Под меховой курткой на молнии угадывалась могучая, хотя и немного полноватая фигура спортсмена. Единственное, что меня удивило, — почему он при первой встрече представился Тимохой? Ну уж если не по фамилии, то по крайней мере назвался бы своим полным именем — Тимофеем, что ли. Все это показалось мне тогда немного странным, а расспрашивать сразу было неудобно да и некогда. Чуть позже я узнал, что этот лётчик сменил недавно уехавшего на материк Андрея Васюкова и что нового командира вертолётной группы, оказывается, зовут Тимохой Владимиром Александровичем! Вот какая получилась неожиданная развязка.
После приземления второго вертолёта погода испортилась окончательно и грозила серьёзными неприятностями: обе машины могли попасть в плен к Снежной королеве. Сплошная мутная стена сыпавшихся на ледник хлопьев снега наконец достигла и нас, а туман уже предательски лизал ближние подступы станции. Понимая сложную обстановку и законное волнение лётчиков, мы вместе с экипажами ускорили погрузку своего немалого «хозяйства». На ходу, торопливо, не очень связно рассказывали мы нашим товарищам о проделанной работе и отдельных эпизодах станционной жизни, а они бегло делились с нами своими достижениями и впечатлениями.
Тимоха, впервые попавший на ледник, да ещё в непогоду, нервничал. Ему казалось, что мы не торопимся уезжать отсюда. Владимир Александрович жил на острове только первый месяц и не привык ещё к погодной специфике Шпицбергена. Видимо, этим можно было объяснить тот факт, что вместо тёплых сапог и шлема на новом командире были туфли и фуражка. А здесь не ЮБК, как сказал бы его предшественник!
Сердитым голосом Тимоха отдаёт команду о вылете в Пирамиду, и мы наскоро прощаемся с Троицким, Корякиным и Михалёвым. На ходу жмём руки и желаем успешного окончания работ и благополучного возвращения на побережье Ис-фьорда.
— Если всё будет нормально, встретимся примерно недели через две. За нас можешь не беспокоиться — не подведём! — доносится голос Володи Корякина, заглушаемый работающими двигателями вертолётов…
С этого мгновения всякая связь с группой Троицкого обрывается до тех пор, пока она не появится на руднике Пирамида. Оставлять товарищам рацию было бесполезно, поскольку никто не умел работать на ключе. Мы шли на определённый риск, без которого немыслима любая экспедиция, и знали заранее, что нам придётся волноваться и нервничать все это время.
…Два месяца назад мы летели с берега Билле-фьорда сюда, на плато, сейчас тем же путём возвращались назад — к морю, людям, шумной жизни, отчего, честно говоря, успели отвыкнуть.
Ледник Норденшельда, над длинным «телом» которого мы сейчас парили, ухитрился за несколько декад освободиться от снежного одеяния, прикрывавшего лёд, и выглядел теперь по-иному: открылись невидимые ранее трещины, грозно вздымались крутые уступы ледопада, появились новые промоины, снежные болота и озера, стремительные речушки, ручейки и воронки естественных колодцев, куда устремлялись тысячи тонн талых вод.
Пока наш вертолёт переносил меня и Маркина через весь этот хаос льда, исполосованного бесчисленными расселинами, я думал о том, что скоро группе Троицкого предстоит форсировать этот «голубой ад» не так просто, как мы это делаем сейчас. Пусть сопутствует им во всём удача на обратном пешем пути к берегу!
Наверное, не прошло и десяти минут полёта, как внизу оборвался длинный ледниковый язык и зарябила широкая синяя лента Ис-фьорда. Вскоре и она замкнулась — под вертолётами замелькали дома и машины… и люди, много людей… Пирамида! Сделав большой круг над посёлком, обе машины берут курс на стадион-вертодром.
Нас встречают местные руководители, заинтересованно расспрашивают о жизни на леднике и предлагают отдохнуть в гостинице, так как вертолёт Тимохи должен сейчас везти норвежскую делегацию в Лонгйир. В связи с этим непредвиденным обстоятельством надо срочно выгружать все имущество из машины нового командира.
Совершенно расстроенный, стоял я около Фурсова и не знал, чтя же делать. Ведь попутный корабль будет лишь через день.
— Не вешай носа, Максимыч! Давай тащи свой груз ко мне, решительно предлагает Василий Фёдорович.
Кто-то протестует, говорит, что нельзя так переутяжелять вертолёт и везти на нём людей одновременно… Мы же быстро перетаскиваем станционное хозяйство от Тимохи к Фурсову, и в салоне его вертолёта теперь уже негде сесть.
— Федорыч! — обращаюсь я к своему «спасителю». — А сможешь оторвать от земли такую тяжесть?
