Когда С. с открытым взглядом и приветливой улыбкой плел свой лживый вздор, то искушение поверить ему было очень велико. Судя по манере поведения, он действительно не осознавал своего падения, усугубляемого обманом. И если С., несмотря на всю неустойчивость, в основе которой лежала истерическая способность вытеснения, мог десятилетиями успешно выступать на сцене, то это можно объяснить только все той же способностью, поддерживающей и его профессиональную форму.Не менее эффективно принадлежность к истерическому типу сказывается и на представителях других областей искусства. Во-первых, для любого художника очень важна способность отдаться творческому порыву без остатка, т. е. умение полностью перевоплощаться в своего героя, жить его жизнью. Во-вторых, демонстративная личность обладает повышенной фантазией, чему способствует специфическая раскованность мысли, присущая истерику. Психологически активное поведение вырабатывает строго логическое и при этом отвлеченное мышление; раскованность, легкость поведения, напротив, ведет к свободе, к возникновению конкретных картин, образов, из которых создается воображаемый мир. Свободная игра представлений, «сны наяву» характерны для людей с раскованной психикой. В таких «снах» счастливые, радостные представления преобладают над печальными и неприятными. «Он строит воздушные замки» – так говорят о мечтателях. В этом определении отражен и конкретный характер мечты, и ее мажорная тональность. Демонстративные и истерические личности склонны вытеснять неприятные мысли, которые могли бы побудить их к активным раздумьям, так как они не желают ничем отягощать себя. Свободная игра светлых, приятных представлений дается именно такой раскованностью мысли. Истерик обладает богатейшей фантазией, которая становится одним из доминирующих компонентов в структуре демонстративной личности. Фантазия проявляется даже при самом примитивном надувательстве. В таких случаях истерик действует не по заранее намеченной схеме, а опирается на конкретные слова и ситуации, возникающие в ходе мошеннической операции. Четкие контуры эта операция приобретает лишь в момент «исполнения». Именно конкретность, материальность фактов, которыми обманщик оперирует, придают убедительность действиям истерических аферистов.Точно так же и у писателя, обладающего чертами демонстративного типа, фантазия работает с особой живостью: конкретные образы, порождаемые раскованностью мысли и необходимые ему в процессе творчества, могут нахлынуть потоком. Художникам и композиторам фантазия приносит новые идеи, без которых и они не могут плодотворно творить.Можно привести яркий пример сочетания богатой фантазии и истерической структуры личности. Быть может, многие не признают Карла Мея Карл Мей (1842–1912) – немецкий прозаик. Написал свыше 50 томов романов, сюжетами которых являются увлекательные, хотя малоправдоподобные истории из жизни индейцев. Героем многих из них является Винету, вождь индейских племен. – Прим. пер.

настоящим писателем, но нельзя отрицать, что этот автор обладал огромной фантазией.До начала писательской деятельности Карл Мей более семи лет отсидел в тюрьме, отбывая наказания за кражи, грабежи со взломом и различные жульнические махинации. В 38 лет он в последний раз был в тюремном заключении. Все, что можно сказать отрицательного о Карле Мее, изложено в некрологе Альфреда Кляйнберга, напечатанном в журнале «Kunstwart». Друзья Карла Мея считают этот некролог злостным пасквилем, хотя и они не могут отрицать объективных фактов. Гурлитт пытается объяснить и смягчить отрицательные моменты некролога, но достоверность фактов вынужден признать и он.Мей, став уже писателем, продолжал свои авантюристические выходки, правда, теперь в них не было уголовного элемента. Например, к своему литературному псевдониму он присоединял громко звучащие имена с дворянскими титулами. Эти псевдонимы он увенчал званием доктора наук, которое впоследствии даже, так сказать, материализовал, приобретя за деньги диплом доктора в одном из американских университетов. Он выдавал себя за Old Chatterhand (Старого Болтуна), т. е. идентифицировал себя с одним из персонажей своих романов. О Винету он говорил как о своем реально существующем друге. Все описанные в его книгах путешествия Мей квалифицировал как истинные события, между тем большинство из них получили литературное воплощение еще до его первых поездок за границу. В одном из писем он упоминает о персонажах своих произведений: «Хоббль еще жив, Хаукенс, Файрхенд и Хаверфилд уже умерли». На его визитных карточках было напечатано: «Карл Мей, по прозвищу Old Chatterhand». В письма он вкладывал свои фотографии, где был снят на фоне разных экзотических пейзажей. Гурлитт не оспаривает этих фактов, но пишет: «Вопрос о том, совершал ли он в действительности те или иные путешествия, где он приобрел свой знаменитый карабин – в Америке или у старьевщика в Дрездене, каким путем он попал на фотографию в самую гущу индейцев, – все это не затрагивает его порядочности… Тяга к самоутверждению – вот что заставило его купить докторское звание и увиливать, когда потребовались объяснения».