Королю пришлось, морщась от тяжелого воздуха, пройти через тесную приемную, где, как и при Ришелье, толпились вельможи и солдаты, торговцы и монахи, а также магистратские, судейские и прочие чины, прибывшие за получением из рук кардинала дипломов на свои должности, приготовив для вручения мзду, положенную курьеру, обычно такие дипломы доставлявшему, чем Мазарини отнюдь не брезговал.Низко кланяющийся капуцин подобострастно ввел в кабинет юного короля, который привычно подошел под благословение своего первого министра и наставника.— Ваше величество, — звонко начал Мазарини, — вам надлежит подписать ряд указов, почтительно подготовленных мною в расчете привлечения в наш лагерь былых врагов, доблестно разгромленных Тюреном при взятии Парижа.— Что это? — с опаской спросил Людовик XIV и поморщился. — Опять тюрьмы, казни?— О нет, — покойно произнес Мазарини. — Всему свое время, ваше величество. Привлеченный на нашу сторону враг стоит десяти казненных, ибо не просто сойдет с нашего пути, а встанет на нем впереди нас, чтобы ради собственной выгоды истреблять былых своих соратников, верно служа отныне вашему престолу.— Чем же этого можно достигнуть, ваше преосвященство?— Милостью и всепрощением, ваше величество, прославлением вашего милосердия. И упомянутой мной выгодой, которую извлекут прежние наши противники, перейдя к нам.— Мои или ваши? — не без хитрецы спросил юноша.— Посвятив себя величию вашему, я не могу отделить врагов своих от врагов ваших, но хочу и тех и других сделать покорными слугами короны.— Поистине я не устаю учиться у вас, мой наставник!— По моему совету вы простили принца Конде, вы позволили бежавшему из тюрьмы кардиналу Рецу вернуться во Францию частным лицом. Пусть пишет мемуары. Принц же Конде станет блюстителем дворцового этикета, который вы жестоко введете для обожествления короля и укрепления трона. Поэтому нижайше прошу ваше величество подписать несколько указов о помиловании и награждении.— О награждении? — удивился Людовик XIV. — За что? Кого? Опять того же прощенного только что принца Людовика II Конде? Вы не ошиблись, кардинал?— Так надо, ваше величество. Вы наградите его не столько за его заслуги, сколько для его стараний и нашей пользы.И тут Людовик XIV хмыкнул и произнес фразу, вошедшую впоследствии в историю, поскольку он повторял ее не раз:— Награждают не за что-нибудь, а для чего-нибудь.— Мудрейшие слова, ваше величество! Они прославят короля Франции в веках!Юноша усмехнулся, понял, что наставник доволен своим учеником. И, сев в предложенное первым министром кресло за его столом, стал послушно подписывать один за другим указы.Мазарини стоял за его спиной и забирал обретшие силу бумаги, передавая их капуцину.— Вот теперь о вас, ваше величество, будут говорить как о милостивейшем из всех государей, — с поклоном произнес Мазарини.— А о вас как о мудрейшем министре, которому мне никогда не найти замены, — ответил юный король, вставая.Мазарини проводил его только до дверей кабинета, и юный король вынужден был, снова морщась, идти, чуть ли не проталкиваясь следом за капуцином, раздвигающим впереди него толпу ожидающих приема. И лишь на внешней лестнице он очутился в окружении ожидавшей его свиты.Через несколько минут королевская карета со скачущими рядом блестящими всадниками загромыхала по булыжной мостовой.Мазарини стоял у окна, наблюдая за отъездом короля. Какие всходы дадут зерна, брошенные им в душу юного монарха?Резко отвернувшись от окна, он дал знак стоящему в выжидательной позе капуцину, и тот ввел в кабинет двух скромных монахов из монастыря св. Иеронима, чем-то похожих друг на друга. Кардинал уже знал, что это иезуиты, всегда стремясь поддерживать с этим опасно влиятельным Орденом взаимовыгодные отношения.— Ваше светлое высокопреосвященство! — сладким тенорком начал отец Максимилиан-старший. — Во имя господа нашего всемилостивейшего и его величества короля, опирающегося на мудрость праведных слуг своих, мы прибегаем к вашей незамедлительной помощи, как высшего стража короны, дабы пресечь греховные замыслы врагов государства и церкви, вероотступников и негодяев, известных Ордену. Кардинал принимал монахов стоя, прижав к груди украшенный бриллиантами крест.— Во имя Христа, спасителя нашего, готов выслушать вас, верные служители святой католической веры.— Отец Максимилиан поведает вашему светлому высокопреосвященству о делах столь же греховных, сколь и опасных, — мрачным басом присовокупил младший Максимилиан.— Я внимаю вам, как слову, господом внушенному.