С такой же молодой беспощадностью написаны его американские рассказы, где досталось всем - от жестких чиновников до еврейских богачей, скудных на помощь и щедрых на советы. Я их не видел, так пишет он.
О дальнейшем моем пребывании в Америке я расскажу в другой раз. А вы ждите, старайтесь создать для этого спокойную обстановку и помните, что слова о Нежелании Расставаться остаются в силе.
...Я отстучал на машинке последнюю фразу и попытался закурить, но, оказывается, в моей зажигалке кончился бензин. Его хватило как раз на этот рассказ, чтобы я, прерывая его, не бегал на кухню. В сущности, повезло. Я восстановил настроение. Прикурить можно и на кухне.
Уподобляясь неведомым богачам, даю совет. Если у вас плохое настроение, возьмитесь за какое-нибудь дело и обязательно сделайте его. В крайнем случае напишите рассказ или ловите рыбу, как тот официант, над которым я напрасно иронизировал. Ведь я не видел, каким он возвращался с рыбалки. А это главное.
Я пошел на кухню и прикурил от конфорки газовой плиты как от головешки чегемского очага. Радио передавало "Персидскую песню" в исполнении Шаляпина. И это был подарок мне.
И я вспомнил дедушкин дом, вспомнил, как дядя Кязым прикуривал от очага. То сунет руку с цигаркой в самый жар, а чаще вытащит дымящуюся головешку, распрямится, большой, краси-вый, сумрачный, длинной затяжкой втянет огонь в цигарку и небрежно забросит головешку в пыхнувший, вызвездивший искры огонь очага.
И угадывались в этом жесте то спокойная точность хозяина-сеятеля, то вдруг усталое презрение ко всему, что подтачивало и хозяйство, и дом, и всех его обитателей. А Шаляпин поет "Персидскую песню". И кажется, все живы, потому что жили, шумели, смеялись, плакали вокруг этого очага... О, если б навеки так было... А почему бы нет, почему бы?
КУТЕЖ СТАРИКОВ НАД МОРЕМ
Пока я предавался воспоминаниям, очередь за мороженым вдруг истекла. То ли все окрестные отдыхающие успели им насладиться, то ли прошел ликующий слух, что запасы мороженого отныне неиссякаемы, потому что будут пополняться за счет переработанных на американских машинах снегов Эльбруса, предварительно обрызганных с вертолетов аргентинским сахаром, растворенным в голландском молоке. Протесты Фиделя Кастро по поводу аргентинского сахара Кремль в очередной раз стыдливо не заметил. Среди прочих фантастических слухов и такой мог иметь место.
Ажиотаж с мороженым кончился. Но тут забросили на "Амру" жигулевское пиво. У многих клиентов за столиками появились бутылочки с пивом. Очередь, но почему-то не столь большая, как за мороженым, толпилась у прилавка.
Это тоже были посторонние люди, которые прослышали, что здесь продают пиво. Большая их часть состояла из купальщиков, загорающих на мостках первого яруса пристани. Чтобы попасть сюда, они были обязаны одеться. В купальных костюмах сюда не пускали.
Но некоторые купальщики, и в этом было величайшее таинство наших отношений с государ-ством, оставаясь в плавках, толпились у внутреннего входа в ресторан, упорно дожидаясь какого-нибудь знакомого, который сидит в ресторане, естественно одетый, чтобы передать ему деньги на пиво. А потом они здесь, не переступив голой ногой запретную зону (игры граждан с законом, в ответ на игры закона с гражданами), как бы поверх закона и потому с дополнитель-ным наслаждением, получают свои законные бутылки. К тому же постоять в очереди почти голым и при этом не переставая загорать, редкое удовольствие для нашего человека.
- Голых не обслуживаю, холеры! - вскрикивала время от времени официантка, курирую-щая ближайшие столики. Она вскрикивала это не глядя, уверенная, что бедолаги стоят и ждут.
Но и тут не было абсолюта. Вдруг она сразу брала у всех деньги и приносила на подносе пиво. Чаще всего это было связано с тем, что кто-то из стоящих у входа оказывался ее знакомым, и тогда она вынуждена была и остальных обслуживать.
- Голых не обслуживаю! В последний раз, холеры! - кричала она, раздавая бутылки и заглядывая за спины передних, чтобы посмотреть, сколько там еще толпится на нижних ступенях лестницы.
Но иногда она вдруг ни с того ни с сего, без всяких знакомых, как бы сломленная смирен-ным терпением ждущих, в бешенстве вырывала у них деньги и, принеся пиво, вталкивала бутылки в протянутые ладони.
Так, бывает, пьяный, готовый нас ударить, вдруг в последний миг меняет решение и целует нас, вкладывая в поцелуй злобную энергию несостоявшегося удара.
Поблизости от этого выхода за столиком сидел крупный, плотный немец с двумя женщина-ми. Скорее всего, с женой и переводчицей. На столике стояли чашечки с кофе, бокалы, бутылка с шампанским. Немец курил трубку и оглядывал ресторан. Большое тело немца облегала свежая рубаха, на носу посверкивали очки в золотой оправе.