Особенное возмущение у противников Мея вызывает одновременное опубликование им благочестивых рассказов («Рассказы о богоматери») и бульварных романов с непристойным содержанием. Ему предъявили обвинение в том, что он пишет безнравственные произведения. Мей объявил на суде во всеуслышание, что неприличные места написаны не им, а вставлены позднее издателем. Но можно ли верить такому оправданию? Ведь книги такого содержания Мей писал на протяжении почти пяти лет, а между тем уверенно заявлял, что этих «вставок никогда не замечал». К тому же в благочестивых рассказах заметно отсутствие искренности, напротив, в них чувствуется поза, они отдают ханжеством. Это, однако, замечают не все. Многих людей Карл Мей сумел покорить своим ложным благочестием. Так, Штольте, который, как и Гурлитт, поддерживал эту артистическую личность (оба они издавали его книги), пишет о «Географических проповедях» Мея: «Они являются попыткой охватить всю космическую и культурную жизнь в едином молитвенном порыве для восхваления высшей божественной воли». Вот несколько заглавий из «Проповедей»: «Молись и трудись», «Кто честно живет, тот долго проживет» и т. д. Несмотря на лицемерие, заметное в «Проповедях», Карл Мей имел успех, многие годы он пользовался огромным уважением в кругах католического духовенства.Вершиной наглого обмана Мея можно считать цитируемое Бемом письмо. В нем после сообщения о смерти па 32-м году жизни его друга Винету сказано: «Я говорю и пишу: по-французски, английски, итальянски, испански, гречески, латински, еврейски, румынски, по-арабски – на 6 диалектах, по-персидски, по-курдски – на 2 диалектах, по-китайски – на 6 диалектах, по-малайски, на языке на-накуа, на нескольких наречиях сиу, апачей, команчей, суаки, ута, киова, а также кечумани, затем на трех южноамериканских диалектах. О лапландском упоминать не стану. Сколько рабочих ночей мне это стоило? Я и сейчас не сплю по 3 ночи в неделю: с 6 часов вечера в понедельник до 12 во вторник, точно так же со среды на четверг и с пятницы на субботу. Кому Бог дал один фунт разума, тот должен приумножать его, ибо с него спросится». Здесь с полной уверенностью можно говорить о pseudologia phantastica в психиатрическом смысле слова.Бем описывает также следующий эпизод: «Графиня И. из Кабуны в Славонии, читавшая романы Мея запоем, не могла перенести мысли, что Винету умер язычником, и обратилась к автору с укоризненным вопросом: почему он не описал обряда крещения, совершенного хотя бы перед смертью Винету. Мей совершенно серьезно написал в ответ, что упрек ее несправедлив: обряд крещения был совершен самим же Меем, т. е. Old Chatterhand, но в романе об этом умалчивается, ибо Мей опасался, что последуют нападки иноверцев». Мей парировал упрек читательницы заведомым обманом, чтобы выставить себя в благоприятном свете. Он вообще охотно переписывался с читателями, но, кроме того, создавал себе рекламу, публикуя читательские письма, которые сам же сочинял. Письма эти издавались в виде брошюр под названием «От благодарных читателей». Карл Мей в них представал воспитателем, пастырем, а его противники ниспровергались.Из всего сказанного видно, что Мей, пользуясь поэтической свободой, сочинял и лгал беззастенчиво, не брезгуя никакими средствами, пускал пыль в глаза, а дешевые выдумки выдавал за истину. Таким образом, творческая деятельность не положила конец авантюризму Мея, напротив, он продолжал свои проделки, но теперь уже в новом и оригинальном писательском жанре. Конечно, его авантюризм и в социальном плане приобрел несколько иное звучание: конфликты с законом кончились, молодежь бредила его романами.Карл Мей может быть отнесен к патологическим лгунам, которые очень сживаются со своей ролью и сами не осознают, что дурачат людей. Благодаря этому его игра приобретала предельно убедительный характер, окружающие верили ему безоговорочно. Вероятно, он покорил этой истерической стрункой и самого Гурлитта. Вот что читаем в одном из писем К.