За предвоенные годы на их семью обрушилось столько горя: арестовали любимого дядю Ризу, выслали в Иран отца. Дед мальчика по отцовской линии был родом оттуда, но приехал в Россию еще в девятнадцатом веке. Дед давно умер, еще в двадцатые годы, до рождения мальчи-ка. И вдруг вспомнили про отца: поезжай туда, откуда приехал твой отец в девятнадцатом веке. Какая-то подлая чушь! Отец родился здесь, и никакой другой родины у него не было.
А тут началась Отечественная война с Германией и почти все мужчины их рода ушли на фронт. Из дома ушел старший брат мальчика и муж тетушки. В доме оставался сумасшедший дядя Коля и никому не нужный алкоголик дядя Самад. Он как всегда отправлялся по утрам в кофейню, расположенную на базаре, где за выпивку и небольшую еду писал крестьянам всякие прошения.
Мальчик думал, что аресты с войной кончились. Сейчас не до этого, сейчас надо родину защищать. И вдруг дядю Самада взяли прямо из кофейни. Пришли двое в серых плащах и взяли его. Так рассказывал человек, который хорошо знал дядю и сам в это время сидел в кофейне.
- Плохи дела, - сказал он, - раз они добрались до кофейни. Значит, немцы будут здесь. Это точно.
Он ушел, а мальчик долго думал над его словами. Получалось, что нашим неприятно сдавать города, в которых есть алкоголики. Может быть, наши хотели показать врагам, что в Советском Союзе не может быть пьяниц? Глупо! Глупо!
Мальчик, конечно, переживал потерю любимого отца и любимого дяди (об этом рассказано в другом месте), хотя он никогда не переставал верить, что рано или поздно они вернутся.
Может быть, еще горестней было, что постепенно перестали приходить в дом друзья дяди и отца. До войны еще оставался тетушкин муж, так что нельзя было сказать (мальчик и об этом подумал), что вот, мол, в доме не осталось мужчин и неловко заходить в этот дом.
Мальчик точно знал, что они перестали приходить от страха. Он знал, что никто из них не верит, что дядя или отец враг народа, но он знал, что все они боятся к ним заходить.
Правда, мальчик слышал, что некоторых из них тоже арестовали. Но кое-кого мальчик иногда встречал на улицах. Были и такие, что останавливались и гладили его по голове. Спрашивали об отце и дяде: что пишут, здоровы ли?
Мальчик отвечал им в суровой зависимости от того, кто дольше продержался, кто дольше продолжал приходить к ним домой. Не продержался никто, но мальчик хорошо помнил, кто из них раньше перестал заходить, а кто хоть и сдался, но не сразу.
Конечно, он никому не грубил, это было бы всё равно что навязываться. Но ему казалось, что по сухости ответов, по нетерпению уйти от них худшие должны были понять, что они довольно-таки жалкие людишки.
А некоторые из них при виде него смешно отворачивались (трусы! трусы! Взрослые отворачиваются от пацана!), а если не успевали отвернуться, как-то виновато улыбнувшись, промыливали мимо. У многих из них он с раннего детства сиживал на коленях и рисовал войну. И как они хохотали над его рисунками! И как ему было стыдно теперь это вспоминать! И как сиротливо опустел их дом, такой многолюдный когда-то, такой шумный, веселый!
И только дедушка Вартан в любую погоду продолжал приходить со своей остроугольной корзиной, наполненной свежими фруктами. Мальчик подумал: как странно, что до сегодняшнего дня он никогда их не сравнивал, не сопоставлял. Друзей дома с дедушкой Вартаном. Его приход был маленьким праздником, который начался до рождения мальчика и будет продолжаться вечно. И он до сегодняшнего дня не ощущал никакого геройства, никакой смелости в том, что дедушка Вартан продолжает к ним приходить. Он был уверен, что и сам дедушка Вартан об этом никогда не задумывался. Он был из какой-то другой жизни, и мальчику было бы странно вообра-зить, что дедушка Вартан, приходя к ним, проявляет какую-то смелость. Это было бы всё равно что луна, дерево или море вдруг испугались, что их арестуют.
Но вот дедушки Вартана нет уже больше месяца. И тайная тревога вползла в мальчика. Если бы дядю Самада за это время не взяли, ему бы и в голову не пришло беспокоиться. Никто нико-гда точно не знал, в какой день придет дедушка Вартан. Обычно, приезжая на базар торговать фруктами, он заодно и к ним заглядывал.
С каждым днем мальчик тревожился всё сильней и сильней. Но, конечно, никому об этом не говорил. А вдруг он больше никогда не придет? А вдруг он решил: раз того, ради которого он множество лет приносил фрукты, арестовали, не имеет смысла к ним приходить? Но откуда он мог узнать, что дядю взяли?
В той же кофейне - вдруг догадался мальчик. Она на том же базаре. Нет, бодрил он себя надеждой, не может быть. Не может быть. А вдруг те, в серых плащах, подошли к нему на базаре и сказали, мол, если еще раз войдешь в этот дом, мы тебя самого арестуем! И он решил больше не заходить.