— Друзей надо выручать! Сольём бензин, оставим его на пределе, чтобы только до Бурга доползти. Не беспокойся, такая наша работа. — В этих простых словах уверенность сильного человека и много доброжелательства — черты, свойственные всем советским лётчикам, которых доводилось встречать мне за долгие годы работы в Арктике.
Вылет назначен на 10 часов вечера, когда ещё достаточно светлей.
Используем вынужденную задержку в Пирамиде и спешим в шахтёрскую баню.
Отмывшиеся, распарившиеся и взволнованные быстрой сменой обстановки, идём по посёлку.
Все кажется каким-то необычным и непривычным. Ведь только что ещё находились вон под тем лохматым тёмным облаком, оком чательно накрывшим большую часть плато Ломоносова. Несколько часов назад ещё жили на леднике, где лишь тонкие стенки материи отгораживали нас от снежной пустыни. И вдруг разом такая перемена: появились десятки домов и разных сооружений, множество людей; машины, снующие в порт и обратно; морские суда, стоящие у причала и на рейде; афиши, извещающие о новых кинофильмах; громогласные уличные динамики.
Захожу на радиостанцию. Очень хочется познакомиться с людьми, которые доставили нам на леднике много приятных минут свойми радиоразговорами и телеграммами с материка от родных и знаковых. Благодарю радистов-пирамидчан Нину Чекаеву и Колю Козиенко за их дружескую помощь в налаживании радиосвязи с нашей станцией. Теперь мы стали знакомы не только по эфиру.
Поздним вечером Фурсов взлетает с «аэростадиона». Все толстобрюхое нутро Ми-4 забито нашим станционным грузом. Над самой головой надрывно ревёт двигатель, вращая огромные «палки» — лопасти. Приходится полулежать у самого потолка, над иллюминаторами. Через них вижу быстро убегающий назад посёлок, берега широкой долины Мимер, маленькие, будто игрушечные, пароходики, стоящие в бухточке и ожидающие своей очереди к причалу, массивные горы, без которых немыслим пейзаж Шпицбергена. Они гордо вздымаются над заливом, а частокол их неприступных башен-вершин напоминает, средневековые каменные замки-крепости. Мне лучше видна противоположная сторона Ис-фьорда. Там полупрозрачные облака сделали горы одной высоты, отрезав у них, как по линейке, вершины, а у подножий этих утёсов-великанов вьётся тонкой полоской сероватый туман. Но вот стена гор расступилась, и открылось широченное горло Сассен-фьорда…
По мере приближения вертолёта к Баренцбургу туман стал рассеиваться, кое-где ещё цепляясь за отвесные скалы, омываемые водами Ледяного залива. За то время, пока мы жили на плато, каменистые берега фьорда очистились от снега, а отдельные участки тундры даже покрылись чудесным зелёным ковром.
Не прошло и 30 минут, как показался Грён-фьорд. Фурсов делает небольшой круг и садится на «свою» площадку. К борту вертолёта подъезжает вездеход, и мы направляемся в посёлок. После плавного воздушного полёта земное путешествие отличается кошмарной болтанкой в течение всех 20 минут, которые приходится тратить, чтобы проехать пять километров. Резкие толчки и удары, критические уклоны и повороты «дороги», отчаянные спуски и подъёмы.
Но вот вездеход врывается на северную окраину Баренцбурга и вскоре, громко урча, останавливается рядом с домиком ленинградской экспедиции. Услышав знакомый шум, на крыльце базы показывается Шершнев. Он сам только что вернулся на вездеходе из очередного маршрута. Полевики хорошо знают, как приятно встретить друг друга вдали от родного дома. Хлебосольство же Антоныча известно полярникам Баренцбурга. Вот и сейчас наш покровитель спешно накрывает на стол; здесь появляется все, чем богаты геологи…
Неожиданно Грён-фьорд оглашают знакомые гудки. Это к причалу приближается «Сестрорецк». «Сегодня сна не будет!»Ї кричу Шершневу, и мы, набросив на плечи тёплые куртки, несёмся вниз по ступенькам деревянной лестницы. Несмотря на поздний час, изо всех домов выскакивают баренцбуржцы, поднятые с постели, словно по боевой тревоге. Как и мы, они не хотят пропустить приход пассажирского судна и устремляются в порт. Побывав у борта «Сестрорецка», шахтёры символически коснутся краешка своей великой Родины.
На обратном пути заходим в столовую. Незаметно наступило время завтрака. Сидим за столиком, а мне почему-то ещё не верится, что я уже в Баренцбурге, что сегодня не придётся готовить обед на печурке.
Вечером захожу в клуб. Из комнат доносятся голоса певцов, звуки баяна и других инструментов — идут обычные занятия горняков, посвящающих свой досуг художественной самодеятельности.
По главной улице, ведущей к рудоуправлению, прогромыхал и скрылся за поворотом пожарный вездеход. На его радиаторе нарисован масляной краской очень популярный на Шпицбергене белый медведь, изображённый сидящим на вершине земного шара. Архипелаг — один из немногих в Арктике населённых человеком районов, где ещё сохранился в значительном количестве этот «царь» полярных зверей.
