой-то рваный. Хозяйка ничего не понимает. Это прекрасно видно. Она столкнулась с миром, о котором не имела понятия. У нее начинается чисто метафизическое головокружение. Ей непонятно, почему мы лыбимся, как трое неизлечимых параноиков. Ей помогает достойно выйти из щекотливого положения проходящий мимо официант.
— В чем дело, Серж? Устрицы готовы?
— Сейчас, мадам, сейчас. Пришлось позвать на помощь, чтобы все открыть.
И вот нам их привозят на трех столиках. «Приятного аппетита», — желает хозяйка и исчезает, ей явно неловко со своей слишком очевидной угодливостью.
А мы набрасываемся на двенадцать дюжин, не теряя ни секунды. Едим молча, сосредоточенно. В конце концов, что такое ликвидировать каждому 48 устриц! Они лезут сами собой. Вкусные! Больше чем вкусные. От того, как она ест, нельзя оторвать глаз. Я вижу, что она вспоминает простейшие жесты. Даже не замечает, что я за нею наблюдаю, — так она сосредоточена, держа в руке маленькую вилочку и лимон. Можно сказать, даже чуточку порозовела. Кожа кажется менее пергаментной. Мне охота взять ее руки и поцеловать кончики ногтей. Смотрю на Пьеро: он улыбается. Он тоже наблюдает за ней.
Двенадцать дюжин ликвидированы. Белое вино пошло само собой. Глаза ее начинают поблескивать. Но она остается строгой и молчаливой. Мы тоже.
Омаров ожидает та же участь. Хотя ритм поглощения еды несколько снизился.
Хозяйка так и юлит вокруг нас. Следит за тем, чтобы нас ничем не обделили, чтобы бокалы были всегда наполнены. Если бы я попросил ее сделать мне ножную ванну, она была бы в восторге. Деньги на столе застряли у нее поперек горла. Ассигнации по-прежнему и невозмутимо лежат на виду. Хозяйка готова встать на колени ради них. Она всячески старается замолить свои грехи, выглядеть как можно симпатичнее, но ей это не очень удается, она не способна на это. Мы относимся к ней очень прохладно.
Между тем появляются другие клиенты, как правило мужчины. Таким образом, наша подруга единственная женщина здесь и, стало быть, самая красивая. Тем временем погода улучшается, небо рассеивается и солнце освещает лицо нашей гостьи.
Успокоившись, она дружески поглядывает на нас. «Спасибо», — и улыбается нам обоим… Берет наши руки в свои и мило их пожимает…
— Наверное, тут есть номера? — спрашивает она.
Меня охватывает страх, я не в силах ей ответить. Пьеро тоже, и мы смотрим на нее раскрыв рот. Тогда она соединяет наши руки в своей.
— Я ведь могу вас отблагодарить только одним способом, — говорит она не опуская глаза, как о чем-то совершенно естественном. — То есть в постели… Единственное, что я могу вам предложить, — это тело пожилой женщины… Вам придется погасить свет… Но только не считайте себя обязанными! Я все прекрасно понимаю!.. Для меня это больше не имеет значения… Я так давно не знаю, что это такое… Мне неизвестно, сумею ли я… Придется поучиться… Жестам… Как это делают сегодня… Всему… И простить мою неловкость. Согласны?
— Вы красивы, — говорю я ей.
— Нет… Не настолько уж я аппетитна… Вам сколько лет?
— Двадцать, — отвечает Пьеро.
— А тебе?
— Двадцать пять.
— Мой Бог… — Она внезапно мрачнеет и погружается в свои серые мысли…
Нам приносят суфле. Оно горит в большом серебряном блюде. Мне кажется, что она плачет позади разделяющего нас пламени. В любом случае ни она, ни мы больше не голодны. Мы едва притрагиваемся к суфле.
— Вам не нравится? — спрашивает хозяйка.
— Напротив, — отвечает наша подруга. — Очень вкусно, только мы немного…
— Хотите принять что-нибудь для облегчения пищеварения?
— Нет, спасибо… У вас есть номера?
Сердце у меня перестает биться.
— Да… Конечно… На сколько вы хотели бы остаться?
Спешу ее успокоить. Справившись с глупейшим страхом, отвечаю:
— Мы интересуемся на тот случай, если когда-нибудь еще вернемся…
— У нас превосходные комнаты, — спешит добавить хозяйка. — Вид на порт прелестен. Хотите посмотреть?
— Подайте, пожалуйста, счет, — говорит женщина в черном.
Мне кажется, она оценила свой проигрыш. Вот черт!
