Зал затих, и все глаза повернулись к чужеземной принцессе. Хотя она провела при дворе уже неделю, многие еще не видели ее. Слухи о ее ежедневных купаниях, постоянных прогулках в любую погоду, ее влиянии на принца Чарлза, очаровательного принца Уэльского давали языкам работу. Сплетни коснулись даже ее выступления в парламенте.Покахонтас обвела глазами помещение. В плотной толпе трудно было разглядеть кого-то знакомого, но ни одно лицо из прошлого не мелькнуло перед ней. Она испытала одновременно облегчение и сожаление. Покахонтас благодарно улыбнулась, увидев королевского шута, прыжками расчистившего ей проход среди гостей. Он развлекал всех, то проходя «колесом» и гримасничая, то ущипнув кого-то за грудь или потянув за бороду. Еще рано, подумала она, он может появиться в любой момент.Шут заскакал перед ней, вокруг нее и затанцевал впереди, дуя в воображаемую трубу, когда она ступила в толпу.— А, принцесса Ребекка! — сэр Эдвин Сэндис улыбнулся, склонившись над ее рукой.Она как бы заново увидела его, высокого изящного джентльмена с властными голубыми глазами, и снова подумала о своей благодарности этому замечательному человеку, чьей проницательностью восхищались пэры.Глядя на нее, он подумал, что королева и ее дамы правы: она держится более величественно, чем любой из присутствующих здесь. Ее успех превзошел самые смелые ожидания. Она произвела впечатление даже на его величество, и он позволил ей именоваться ее полным титулом.Он заметил, что в уголках ее глаз залегли тонкие морщинки усталости.— Пойдемте, — сказал он. — До прибытия короля и начала танцев пройдет еще не меньше часа. Давайте посидим в одной из смежных комнат, вдали от толпы.Они выбрали одну из маленьких гостиных королевы, обитую темно-красным бархатом, с дубовыми стульями и столом перед большим камином, в котором горел огонь.— Мне жаль услышать, что ваш муж нездоров, — сказал Сэндис.— Всего лишь простуда, но грудь — его уязвимое место. Завтра он уже присоединится к нам.Беседуя с Покахонтас о планах, связанных с Виргинией, сэр Эдвин наблюдал за ее медленными, пленительными жестами. Когда она двигалась, ее нижняя юбка из тафты слегка шуршала и в воздухе разносился слабый, еле уловимый запах цветов. Аромат этот был незнаком сэру Эдвину. Он наслаждался ее изысканностью.В дверь тихо постучали. На пороге появился сэр Дэвид, на лице его отразилось облегчение, когда он увидел их, но в голосе звучала нерешительность.— Я повсюду искал вас, принцесса. Я знал, что вы захотите, чтобы я сообщил вам, что капитан Джон Смит здесь и просит разрешения увидеть вас.Покахонтас приподнялась со стула. Она посмотрела на сэра Эдвина. Стеснение в груди позволяло ей дышать лишь короткими вздохами.— Проводить его сюда, принцесса? — спросил сэр Дэвид.Сэр Эдвин увидел, что ее лицо стало совершенно белым, но в то же время глаза странно и болезненно блестели. Потрясенный, он вдруг осознал, что в последний раз видел такие глаза, когда загонял добычу во время охоты.Она едва заметно кивнула, охваченная мрачным предчувствием.Сэр Дэвид повернулся и распахнул дверь. Смит вошел в комнату и долго стоял, глядя на Покахонтас. Затем низко поклонился и медленно поднес ее руку к губам. Если Смит и говорил что-нибудь, Покахонтас не слышала его. Она только знала, что с его прикосновением все изменилось, а когда она взглянула в его глаза, то увидела там бога неба, и вся ее жизнь перестала что-либо значить.— Я не мог найти тебя, Покахонтас!Она открыла рот, чтобы ответить, но не смогла произнести ни слова.— Принцесса, вы хорошо себя чувствуете? — рядом с ней очутился сэр Эдвин.Она попыталась шевельнуть губами, но по-прежнему не смогла заговорить.— Я принесу рейнвейна. — Сэр Дэвид быстро повернулся и исчез за дверью.— Идемте, садитесь, — сказал Смит, и они с сэром Эдвином подвели ее к стулу.Мужчины были само внимание. Она слышала их озабоченные голоса, хотела заговорить, но не могла. Она заставляла себя вымолвить хоть слово, но с губ ее не слетало ни звука. Она знала только, что глаза Смита и его прикосновения окутывали ее, и больше ничто не имело значения. Глава 26 Дворец в Хэмптон-корте, июль 1616 года Она сидела у окна своей спальни во дворце Хэмптон-корта и смотрела, как от реки поднимается утренний туман и королевский лебедь потягивается и чистит клювом перья. С предыдущего вечера она была не в состоянии ни есть, ни говорить. «Вышло хуже, чем я предполагала, — безрадостно думала она. — Что мне делать?» Она молилась всю ночь, но впервые не испытала облегчения. Покахонтас, новообращенная в христианской религии, во многом пока была не уверена, но твердо знала, что испытываемое ею сейчас чувство — грех, и не только по понятиям христиан, но и по понятиям ее народа. Когда Джон Ролф, пытаясь этим утром заставить ее поесть, склонился к ней, верный и обеспокоенный, она чуть не потеряла сознание от угрызений совести. Он спросил, не станет ли ей лучше, если перебраться назад в лондонскую гостиницу, она быстро кивнула. «По крайней мере, гостиница — мой дом в этой стране, и там я буду чувствовать себя спокойнее», — подумала она. Она бежит из дворца и от Смита, но он, конечно, последует за ней. Она вспомнила решимость в глазах Смита. И снова желание сковало ее тело, и страсть заставила ее трепетать.