Недолгое безмолвие нарушает визгливая сирена. Вскоре посёлок оглушает раскатистый взрыв, от которого на мгновение становится немного страшно, и из чрева ближней горы поднимается высокий столб дыма. Вслед за первым гремит второй взрыв, третий. Это на окраине Баренцбурга, на высоте 100 метров над уровнем моря, идёт выемка грунта. Здесь сооружаются железобетонный резервуар ёмкостью 15 тысяч кубометров и пруд-копань с очистными сооружениями на 5 тысяч кубометров пресной воды. Строители возводят также насосную станцию, трассу водоводов, котельную и другие сооружения, необходимые для создания резерва влаги на руднике.
Но вот сирена известила об отбое тревоги. Вновь взревели могучие зиловские самосвалы, вывозя только что взорванную скальную массу, залязгали бульдозеры, очищая завалы, заскрипели экскаваторы, захватывая своими ёмкими ковшами раздроблённую горную породу.
Через две недели из Пирамиды прибыли на попутном пароходе «Якан» Троицкий, Корякин и Михалёв. Спускаясь с плато Ломоносова, они «сняли» последние данные снегомерных реек, поставленных почти до самого конца ледникового языка Норденшельда, а также измерили скорость движения ледника.
На месте бывшей станции, рядом с глубоким шурфом, тщательно закрытым сверху, был сложен необычайный опознавательный знак в виде большой снежной пирамиды, увенчанной высокой дюралевой вехой. Внутри этого сооружения остались лежать до «лучших времён» трехметровые куски деревянного пола КАПШа (сделанного в Баренцбурге!), метеобудка с подставкой, железная бадья, весовой снегомер, молочный бидон, стол и другое имущество.
К высокой вехе прикрепили алюминиевую фляжку, внутрь которой положили специальную записку на русском и английском языках. В ней сказано, что здесь находилась летом 1965 года временная гляциоклиматическая научная станция Шпицбергенской экспедиции Академии наук СССР «Ледниковое плато Ломоносова».
Хочется верить, что когда-нибудь через много лет другие исследователи смогут обнаружить захороненные под снегом и льдом остатки нашей станции и продолжить в этом месте начатые нами работы.
МЫ ЖИВЁМ НА ОДНОМ ОСТРОВЕ

После кратковременного отдыха мы наметили провести исследования в районе долины Адвент, вблизи Лонгйира. В этом районе находится узел интересных горных ледников.
В конце августа консульство СССР информировало сюссельмана о намеченных нашей экспедицией работах и запрашивало разрешение на использование гляциологами под временное жильё норвежских хижин в долине Адвентдален.
Вскоре был получен благоприятный ответ. 4 сентября Василий Фурсов снова загрузил на свою «стрекозу» всю экспедицию гляциологов и повёз её вдоль южного берега Ис-фьорда по знакомому, не раз «обкатанному» маршруту. Минут через пятнадцать справа показался Адвент-фьорд, и мы повернули туда. Первая посадка вертолёта была произведена километрах в семи за Лонгйиром, у домика, намеченного нами по карте. Здесь должна базироваться группа, в которую входили Маркин, Михалёв и я. Мы простились с Троицким и Корякиным — их путь лежал ещё дальше километров на двадцать, в самое верховье Адвентдален.
Дверь «нашего» дома оказалась запертой. Ключей, обычно висящих на видном месте у самого входа, не было видно. Заглянули под порожек, осмотрели все щели и дыры вблизи двери, перевернули несколько каменных плит, лежащих вокруг, но ключей не нашли. Положение становилось трагикомическим: разрешение на проживание в хижине есть, а попасть в неё не можем.
Фурсов успел уже высадить второй отряд гляциологов и пролететь мимо нас в сторону Баренцбурга, а мы все ещё продолжали в нерешительности стоять около широких окон, думая, что же предпринять. Погода выдалась удивительно приветливой: довольно тёплой для сентября, без ветра и осадков. В конце концов бессмысленное топтание около домика надоело. Первым нарушил непродолжительное молчание Володя Михалёв.
— Сегодня суббота. Наверное, поэтому и людей нигде не видно вокруг. Так мы ничего путного не добьёмся здесь. Надо топать в Лонгйир. Может, кого по дороге встретим и спросим тогда, как попасть в эту злополучную хижину.
Володино предложение показалось мне убедительным, и после короткого совещания решили идти в административный центр.
Рюкзаки, ящики и баульные мешки с имуществом и продуктами сложили у стены дома и зашагали по гравийно-шлаковой дороге, накатанной до графитного блеска. Ещё из вертолёта мы хорошо видели, что эта дорога соединяла посёлок с дальней шахтой, близ которой располагалась нужная нам хижина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34