— Нам удалось установить, ваше светлейшее высокопреосвященство, — вступил снова Максимилиан-старший, — есть вероотступник, уже не раз уличенный и остановленный церковью в своих попытках порочить духовный сан служителей церкви или основы их веры, опирающейся на канонизированное учение древнего философа Аристотеля. К греховной насмешке вольнодумец тот стремился в своей бесстыдной комедии «Проученный педант» и в еретической трагедии «Смерть Агриппы», а также в злобных стишках против вашего светлого высокопреосвященства и даже ее величества королевы-матери, в грязных памфлетах, включенных в недостойную «Мазаринаду». Ныне же этот негодный Сирано де Бержерак совместно с приезжим судейским из Тулузы метром Пьером Ферма замышляет недоброе в кабачке «Не откажись от угощения!», как удалось выследить нашему верному послушнику, который, будучи лишен слуха, умеет понимать слова по движениям губ, о чем мы и спешим донести вашему светлому высокопреосвященству как опоре престола и церкви.— Полагаем необходимым схватить и казнить заговорщиков, — мрачно добавил младший иезуит.Мазарини не повел и бровью, лишь переложил крест на груди.— Святой Орден Иисуса отличается решительностью своих действий, — задумчиво произнес он, — что нельзя не оценить. Но… сейчас, отцы и братья мои, иное время, чем в год трагедии на улице Медников.— Время иное, ваше светлое высокопреосвященство, — пробасил Максимилиан-младший, — но место то же, улица Медников.— Вот как? Та самая, где кинжал иезуита-мученика Равальяка пронзил грудь короля Генриха IV?— Именно так, ваше светлое высокопреосвященство. Он вскочил на подножку открытой королевской коляски именно на улице Ферронвери (Медников), где находится и кабачок, место сбора заговорщиков. И в этом надо видеть перст божий! — елейно произнес Максимилиан-старший.— Перст божий! — задумчиво повторил Мазарини.— Воистину так! — гулко прозвучал голос Максимилиана-младшего, — ибо приняв все мучения, Равальяк не смог назвать своих сообщников, руководимый лишь перстом божьим. — И добавил многозначительно: — Недаром регентство матери малолетнего Людовика XIII королевы Марии Медичи после удара Равальяка привело к великой деятельности вашего предшественника, его высокопреосвященства кардинала Ришелье, а вслед за ним и вашу высокую и незаменимую для Франции деятельность.Мазарини мог бы усмехнуться, но лицо его осталось величаво спокойным, даже строгим.— Не хотите ли вы оправдать в моих глазах злодейское убийство короля?— Боже упаси, ваше светлое высокопреосвященство! — воскликнул Максимилиан-старший, укоризненно взглянув на своего спутника. — Но если бы вы выслушали все, что рассказывает наш глухой, но божьей волей «слышащий» без звуков разбойные слова злоумышленников, то пришли бы в священный ужас, подумав о средствах предотвратить готовящееся злодеяние на улице Медников.— Воистину неотвратим перст божий, отцы и братья мои, — сказал наконец кардинал. — Нам известен былой дуэлянт и убийца Сирано де Бержерак, поднявший оружие против мирных монахов у Нельской башни, воспрепятствовав сожжению книг философа Декарта, осужденных буллой папы; нам известны и гнусные памфлеты Сирано де Бержерака, направленные против нас и ее величества благочестивой королевы Анны. Однако, восстановив в Париже справедливость, мы не сочли нужным преследовать его, ибо волей небес он наказан тяжелой и неизлечимой болезнью.— И все-таки, несмотря на это, ваше светлое высокопреосвященство, — вставил мрачно Максимилиан-младший, — он снова поднимает свою облысевшую в больнице доктора Пигу голову.— Я вижу, — усмехнулся Мазарини, — что ничто не скрыто от зоркого ока вашего высокого Ордена.— Ничего, ваше светлое высокопреосвященство, — подтвердил старший монах, опустив глаза.— Потому мы и надеемся, что через вас, служителя короны и церкви, господь обрушит свою кару на обнаруженных преступников, — добавил басом младший монах.— Ценю ваше усердие, братья по вере, — внушительно начал кардинал. — Передайте генералу вашего Ордена наше удовлетворение, однако… высшие соображения, которые руководят сейчас его величеством королем Людовиком XIV, не позволяют нам схватить и бросить на эшафот упомянутых вами уже достаточно провинившегося Сирано де Бержерака и ловкого судейского Пьера Ферма, выгородившего убийцу-гугенота в судебном заседании Тулузского парламента и способствовавшего выигрышу иска грязных крестьян против высокородных господ.Монахи переглянулись.— Если вашим светлым высокопреосвященством руководят высшие соображения, то можем ли мы сообщить о них генералу нашего Ордена? — вкрадчиво спросил казначей монастыря св. Иеронима.