Он легко обрушил свод, скрыв от глаз живущих тело Синьфольда. Теперь осталось сделать надпись на надгробном камне, иначе память о храбреце может уйти, не найдя своего певца.
Долго не отдыхал старый гном. За все это время пищей ему послужили лишь несколько кусочков крама, что завалялись в карманах. У него остался светящийся камень, снятый со шлема, но света было слишком мало, чтобы разогнать окружающую тьму. Мысли путались в голове, но тело сотрясал не жар, а лютый холод, замораживая само сердце. Рана на плече пульсировала холодными волнами. Даже подойдя вплотную к стене и приложив к ней светящийся камень, Тори не мог разобрать путеводных надписей. Зрение и слух отказывались служить ему. Он словно медленно плыл в серой холодной воде. Через некоторое время почудилось, что начал видеть сквозь стены. Тори долго тер глаза и тряс головой — потом понял, что это не бред. И на краю вселенной, что сейчас простиралась перед ним, за милю до края серого тумана, ему почудились слабые огоньки. Это, несомненно, были его сородичи, он даже улавливал голоса, размытые и глухие, будто из-под воды. Он пошел вперед, негодуя на свои ноги, едва сгибающиеся в коленях. Тори кричал и не слышал своего голоса. На самом деле из его уст сейчас вырывался не крик, а сипящий шепот, тихий и едва различимый. Холод сковал члены. Руки, давно и навечно согнутые в локтях, не смогли поддержать, опереться о стены. Он упал, почувствовал далекую боль и все равно пополз вперед. Мозг его, несмотря ни на что, работал подобно хорошо смазанной машине. Если перестать двигаться — конец.
Надо еще раз напрячь мускулы, потом еще, переместить вес с одной стороны тела на другую, попробовать подключить другие мышцы, которые отдыхали, пока он работал молотом. Каким молотом? Разве он сейчас в кузне? В кузне не бывает так холодно. Там жар, а он из удали сделал себе стальную перчатку и удивлял молодежь, запуская руку в горн. Раскаленный горн. И не все ли равно, холод или жар? Сто лет, и еще сто лет, и еще почти столько же он работал молотобойцем, поднимал и опускал молот, чувствовал усталость, но все равно поднимал и опускал. Так и сейчас. Просто перебороть усталость. Смять в комок этот холод. Всегда получалось, только не холод, а жар. Сознание мутится, словно проваливаешься куда-то. Можно перестать сопротивляться и ухнуть в эту бесконечную холодную яму. Но движение дает тепло. Двигайся, двигайся, сожми зубы, открой глаза и двигайся дальше. Но как двигаться, если тело уже не слушается? Тогда подтягивайся, уперевшись головой в землю. Постороннему предстала бы странная картина. Гном — весь грязный, окровавленный, в разорванной одежде, с закрытыми глазами — извивался на холодном полу каменного коридора. Сначала показалось бы, что это агония, но переждав минут пять, наблюдатель увидел бы: тело продолжает двигаться. Судорожные и скованные движения подталкивали гнома, позволяя продвигаться вперед поистине со скоростью улитки. И все же он не останавливался.

* * *
Очнулся Тори оттого, что солнечные лучи гладили его щеки. Блаженное тепло разливалось по телу. Лишь в плече чувствовался холод, но теперь далекий и неопасный. Теплая трава обнимала его.
Трава? Какая трава?
Тори с трудом открыл глаза. Маленькая детская ладошка гладила по лицу. Он лежал в большой каменной ванне, наполненной теплой горной смолой. Шевельнул головой и спугнул обладателя маленькой руки.
— Дядя Балин, дедушка Тори очнулся. — Девичий голосок удалялся, смешиваясь с быстрым топотанием маленьких ножек.
Множество гномов буквально ввалилось в маленький грот, где стояла ванна.
— Ну, слава Ауле, очнулся, — пророкотал один из них. Попутно Оин (а это был он) отодрал от края ванны пальцы Тори, который собирался уже потихоньку вылезать из теплой массы. — Лежи, лежи. Набирайся сил. Теперь они тебе потребуются. А то собрался помирать.
Последние слова Оина потонули в шуме голосов, заполнивших все помещение. Наконец раздался голос, услыхав который Тори усмехнулся. Старая Бандит, лекарка-знахарка, гнала всех прочь:
— Куда налетели, как вороны? Пошли отсюда, оркское семя. Еще и наследили. Валиса, куда ты убежала?

* * *
Валиса, тринадцатилетняя дочь Сили и Силверлаг, осталась с ним. Тори понял, что она не столько присматривает, сколько не дает старому гному выбраться из грязевой ванны. Никого другого Тори бы не послушал: теперь он был старейшим гномом Казад Дума, если только не пришел кто из Совета Старейшин. Да и к словам старейшин Тори не стал бы особо прислушиваться. А вот предстать голышом перед праправнучкой — не мог. «Проклятая старческая деликатность, — ругал он себя. — Бандит, морготское отродье, знала, что делала».