Но ведь если те, что в серых плащах, напряженно соображал мальчик, следят за их домом, они бы это ему сказали после ареста дяди Ризы и высылки отца. Почему они ему раньше об этом не сказали?
Мальчик напряженно соображал и вдруг, холодея, догадался. Они всё знают. И поэтому они знали, что он приходит не ради отца или дяди Ризы, а ради его спившегося дяди Самада, который помог ему в каком-то деле еще до революции. А теперь, когда взяли и этого дядю, они предупредили дедушку Вартана, чтобы он больше к ним не заходил.
И вдруг совсем неожиданно мелькнуло в голове: раз они всё знают, значит, они знают, чем именно дядя помог когда-то дедушке Вартану? А что, если спросить? Мальчик вздрогнул от омерзения к самому себе: как это ему могло прийти в голову! Ни черта они не знают и никто не следит за их домом! Если бы кто следил за их домом, он давно это заметил бы. Чушь. Чушь. Чушь.
С тех пор как взяли дядю Ризу, выслали отца, а друзья их, гурьбой собиравшиеся в доме, перестали приходить, взрослый мир стал таким ненадежным, но он не должен брать в голову всякие глупые подозрения.
Мальчик устал глядеть на конец улицы и снова перевел взгляд на могучий тополь. Солнце уже близилось к закату и золотило его огромную, дышащую крону.
Справа раздавался звон монет, по которым били своими расшибалками Анести и Бочо. Казалось, два неутомимых кузнеца куют монеты. Они снова положили на камень серебряный столбик монет и, отойдя на отведенное расстояние, стали накидывать на сверкающий кон свои расшибалки.
Мальчик снова рассеянно взглянул на играющих и вдруг сразу понял, почему в долгой, упорной игре Бочо проигрывает. Его расшибалка была поменьше и полегче, чем у Анести.
Когда расшибалку накидывают на столбик монет, она обычно слегка отскакивает в сторону или вперед. Хотя иногда, если уткнется в землю под определенным наклоном, может и остаться на месте. Тогда всё решает точность броска. Но так бывает очень редко, обычно расшибалка отскакивает от земли, скользит и останавливается. Чем тяжелее расшибалка, тем меньше она отскакивает и скользит. В короткой игре это не приносит заметного преимущества, но в долгой игре сказывается выгода более тяжелой расшибалки. Она чаще ложится точней, и поэтому Анести чаще пользовался правом первым ударом разбрызгать монеты. Обычно первый удар бывал самым урожайным.
- Бочо, - сказал мальчик, - ты что, не видишь, что у него расшибалка тяжелей? Это же мухлевка. Или играйте одной расшибалкой, или играйте в орла-решку?
Бочо посмотрел на него очумелыми от азарта глазами, стараясь прийти в себя и понять его. Анести резко оглянулся и бешено заклокотал:
- А ты чего вмешиваешься в чужую игру? Греешь свою Белку на пузе, вот и грей. А то получишь этой расшибалкой по зубам!
Руки мальчика, гладившие собаку, остановились. Он сам не знал, что злая боль возмездия за всё, что случилось с его домом, вдруг сосредоточилась на Анести. Он еще сам не знал, что будет, но Анести по его глазам понял, что драка начнется сейчас же и будет беспощадной.
И он отступил, хотя и был драчун. Он почувствовал силу ярости мальчика и никак не мог понять ее причины. Не такой уж это было мухлевкой - играть более тяжелой расшибалкой. У некоторых пацанов пальцы так привыкали к собственной расшибалке, что они и сами не хотели пользоваться чужой, даже если она тяжелее.
- Ладно, будем играть моей, - согласился Анести и добавил: - А ты вроде своего дяхоза - псих.
И они стали по очереди накидывать на столбик денег расшибалку Анести. А туда, где она ложилась, ставилась расшибалка Бочо, чтобы было видно, кто ближе к столбику монет. Игра пошла ровней, но мальчик больше туда не смотрел. Он опять смотрел на конец улицы. Он ждал.
Сегодня всё решится, думал он. Сегодня. Дело в том, что именно сегодня тетушка посылала его на базар за покупками и он там случайно увидел дедушку Вартана. Тот продавал фрукты.
Мальчик замер. Сердце его так заколотилось, что даже стало больно в груди. Он не подошел к нему. Нет, только не это! Он машинально попятился, боясь, что дедушка Вартан его заметит и мальчик тем самым навяжет ему приход в свой дом. Он попятился не сводя с него глаз, боясь, что дедушка Вартан может узнать его со спины, а узнав, догадается, что мальчик его уже видел, и тем самым навяжет ему приход к ним домой. Он впятился в толпу. Дедушка Вартан его так и не заметил.
И вот он сидит на ступеньках и ждет. Смотрит в конец улицы, откуда должен появиться дедушка Вартан.