И только вечером, когда Мехта привела к Покахонтас маленького Томаса, его оживленное личико наконец возвратило ей способность говорить, отвечать на его вопросы. Паухэтаны и близкие к ним придворные вздохнули с облегчением: принцесса снова заговорила. Между собой они решили, что, вероятно, напряжение от пребывания в Англии оказалось для нее слишком сильным.На другой утро свита принцессы разместилась в каретах, чтобы вернуться в Лондон. На взгляд придворных, включая и принца Уэльского, пришедшего проводить их, все казалось обычным. Ролфы получили приглашение присоединиться к двору на празднестве по случаю его возвращения в Виндзор через несколько недель. Хотя Покахонтас все еще не могла есть, она не переставала улыбаться и с благодарностью распрощались с теми, кто оказал гостеприимство ей и ее семье.На другой день в гостиницу доставили записку. Уединившись, Покахонтас дрожащими руками надорвала и развернула письмо. Оно было от Смита. Он хотел навестить ее этим вечером. Она велела посыльному передать Смиту, что ее не будет дома. Смяв письмо, она бросила его на стол. Крепко сжав кулаки, она мерила комнату шагами, прося Бога прогнать от нее Смита, ибо он разрывает ее сердце на части, и умоляя Его направить ее, смилостивиться над ней.Внезапно она почувствовала потребность бежать. Если бы она могла передвигаться свободно, она обрела бы способность ясно мыслить. С тоской подумала она о лесах Виргинии. В Англии женщины высокого положения путешествовали только в карете или портшезе, но она может прогуляться, пока Джон не вернется домой с собрания. Она схватила легкую накидку с капюшоном, чтобы укрыть себя от посторонних глаз, и незамеченной метнулась из комнаты. «Я могу отлучиться на час, — подумала она. — Все считают, что я отдыхаю».Из дверей дома напротив Джон Смит видел, как она выскользнула из гостиницы. По ее гибким движениям он узнал бы ее в любом наряде, но куда она собралась без сопровождения, пешком? Он ругнулся, следуя за ней по улице. «Я, как животное, — думал он, — слепо идущее по запаху. Если бы я только мог вообразить, что при виде ее во мне снова проснется такое желание, я никогда бы не поехал в Хэмптон-корт. Моя жизнь была такой приятной, воспоминания о ней стали уже тускнеть, а теперь я снова сгораю в огне страсти. Я должен запустить руки в ее волосы и ощутить прикосновение ее тела к моему. Я должен узнать, почему она вышла замуж в Виргинии. Господь пожелал, и вот у нее второй муж, и она вышла за Ролфа, человека, которого я уважаю». Прокладывая дорогу по людной улице, Смит понимал, что, если он сможет увидеться с ней наедине, все это будет неважно. «Я преследую ее, — думал он, — так же уверенно, как собака олениху, улицы Лондона — это моя территория». Он поглубже надвинул на глаза шляпу.Под летним дождичком камни мостовой заблестели и стали скользкими. Покахонтас проталкивалась сквозь спешившую по своим нуждам толпу. Тут были ремесленники и прислуга, но мало женщин, заметила она, пробираясь между телегами, портшезами, всадниками и редкими каретами. По запруженным улицам было трудно идти быстро, но движение вокруг нее, выкрики уличных торговцев, плач детей, руки попрошаек сразу же отвлекли ее от собственных забот. Она шла, позабыв обо всем, сворачивая с одной улицы на другую. Некоторые из них были такими узкими, что дома с черными балками, скрепленными белой штукатуркой, почти смыкались над ее головой. Так она шла целый час, когда вдруг поняла, что уже давно должна быть в гостинице. Но как туда вернуться? Внезапно она осознала, что не знает, где находится. Покахонтас еще ни разу в жизни не заблудилась, но это был чужой мир. Здесь не было тех знаков, читая которые, она нашла бы дорогу в Виргинии. «Здесь все по-прежнему чуждо мне», — подумала она. Потом она вспомнила о реке. Если она выберется к Темзе, то вдоль нее дойдет до знакомых мест. Она повернулась к старухе, продававшей в дверях дома цветы, и спросила, где река. Женщина одарила ее беззубой улыбкой и махнула в сторону другой улицы, но, пройдя по ней довольно долго, она так и не вышла, куда хотела. Ее семья уже наверное волнуется, и мысль об их переживаниях показалась ей нестерпимой. Начинало темнеть, и улицы постепенно пустели. Все добрые люди садились за ужин. Она остановилась около уличных мальчишек, болтавшихся без дела около повозки, и попросила у них помощи.