Девочка же серьезно отнеслась к своим обязанностям. Печка под ванной не дымила и давала достаточно тепла, не перегревая при этом лечебную смесь. Некоторое время Тори изучал помещение, в котором находился, но Бандит не оставила ему ни единой тряпки. О выходе из ванны приходилось, только мечтать. Он успокоился и начал прислушиваться к собственному телу. Сначала пошевелил пальцами рук, затем ног. Медленно напряг предплечья. Когда очередь дошла до левого плеча, глубоко в мышцах появилась холодная резь. Она начала разрастаться, грозясь захватить все тело. Тори напрягся, чувствуя, как холодная испарина выступила на лбу.
— Дедушка Тори, тебе плохо? — Лицо Валисы оказалось совсем рядом.
— Все хорошо, — слабо произнес он, с радостью чувствуя, что и в самом деле холодная боль отступает. — Я полежу, посплю. Если хочешь, пойди, поиграй.
— Дедушка Тори, я уж с тобой посижу, — убежденно ответила Валиса.
— Когда женщина просит, стоит подчиниться, — пробормотал Тори и окунулся в приятную темноту сна.
Он еще долго болел. Бредил ночами. То тащил на себе Синьфольда, то возвращался на триста лет назад — и снова Синьфольд вытаскивал его из бездонных топей Серех. Его больше не привлекали горн и наковальня, шум молотов давил на уши, и голова начинала раскалываться после пяти минут работы молотобойца. Сила будто покинула его руки. Они словно стали не его — чужие, непослушные руки.
Теперь гном не мог встряхнуть как пушинку боевой молот на вытянутой руке, а удары получались слабыми и неточными. Но руки взамен силы получили другой дар, ранее скрытый для Тори. Его пальцы научились чувствовать прекрасное. Ои теперь ощущал не просто вещь, а ее красоту. Достаточно было взглянуть на камень — и он видел не вес, прочность и массу, но по форме, чертам и граням узнавал место для воплощения мастерства резчика. Все с удивлением и почтением восприняли этот дар, ибо среди гномов много хороших ремесленников — мастеров своего дела, но слишком мало настоящих художников.
2.9
Балрог не мог уже передвигаться настолько быстро, как в дни могущества Моргота, когда все вокруг было наполнено подвластной ему магией. Тело, только что пробудившееся ото сна, представляло собой печальное зрелище. Какой-то маленький гном напал на Уругу и чуть не отправил майара в чертоги Ман-доса. А между тем эта маленькая фурия, этот карлик не только уцелел в схватке, но и бросил напоследок ему вызов! Стыд и гнев гнали балрога наружу. Он безошибочно выбрал направление к оплоту тьмы — Мордору. Там он чувствовал жестокую силу, что продолжала жить в этом мире. Передвигался ночью, как будто был вором и немощной тварью, а не предводителем армий Ангбанда. Впрочем, это было давно. Так давно, что иногда Уругу сомневался — было ли это на самом деле. Не приснилось ли ему все в бесконечном сне на самом дне мира? Изо всех сил он стремился к огненному волшебству вулкана, живущего на востоке.
Прошло два долгих месяца, пока Ургу добирался до Ородруина. По пути он не раз встречал существ, подобных многорукому стражу, что защищал его во тьме пещер. Но ни одно из них не было достаточно сильно, чтобы обезопасить балрога при свете дня. Да и сам Уругу чувствовал себя более чем неуютно под лучами ладьи-солнца девы Ариэн.
Орокуэны, которых он видел, старались не обращать на него внимания. Как эльфы тонко чувствуют красоту, так орки слишком хорошо ощущают черную силу и злобную ненависть, превышающую их собственную. Без труда и остановок преодолел Уругу стражей ворот Мораннона, прошел мимо подземелий, где жило еще одно существо, похожее на Стража глубин не обликом, но злобой, гнездящейся внутри разума, ненавидящего Свет.
Могущество Саурона еще не набрало полной силы. Но то, что увидел балрог, пробудило в нем память о прошлых днях, и теперь он точно знал, что в этом мире есть место и для него. О, перед глазами Уругу снова проплывали картины, навечно впечатавшиеся в память. Дым от множества огней заслонял солнце, которое едва освещало долину. Красное от постоянно висящей в воздухе пыли, оно окрашивало в багрово-темные цвета все вокруг. Под ногами стоящего на утесе балрога простиралась тьма. Она она затопила всё до самой горы, извергающей клубы пепла. Ородруин пока не буйствовал, потоки лавы не выплескивались за его жерло. За огненной горой возвышалась черная громада замка. Барад-Дур быллишь бледной тенью Ангбанда. Своей угрожающей мощью замок напомнил балрогу Утумно, первую цитадель Моргота. Все вокруг побуждало Уругу воскресить в памяти дни падения Гондолина, когда никто и ничто не могло уже противостоять настоящему Черному Властелину — Морготу Бауглиру.
С радостью двинулся балрог к источнику силы, что щедро плескалась в жарком лоне огненной горы. Жадно он пил ее и не мог насытиться бесконечным потоком огня, наполняющего тело.