Пожилой купальщик в сатиновых трусах, с маленькой седой головкой постаревшего мальчика, неподвижно стоявший у входа, вдруг что-то сообразил, быстро подошел к столику немца и сказал:
- Браток, закажешь пиво, а потом я у тебя возьму. Но ей не говори, кому заказываешь!
После этого он протянул ему деньги, но немец, сразу же обернувшийся на его голос и уставившийся на его близкое лицо, не заметил протянутых денег.
- Я, я, - ответил немец с добродушным любопытством, глядя в очень близкое лицо купальщика с седой мальчишеской головкой.
- Да не ты, а я! - нервно пояснил ему купальщик. Он бросил вороватый взгляд в глубь ресторанной палубы, боясь, что его заметит официантка, охраняющая ближайшие столы. Она сейчас с заказами ушла в сторону буфета. Ты закажешь пиво, а я у тебя потом возьму! - очень внятно повторил он.
- Я, я, - тоже с еще большей внятностью повторил немец, со всё возрастающим любопытством оглядывая близкое лицо купальщика и как бы удивляясь, что на нем все еще не появляется признаков братания.
- Да не ты, а я! - повторил купальщик, чиркнув глазами в глубь ресторанной палубы, - вот тебе деньги, закажешь пиво, а я, я потом возьму!
- Я, я, - с еще большим удивлением, не меняя позы, уставился немец на лицо купальщика, все еще не замечая деньги и всё больше поражаясь, что на этом лице не видно признаков братания.
Переводчица протянула было руку к немцу и хотела ему что-то сказать, но потом остановила себя. Видимо, она испугалась, что немец поймет его, возьмет деньги на пиво, а потом будут неприятности с администрацией. И напрасно она этого боялась, как потом выяснилось.
- Да не ты, а я! - взвизгнул купальщик, теряя терпение.
Немец, опять мгновенно уловив повышенную интонацию, тут же повысил свою.
- Горби виват! - гневно ответил он, как выбрасывая последний козырь братания.
Тут купальщик наконец понял что-то и помахал рукой с деньгами у самых глаз немца. Одновременно к нему склонилась переводчица и что-то сказала. Он выслушал ее, не меняя позы, как бы уверенный, что этого человека ни на секунду нельзя выпускать из кругозора.
- Бир? - удивленно спросил немец, продолжая с бесстрашным любопытством глядеть в близкое лицо купальщика, как смотрят сквозь стекло аквариума на глубоководную рыбу. Тем более если эта рыба человеческим голосом попросила пива.
- Да, да, бир! - радостно закивал проситель, вспомнив знакомое слово и чувствуя, что наконец понят: - Пиво по-нашему! Бир!
- Ферботен! - громко и строго сказал немец. И хотя и теперь он не изменил позу, казалось, он прикрикнул не только на этого просителя, но и на всю страну. Что, кстати, было бы неплохо.
Он продолжал заглядывать в близкое лицо со всевозрастающим любопытством и бесстраши-ем, как бы даже с готовностью, как бы даже с желанием, чтобы стекло аквариума в конце концов рассыпалось, если это послужит пониманию людей этой страны значения великого слова "ферботен".
Такого бесстрашия проситель не выдержал и неожиданно быстро отошел на свои прежние позиции. И немцу это очень понравилось. Тут он позволил себе чуть повернуть свою крупную голову и посмотрел на своего просителя с выражением первоначального и даже еще большего благодушия.
Поймав его взгляд, он весь оживился, залучился доброжелательностью и даже стал руками показывать, что всё обстоит очень просто: надо одеться и войти. Стоит понять, чего нельзя, как тут же поймешь, что можно.
- Мы выиграли войну, а они кайфуют на нашей территории, - громко проворчал проситель.
- Что ты, - охотно подхватил второй купальщик, до этого с некоторой завистью следивший за ним, - справедливости не было и нет!
Немец благодушно пошушукался с женой и переводчицей, отпил шампанского, зажег труб-ку, пыхнул ею несколько раз и вдруг, глядя вперед, сурово сосредоточился, как бы ища второе слово, которое надо сказать этой стране, чтобы навести в ней окончательный порядок. Но второе слово как-то долго не находилось, и немец явно загрустил.
...Чего нельзя сказать о стариках, пировавших направо от меня. Они вовсю расшумелись. Их было восемь человек. Они пришли сюда часа два назад. Те, что были помоложе, несли в руках кошелки с провизией и вином. Служители ресторана принесли стол и придвинули его к столику под тентом.
Старики расселись. Кажется, кроме посуды и боржома они всё принесли с собой: жареные куры, ореховое сациви, зелень, сыр. Они даже муку для мамалыги принесли с собой. Всего этого сейчас нет в ресторане, а там, где есть, достигает астрономических цен. Старикам, видимо из уважения к их почетному возрасту, разрешили явиться сюда с продуктами. Чем был вызван пир, мне так и не удалось узнать, потому что первоначальные тосты я прозевал, а когда обратил на них внимание, они, вероятно, и сами забыли о причине, собравшей их здесь.