— Передайте брату моему, генералу вашего Ордена, что ныне наступила пора милостей короля, которую нельзя омрачать хватаньем кого-либо по указу короля, простившего и даже наградившего только что принца Конде, стоявшего во главе войск, препятствовавших возвращению его величества в Париж. Можно ли снизойти от имени нашего всемилостивейшего короля до подозрений начисто глухого, по вашему признанию, послушника и казнить какого-то стихоплета и судейского из Тулузы?— Великая мудрость глаголет вашими устами, ваше светлое высокопреосвященство, — закатив вверх глаза, заговорил Максимилиан-старший. — Но что же посоветуете вы делать слугам вашим из нашего ордена, не услышанным в своем рвении предотвратить несчастье, нам, напрасно стоящим у двери, в которую ломятся убийцы.— Не вы ли, отцы и братья по вере, упомянули о персте божьем? Велика милость святого в своей юности короля, но милость господня еще выше, — и кардинал многозначительно поднял палец. — Будем молить господа о помощи! Ибо вам известно, что все в Его высшей власти, все случающееся на земле: будь то в давнюю Варфоломеевскую ночь или в печальный день на улице Медников, чего, надо думать, он не допустит ныне в Париже в милостивейшие дни Людовика XIV, — предостерегающе заключил кардинал.Монахи поникли головами.— Истинно так, ваше светлое высокопреосвященство, — вместе произнесли они. — Все в божьей власти.— Все! — ясным, чуть повышенным голосом подтвердил Мазарини. — Решительно все во власти господней, даже… несчастные случаи в любом месте Франции, даже на той же улице Медников.Монахи переглянулись и, низко кланяясь, не поворачиваясь спинами к кардиналу, пятясь, вышли из кабинета.Через толпу ожидающих приема они шли уверенными шагами, зная, что надлежит им делать, «услышав» невысказанное слово мудрейшего из мудрых отцов церкви и государства, чего не уловил бы и глухой послушник Жан. Глава седьмая. ПОСЛЕДНИЙ СОНЕТ Если нельзя бросить голову на плаху, можно бросить плаху на голову. По Макиавелли Дни неистовой, вдохновенной работы настали для Сирано де Бержерака после встречи с метром Пьером Ферма.Он жил как бы в четырех измерениях: как философ, ищущий причины всеобщего Зла; как писатель, создающий картину мудрой жизни счастливых людей, противопоставив ее мрачному царству хищных птиц; как поэт, очарованный внешней и внутренней красотой Франсуазы; и наконец, как математик, увлеченный, казалось бы, такой простой, но неразрешимой задачей метра Ферма.Чтобы понять все четыре грани Сирано, нужно отыскать их общие корни.Утро он уделял мудрости, завершая свой трактат «Государства Солнца» (считающийся незаконченным!). С яркостью и сарказмом баснописца наделял он злобных птиц человеческими пороками и позволил коронованному тирану-орлу приговорить автора повествования к лютой казни, счастливо избежав которую тот попадает в страну мудрецов, где находит среди философов незабвенного Томмазо Кампанеллу. И тот показал пришельцу с Земли воплощенную на планете «Солнце» мечту, получившую на Земле, начиная с «Утопии» Томаса Мора, название коммунистической. Для счастливцев, живущих в таком обществе, земные злодеяния так же далеки и чужды, как людям птичьи нравы.Ежедневный четырехчасовой труд на благо общества стал любому мудрецу необходимым, как дыхание. Свободное время предназначалось самоусовершенствованию, наукам и искусству. Разумное самоограничение позволяло каждому получать бесплатно все, для жизни необходимое. Богатство как избыток потребного потеряло всякий смысл и презиралось бы, стремись хоть кто-нибудь к этим излишкам в условиях всеобщего изобилия и отсутствия ненужного там денежного обращения. И отпали сами собой споры, вражда и войны. Не из-за чего стало воевать и убивать друг друга. Вообще убийство, одна мысль о чем приводила мудрецов в содрогание, противоречило самой сущности людей той страны. Тем более что им удалось найти способ получения пищи и утоления голода без пожирания трупов убитых для этой цели живых существ (как на Солярии, для Сирано незабываемой!), и счастье всех людей покоилось там на свободе, равенстве, братстве и всеобщей любви друг к другу. И не поповская лицемерная «любовь к ближнему» внушила Сирано облик мира «Солнца», а формула Франсуазы, простой француженки из крестьянской семьи, мечтавшей со знаменем в руках на баррикаде о всеобщем счастье.Эта «формула Счастья» воплотилась у Сирано в его светлую мечту, представляясь ему яркой, наполненной внутреннего содержания и вместе с тем строгой и точной, как математическое выражение.И, отложив последние страницы трактата, он, словно продолжая его, погружался в дремучий лес цифр, отыскивая тропы закономерностей, ведущие к решению хитрой задачи Ферма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83