Мея к Гурлитту: «Господин советник юстиции Зелло, который только что у меня был, рассказал мне, глубокоуважаемый господин профессор, о визите вашем к нему, о том, что вы, наш пламенный борец за школьную реформу, предложили ему написать и опубликовать статью о благотворном влиянии моих романов на подрастающее поколение. Трудно выразить словами, как меня, старика, обрадовало это сообщение! Позвольте заверить вас, господин профессор, что я принадлежу к вашим убежденнейшим приверженцам, хотя вы об этом и не знаете!» Надо полагать, что эти льстивые слова вскружили голову профессору Гурлитту, однако можно усомниться в том, читал ли К.Мей до этого случая сочинения профессора. В другом письме Гурлитту, написанном значительно позднее, Мей делится с ним своими дальнейшими творческими планами. Высокопарный стиль письма свидетельствует о том, что и здесь речь идет не столько о серьезных планах, сколько о бахвальстве: «О своих замыслах я пока молчал, так как еще не созрел для них; не совсем готовы были и предварительные наброски и разработки. Сознаюсь вам, меня распяли. Десять лет я висел на кресте и изучал толпившуюся вокруг меня шумную компанию. Теперь, наконец, я созрел. Я закончил подготовку. Я сошел с креста и начинаю писать. То, что мне уже 70 лет, не имеет значения. Я надеюсь прожить еще долго. А если и нет, то я готов удовлетвориться одним-единственным произведением, лишь бы, оно соответствовало моим чаяниям и желаниям. Если это будет так, значит, я сказал то, что хотел, и спокойно буду ждать конца песни». В этом письме хорошо отражается самовлюбленный пафос истерика.Я нисколько не сомневаюсь в том, что развитию писательского таланта Карла Мея в большой мере способствовала его принадлежность к демонстративному типу людей. Акцентуированность личности привела в этом случае к миллионным тиражам его книг, к переводу романов К.Мея на множество языков. Судя по зримым портретам, описаниям и волнующим ситуациям этих приключенческих произведений, можно без колебаний сказать, что Мей поистине перевоплощался в своих героев, особенно когда они действовали с непревзойденной силой и ловкостью. Вероятно, он вживался в свои образы вплоть до полного слияния с ними, а поэтому вряд ли лгал, когда представлялся нам под личиной славного Old Chatterhand. Можно сказать также, что в романах, написанных от первого лица, т. е. от лица Old Chatterhand, эта форма повествования перестает уже быть только литературным приемом. Он действительно сам становится своим героем. И вот на этой-то истерической почве и вырастала его поразительная фантазия. ПЕДАНТИЧЕСКИЕ ЛИЧНОСТИ На уровне явной патологии личности педантическому типу соответствует ананкастическая психопатия. У лиц педантического типа, в противоположность демонстративному, в психической деятельности исключительно мало представлены механизмы вытеснения. Если поступки истериков характеризуются отсутствием разумного взвешивания, то ананкасты «тянут» с решением даже тогда, когда стадия предварительного обдумывания окончательно завершена. Они хотят, прежде чем начать действовать, еще и еще раз убедиться, что лучшее решение найти невозможно, что более удачных вариантов не существует. Ананкаст не способен вытеснять сомнения, а это тормозит его действия. Таким образом, необдуманности истериков противопоставляется нерешительность ананкастов. Разумеется, решения, с которыми связаны колебания педантичного субъекта, должны быть в какой-то мере важны для него: оказывать сопротивление естественному вытеснению трудно лишь тогда, когда неверный поступок грозит либо вызвать неприятности, либо воспрепятствовать приятному. То, что для человека не имеет серьезного значения, сознание вытесняет без всякого труда, для этого не нужно принимать особого решения даже ананкасту.При развитии у лиц педантического типа невроза важность решения не снимается с повестки дня, но в этом случае предполагаемая угроза, тормозящая принятие решения, может оказаться ничтожной. Если мать-ананкаст прячет в комнате, где находится младенец, все колющие и режущие предметы, то ее действия в известной мере оправданы страхом, что ребенок может пораниться. Но если та же мать вообще боится прикоснуться к младенцу, «чтобы не повредить ему», то она страдает неврозом навязчивых состояний.Так, например, навязчивое умывание может с натяжкой быть оправдано тем, что даже после тщательного мытья на теле все же остаются мельчайшие частицы грязи, часто невидимые (бациллы). В случаях, когда минимальная возможность опасности сопровождается резким, бурным аффектом, можно говорить о том, что стадия психологической нормы развития истекла, т. е. приходим к закономерности, описанной в цит. соч. (с. 191). Это можно образно представить как основной закон развития человеческих чувств, согласно которому эмоции, раскачиваемые между двумя полюсами, все «набирают высоту» и таким образом из незначительных реакций перерастают в глубокие аффекты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80