Под тентом, лицом в мою сторону, сидели два самых колоритных старика: Тимур Асланович и Михаил Аркадьевич.
Тимур Асланович в прошлом знаменитый романтический актер местного театра. Сейчас это коренастый старик с желтеющей от старости, а точнее, львеющей гривой. Как он играл когда-то Отелло!
Когда, пламенный сам, объятый струящимся пламенем плаща, он вылетал на сцену, зал неистово рукоплескал! Чему? Страсти. Он играл страсть.
В те годы, приобщая народ к искусству, в театр нередко привозили деревенских зрителей. Один пастух, говорят, не менее горячий, чем наш Отелло, увидев сцену удушения Дездемоны, возможно даже приняв ее за попытку насилия, вырвал нож и прыгнул на сцену. Несчастье едва удалось отвратить.
Обком партии после такого случая из самых гуманных соображений запретил эту сцену, но труппа в летний сезон, играя в деревнях и диссидентствуя, своей волей восстанавливала ее. Правда, председатели колхозов, обычно сидевшие в первом ряду, с приближением трагической концовки вставали с места и зорко оглядывали зал, с тем чтобы вовремя осадить слишком впечатлительного зрителя, путающего искусство с жизнью.
При этом некоторые из них, в полном согласии с собственным мирным темпераментом, делали успокаивающие дирижерские движения рукой, как бы говоря: пиано, пиано.
На чаще, в согласии с более распространенным председательским темпераментом, они показывали залу кулак, и зал понимал, что надо успокоиться. Благодаря такой бдительности вспышки безумного сочувствия бедной Дездемоне гасились загодя и труппа продолжала диссидентствовать в деревнях.
После смерти Сталина и ареста Берия временно обессилевший обком вынужден был согласиться на эту сцену и во время игры в городе, правда приказав усилить бдительность пожарников в театре.
Вот таким актером он был когда-то Тимур Асланович. А теперь старость. Долгие прогулки по берегу. Кофе. Редкие кутежи. Мирно гудит за столом потухший вулкан. Но в кратер загляды-вать не советую - может дымнуть.
Михаил Аркадьевич высокий, прямой старик. Небольшая, нахохленная голова на длинной шее. Закатанные рукава светлой рубашки обнажают сильные руки рабочего, хотя он-то как раз и потомственный аристократ.
Лет десять тому назад мы с ним рыбачили в море. Он оглашал просторы залива могучей, разбойничьей песней "Атаман Кудеяр". Не скажу, что дельфины окружали нашу лодку, чтобы послушать его, но на берегу кое-кто останавливался и смотрел в море.
В тот день он меня перерыбачил в море и перепил на берегу. Правда, я его переел (свежая барабулька, где ты?), но это слабое утешение. Когда разговор коснулся литературы, он вдруг сказал, что, сидя на Лубянке, прочел роман Арагона "Коммунисты" и он ему понравился. Мы не будем здесь разбирать роман Арагона, но согласитесь, что это поразительно: сидя в коммунисти-ческой тюрьме, наслаждаться романом "Коммунисты".
- Я знал их во время французского Сопротивления, - сказал он, отвечая на мое недоуме-ние, - они были именно такими.
Ему сейчас под сто, но пока еще - тьфу! тьфу! не сглазить! - он человек сказочного здоровья. В судьбе оставшихся в живых российских аристократов есть что-то общее с судьбой американских негров. И те и другие прошли невероятный отбор на выживание, и в результате уцелели самые сильные.
Но трюмы кораблей, перевозивших заключенных в Магадан, были пострашнее трюмов шхун, доставлявших негров в Америку. А трескучий пламень морозов сибирских приисков сжигал вернее, чем солнце плантаций американского юга. И хотя у нас выжили действительно самые сильные, но их слишком мало осталось. И горько знать, что российское дворянство, за полстолетия вынесшее свой народ на гребень мировой культуры, уже никогда не будет в силах создать ни Пушкина, ни Льва Толстого.
У Михаила Аркадьевича прозвище Белобандит. Так следователь назвал его когда-то. Отец его состоял в свите принца Александра Петровича Ольденбургского. Жили они под Гагрой в своем имении.
Во время гражданской войны недоучившийся студент Московской консерватории ушел с Колчаком и испытал долгую одиссею эмиграции. После войны, опьяненный славой отечествен-ного оружия, запросился на родину, был выпущен, но потом, как и другие подобные ему энтузиасты, был арестован и попал в Магадан.
После Двадцатого съезда, уже из ссылки, вернулся в Абхазию. Сейчас живет в маленьком городке недалеко от Мухуса. До последнего времени, во всяком случае, работал автомехаником и хорошо зарабатывал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47