Солнце уже близилось к закату. И когда по их немощеной улице проезжала машина, поднятая пыль долго и красиво золотилась. Вскоре в конце улицы появилось много людей и мальчик понял, что футбол кончился и они возвращаются со стадиона. И было ясно, почему футбол кончился так тихо.
Люди шли, громко обсуждая упущенные возможности нашей команды, в очередной раз проигравшей тбилисскому "Динамо". Мальчику все они показались ужасно глупыми и скучны-ми. Сколько можно говорить об одном и том же! Сколько можно надеяться, что наша команда проиграла случайно! Да и как ей не проигрывать, когда чуть ли не каждый год наших лучших игроков переманивают туда.
Один из любителей футбола, друг того дяди, которого арестовали первым, проходя мимо их дома, вдруг бросил взгляд на второй этаж, туда, где раньше жил дядя. И что-то тоскливое мелькнуло в этом взгляде. Мальчик хорошо помнил, что именно он дольше всех держался, отпал последним.
Мальчик вздохнул и снова посмотрел в конец улицы. Там появился дядя Коля с ведрами, полными воды. Мальчик ожидал, что дедушка Вартан завернет на их улицу в конце квартала. Но он мог появиться и оттуда, откуда появился дядя. Но чаще всего он приходил, заворачивая с ближайшего квартала, и потому у мальчика екало в груди, когда кто-нибудь появлялся из-за угла. Нет, опять не он. Дядюшка шел с полными ведрами, и даже издали видно было, как он свирепо озирается, чтобы, не дай Бог, какая-нибудь собака или кошка не оказалась поблизости от его ведер. Он был страшно брезглив и мог прийти в неслыханную ярость, если бы собака пробежала мимо его ведра.
Поэтому он заранее зычным голосом отпугивал всякую четвероногую тварь, если она появлялась на улице или вдруг выскакивала из подворотни.
Впрочем, и человеку могло не поздоровиться, если он проходил слишком близко от его ведра или тем более по глупому любопытству заглядывал в него. Мальчик знал эту особенность дяди и считал, что излишняя физическая брезгливость тоже не признак большой ясности ума.
- Собаки! - грозно предупредил дядя, приблизившись к калитке и заметив Белку на коленях у мальчика. Он с такой предупредительной воинственностью взглянул на нее, словно Белка собиралась прямо с коленей мальчика прыгнуть в ведро.
На самом деле Белочка, заслышав голос дяди, не только не проявила странного желания прыгать в ведро с водой, но, наоборот, еще сильнее прижалась к мальчику. Дядя исчез в калитке.
Мальчик вспомнил, как его сумасшедший дядя разговаривает с портретами своих братьев, висевшими в доме. Иногда бабушка, стоя перед этими портретами, подолгу молила Бога вернуть ее сыновей.
А сумасшедший дядя не понимал, что его братья арестованы и высланы. Он только понимал, что они куда-то уехали и не возвращаются, а бабушка очень хочет, чтобы они вернулись. Это он понимал.
И он порой сам подходил к портретам и начинал с ними разговаривать, просил их быстрей приезжать, не обижать бабушку. Обычно он с ними разговаривал очень ласковым голосом. Видно, ему казалось, что, если поласковее с ними говорить, они быстрее вернутся. Но иногда он терял терпение и начинал их ругать за то, что они не жалеют бабушку, не возвращаются. Тут он, бывало, припоминал им и собственные старые обиды. И бабушке приходилось отгонять его от портретов, заставлять замолкнуть. Но объяснить ему, что случилось с его братьями, было невозможно.
Мальчик снова взглянул в конец улицы. Любители футбола отшумели и прошли. Никого не было видно. Мальчик стал думать о своем государстве. Это уже стало привычкой. Довольно прилипчивой привычкой. От нее спасали только многочасовые игры, купание в море или запойное чтение книг.
Но здесь не было ясности, а он любил ясность. Он терпеть не мог всё двоящееся, расплываю-щееся, извивающееся. И он думал, думал, чтобы всё стало ясно.
Мальчик обожал революционные песни. Он любил всякие песни, но революционные обожал. Ему становилось сладко, когда он слышал эти песни. Он в такие минуты готов был умереть, чтобы другие люди были счастливые, веселые, здоровые. Чтобы все смеялись, шутили, вечно зазывали к себе гостей и щедро угощали их.
И самая сладкая мечта была такая. Что будет, когда революция полностью победит? А будет вот что. На пристани, возле которой пацаны купались в море, иногда с катеров разгружали арбузы. Целая гора рябящих арбузов, бывало, возвышалась на пристани. Потом их вывозили на базар. Иногда продавали прямо на пристани. И он был уверен, что, когда окончательно победит мировая революция, взрослые дяди будут швырять ребятам в море арбузы. Швырять и хохотать. А ребята будут со всех сторон подплывать к арбузам. Кто первым доплыл, ему первый арбуз. Множество арбузов, взрывая воду, будет лететь в море. Бултых! Бултых! Бултых!
А пацаны, вдосталь наигравшись с арбузами и охладив их в воде, наконец поплывут к берегу, головой подталкивая арбузы впереди себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47