И когда Уругу принял свой изначальный, вылитый из огня угрожающий облик — к нему пришел владыка Мордора.
Сладки и учтивы были речи майара Гортаура, но за вычурными оборотами угадывалась угроза.
— Разве не знак свыше приходит к нам, Уругу? — говорил Саурон. — Разве не единственные из истинно мудрых мы с тобой остались? Только нам подвластны судьбы этого мира. Мелкие правителишки и грязные торгаши увязли в ссорах и распрях. Гордецы и предатели вершат судьбы народов, называя себя стражами свободы. Но кто они есть? По какому праву распоряжаются и отдают приказы? Мечом и кинжалом правят они на своих землях, убивают моих слуг, гноят их в тюрьмах, вешают и называют это — законом. Какие законы они могут знать? Откуда они взяли эти знания? Неужели валары разговаривали с каждым из них?
Уругу внимательно слушал. Он прекрасно понимал, чего хочет жалкий холуй Хозяина. Но мысли этого майара не были лишены разумности. Уругу признавал, что Гортаур, несомненно, поумнел за то время, пока сам балрог прятался в пещерах.
— Только я и ты в этом мире впитали высшее знание, что подвластно валарам. Ведь Мелькор из их числа, хоть и был отвергнут живущими в чертогах Валинора. Отвергнут только за то, что стремился к знанию и порядку! Ибо высшее знание доступно лишь лучшему из лучших и сильнейшему из сильных. Только он может навести высший порядок, единый и нерушимый. Когда вассал подчиняется своему владыке, а раб почитает и того, и другого. Когда мудрый обладает правом судить и казнить, а не всякий встречный-поперечный, возжелавший по своей глупости власти. Всякий, кто неразумен и глуп, противится порядку. В последнее время, после ухода валар, глупости развелось слишком много. Только я, последний мудрый, негодовал и печалился при мысли, что высшее знание Мелькора покинуло Арду. Валары не оставили мне выбора. Я сам принял на себя эту тяжкую ношу — заботу о порядке. И теперь прошу о помощи тебя, верный и могучий слуга моего Хозяина. Встань под мои знамена со знаком Багрового Ока, как встарь ты вставал под черной короной Моргота Бауглира.
Хриплый хохот раздался в ответ на его слова:
— И это предлагаешь мне ты, тюремная крыса? Встать под твои знамена? Мне, Уругу Стервятнику, командиру войск правого крыла бесчисленных армий Ангбанда? Я бы разорвал тебя голыми руками, если бы не знал, что в свое время ты честно служил Хозяину, хоть потом и предал его. Убирайся прочь, если не хочешь видеть меня во гневе, ты, собачья игрушка.
Уругу сказал последнюю фразу потому, что однажды горло Саурона побывало в пасти валинорского пса, Хуана. Чтобы спасти свою жизнь, Саурону пришлось тогда отречься от своей службы Морготу. В ярости уходил Саурон с вершины Ородруина.
Вулкан, словно читая его мысли, страшно ухнул под землей, извергнув вместе с пеплом и раскаленные камни. Один из малиново-красных булыжников упал рядом с Гортауром. Тот поднял его, не опасаясь жара, и посмотрел в глубь огненного слитка в своей призрачной руке.
«Ничего, — подумал владыка Барад-Дура. — Ты еще не знаешь этого мира. Уйдя от подземного пламени Роковой Горы, ты лишишься всей силы, которая переполняет тебя сейчас. Будь в моей власти распоряжаться колдовством Ородруина, уж я бы не попросил твоей помощи. Но скоро тебе, Уругу, предстоит вернуться сюда вновь. И у тебя поуменынится гонору. Но не бойся, я буду вежлив и ласков с тобой. Ведь ты все еще нужен мне».

* * *
С опаской, тайно, как побитая шавка, возвращался Уругу к Ородруину. После разговора с Сауроном не прошло и трех дней, а все поменялось настолько, что балрог готов был вылизать сапоги властелину Барад-Дура, если бы таковые имелись.
«Только бы помог, только бы не отвернулся», — крутилось в голове Уругу.
Он достиг жерла Ородруина беспрепятственно. Никто не поджидал его на входе, но теперь Балрог уже не бросился в бушующую стихию огня так безрассудно. Постепенно, пытаясь осознать происходящее, познать законы этого мира, нового для него, он начал воплощение. Ошибки не было. Уругу все тот же. Огонь тонкими потоками струился по его телу, наполнял душу мощью, а тело — сущностью. И все же это было не то. Балрог уже ясно чувствовал зыбкость своего существования, хрупкость своей физической субстанции. Свою слабость. Еще и еще, много раз он пытался подчинить себе пламя. Все напрасно. Выхода как будто не было. Но меж тем Гортаур существует сразу в двух мирах.
Сейчас Уругу готов был принять все условия, которые ему предложит властелин Барад-Дура. Сознание собственной неполноценности бесило и пугало одновременно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39