* * *
Знаете, что она проделала перед тем, как покинуть ресторан (с тех пор я не перестаю об этом думать)? Она останавливается перед раскрытой мною дверью и оборачивается к провожающей нас хозяйке:
— До свидания, мадам. Большое спасибо… Было все отменно… Понимаете, я только что вышла из тюрьмы, мне было так приятно… Я провела десять лет в грязной и влажной камере, так что понимаете… Мне можно не дать моих лет, но мы, вероятно, однолетки… Мне сорок лет. Да, да, смею заверить! Как раз сорок, могу показать документы. Вот уже пять лет, как у меня прекратились месячные. Они угасли из-за темноты… Так вот, перед тем как уйти, я хочу вам сказать, что вы можете радоваться появлению крови каждый месяц, хотя это и вызывает у вас дурное настроение. Но дурное настроение, нервы, ощущение жара — пустяк. Быть может, у вас больные трубы, и раз в два месяца вы ощущаете особенно сильные боли, так что вам приходится лежать в темноте… Но все это пустяки… Самое главное — когда не кровоточишь. Когда ты такая же сухая, как старое фиговое дерево!
Взволнованная хозяйка дрожала и была вся бледная.
— Но почему вы все это говорите мне? — спросила она.
— Чтобы вы запомнили и… рассказали друзьям… О таких вещах редко говорят… До свидания, мадам…
Растерянная хозяйка смотрит, как мы переходим улицу, направляясь в порт, и тут внезапно начинает кричать: «Я была экспатриирована, мадам! Со всей семьей!»
Уф! Как приятно дышать свежим воздухом!.. Даже голова кружится! По пляжу гуляет дикий ветер… Я иду вперед согнувшись, пробиваясь сквозь него… Но погода прекрасная… Грохот волн оглушает… Они такие огромные… Да еще вопли чаек… Ноги еле двигаются… И голова кружится… Но шатаюсь я не один на этом клочке земли. Ее седые волосы совсем взбунтовались. Она где-то далеко, впереди нас… Совсем одна. Я тоже иду один… Пьеро где-то в километре от меня… Почему мы идем все врозь? Она стаскивает туфли… И продолжает идти, держа в руке свои новенькие черные туфли. Тут среди песков очень красиво… Но что она затеяла?.. Остановилась… И почему-то протягивает назад свои раскрытые руки. Зачем она это делает? Да ведь она их протягивает тебе, дурак несчастный! Вам обоим!.. Бегу… Пьеро бежит тоже. Запыхавшись, подбегаем одновременно. Все кружится… Она берет нас обоих под руки. Прижимает к себе, и мы шагаем все трое против ветра. Она выглядит такой маленькой между нами… Что-то говорит, но из-за грохота ничего не слышно. Ей приходится кричать:
— Я не сержусь! Я все понимаю. Мне надо извиниться. Я просто хотела вас отблагодарить.
Останавливаемся… Переглядываемся. Теперь мы ничего не понимаем… Но внезапно мне все становится ясно! Нет, только не это глупое недоразумение!.. Я догоняю ее и преграждаю дорогу, беру за плечи, господи, какая она худенькая…
— Нет! — ору я. — Не то, совсем не то!
Она молча смотрит на меня, волосы совсем растрепались, она очень красива, и тогда я начинаю мямлить, слова застряли в горле. Хоть бы Пьеро пришел мне на помощь!
— Сегодня вечером, — орет он, — всю ночь и весь завтрашний день мы будем сменять друг друга. И ваши месячные вернутся!.. Ну, вы согласны? Мы все сделаем, чтобы они вернулись! Все!
Но теперь уже страшно ей… Вся дрожит и не спускает с нас глаз. И, как маленькая, кивает головой в знак согласия, обещает, что больше не будет проказничать… Но вдруг начинает кричать надтреснутым голосом ветру:
— Мы не спешим!.. Правда, у нас полно времени! Погода прекрасная!
И вдруг с рыданием падает на песок… Смотрю на Пьеро… Не знаю, как выгляжу я, но его лицо искажено болью. Мы бросаемся к ней, перевертываем на спину, обнимаем, прижимаем к себе, чтобы ей не было холодно, ласкаем ее лицо и волосы… Она жалко улыбается сквозь огромные слезы, не смея прикоснуться к нашим губам… Тогда мы с Пьеро одновременно склоняемся к ее рту, который открывается, а глаза смыкаются. Мы больше не движемся, застываем надолго, на очень долго, ожидая, когда песок погребет нас под собой…
* * *
Запомните-ка, ребята, следующее: для женщины все имеет значение, все принимается в расчет. Только не подходите к этой проблеме эстетически. И особенно не смейте думать о том, что скажут другие. Плевать вам на то, красива она или уродлива, длинноногая или вислозадая, богатая или бедная. С ее опущенными грудями вы будете обращаться как с кубком вина, вы поднесете его к своим восторженным губам. Когда ее узловатые ноги обовьются вокруг вашего брюха, вас будет манить только ее рот! Вы выкажете восторг при виде ее плоских бедер, их бесстыдство восхитит вас. Если она холодная, вам придется ее разогреть. Если она ничего не умеет — научить. В любом случае она будет красива, она будет ваша, и никто не посмеет к ней прикоснуться. А утром, когда солнце проникнет в вашу хазу, вы обнаружите на смятых подушках ее радостное, счастливое лицо. Его ослепительный блеск будет предназначаться вам одним. Приятели могут потешаться сколько им вздумается! Главное, что вы почувствуете внутри — ваше волнение, ваш страх, вашу застенчивость, — когда познакомитесь с ее кожей, с ее музыкой, ее одиночеством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45