— Госпоже нужна река, — сказал один.— Никакая она не госпожа. Чужеземка, вот кто она, — закричал другой. Он поднял булыжник и ударил им по туфле Покахонтас.— Смотри-ка, как прыгает! — выкрикнул третий.Она повернулась и, спасаясь, побежала, мальчики набрали еще булыжников и с гиканьем, бросаясь камнями, помчались вдогонку. На полном ходу Покахонтас завернула за угол, поскользнулась на влажной мостовой и упала на колени. Злая, вымокшая, она чувствовала удары камней по спине и рукам. Потом она услышала мужской голос, отогнавший мальчишек, и увидела руку, протянутую, чтобы помочь ей подняться.Незнакомец откинул капюшон ее плаща и спросил, все ли с ней в порядке. С забрызганного грязью лица Покахонтас яростно сверкнули глаза.— Я искала реку.Мужчина заметил ее легкий акцент и врожденную привычку держаться властно.— Вы перенесли потрясение, и я прошу прощения за испорченных мальчишек. Позвольте мне проводить вас в таверну в двух шагах отсюда, где вы сможете умыться. И вам не помешает выпить.Она согласилась пойти с ним. Она чувствовала себя грязной и хотела пить, а еще петому, что он был добр, и она подумала, что он наверняка проводит ее до гостиницы.Таверна была битком набита посетителями, но ее хозяева были отзывчивыми людьми, и у нее потеплело на сердце, когда она принимала оловянную кружку с вином. Поднося вино к губам, она вдруг почувствовала, что должна обернуться. От двери к ней медленно шел Джон Смит, на лице его был испуг. Кружка со звоном упала на пол.Больше она ничего не помнила, пока не очнулась наверху, в одной из спален, и не почувствовала нежные руки Смита, смывавшие грязь с ее лица, и его поцелуи, которыми он покрывал ее губы и веки. Она поняла, что больше не в силах противиться. Она снова будет принадлежать ему, и он снова откликнется на движение каждой частички ее существа.Между поцелуями она сказала ему, что должна вернуться к своей семье, потому что они, наверное, уже с ума сходят от беспокойства. Он ответил, что отправил посыльного передать, что она в безопасности, и приказал подать портшез. Потом его руки стали настойчивее, а у нее не достало воли остановить их. Она чувствовала, что Господь оставил ее. Как же еще объяснить, что из всех таверн Лондона Смит оказался именно в этой? Отвечая на его прикосновения, она подумала, что ею, должно быть, овладел дьявол, потому что в ее тело снова вселилось дикое создание, живущее своей жизнью. Он был беспощаден в своей жажде, и она раскрывалась в ответ и ликующая радость ритмичными волнами прокатывалась по ее телу, стремясь к своей вершине. Они разомкнули объятия, но ненасытность страсти продолжала биться внутри них.— Я шел за тобой, — сказал он. — Мне нужно было напомнить тебе, какие мы, когда вместе. А иначе я не мог дать тебе уйти.Покахонтас тяжело опиралась на руку Смита, пока он вел ее вниз по узкой лестнице на задний двор и проводил до портшеза. Идя рядом с ним в покое ночи, наполненная их любовью, она наконец спросила, почему он не пришел в тот день — много лет назад. И все получило свое разъяснение. Они могли только посмотреть друг другу в глаза и подумать, как могла сложиться их жизнь, если бы его не ранило, а она не стала бы женой Кокума.Она пообещала Смиту, что станет видеться с ним, но не слишком часто, потому что в Лондоне у нее много обязательств. Она не сказала ему, что находится в плену своих чувств, что он похитил ее любовь, когда она только становилась женщиной, и потому эта любовь стала частью ее души, источником ее жизни. Что это из-за него и благодаря ему ее жизнь стала тем, чем стала. Не сказала она и о том, что боится своих чувств.Ее жизнь была по-прежнему полной, насыщенной встречами, праздниками, обедами и балами. Покахонтас окунулась в свою роль посланницы Нового Света с возросшим рвением. Она вела беседы, танцевала, посещала собрания и приемы, и в иные моменты искрилась своим прежним весельем и озорством. Деятельное существование не оставляло ей возможности заглянуть в себя, и потому, когда бы она ни встречала взгляд мужа, ей удавалось подавить угрызения совести. Она старалась выиграть время, чтобы победить свои страхи.Смит ждал следующей встречи, но не получал от нее ни слова. Он отправил ей осторожное послание. Оно было принято, но не более того. Затем, неожиданно, они встретились на маскараде. Он сел рядом с ней, так близко, насколько осмеливался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46