Джон Ролф обнял ее и заговорил, прижавшись губами к ее волосам:— Мы только что приехали, поэтому должны спокойнее относиться к слухам. Мы обратимся к этому позже, чтобы ты не волновалась. Если некоторые горячие головы чего-то недопонимают, мы все им разъясним. А пока постараемся определить, существуют ли настоящие военные настроения. От членов Виргинской компании я о войне ничего не слышал.Сразу же успокоившись, Покахонтас перенесла свое внимание на подготовленные для нее развлечения и вспомнила, что в этот день у нее запланировано нечто особенное — первое посещение театра. Она тщательно выбрала закрытый шелковый наряд цвета лесной зелени — не в пример большинству дам, обнажавших плечи даже днем. Она пожалела, что у нее нет изумрудов, но утешила себя тем, что о ее жемчугах говорят повсюду. В любом случае, они шли к цвету ее кожи, которой все открыто восхищались.Посещение театра было весьма смелым предприятием. Многие из тех, кто состоял в Виргинской компании, были против любых театров.— Безнравственное место, — ворчали они.Но у короля и королевы было другое мнение на этот счет. Городские театры должны сохраняться. Актеры должны совершенствовать свой талант, чтобы давать при дворе достойные представления. Покахонтас очень просила сэра Эдвина, и ее покровители снисходительно отнеслись к ее капризу. Сопровождать их станет Генри Конделл, владелец театра. Сэндис напомнил ей, что Уильям Шекспир сделал очень много для ее приезда в Лондон. Он умер несколькими месяцами ранее. Кораблекрушение, которое перенес у Бермуд Джон Ролф, послужило основой его пьесы «Буря». Ее они и увидят вечером.Войдя в театр «Глобус», Покахонтас затаила дыхание. Она никогда не видела столько людей, набившихся в такое маленькое помещение. Четыре этажа балконов, и они уходят прямо в небо! Ей казалось чудом, что все это сооружение не разваливается под весом тел. Известие об их приходе опередило их, и, когда на виду у галерки Покахонтас провели на ее место, публика изогнулась и свернула шеи, чтобы разглядеть диковинную принцессу.— Но они так шумят, — удивилась Покахонтас, обращаясь к Конделлу. Зрители во время представления разговаривали, грызли орехи и беззастенчиво бросали скорлупу на пол. Покахонтас вспомнила полную тишину, царившую среди ее людей, когда исполнялся танец или кто-то держал речь.— В этой стране театралы — люди неуважительные, и писать для них трудно, — ответил Конделл с кислой улыбкой.Перипетии драмы, разворачивавшейся на сцене, тепло тел, тесно прижатых друг к другу в зале, удивительный ток открытых людских чувств, расцвеченные драгоценностями наряды дам, восхищенные взгляды мужчин — все наполняло Покахонтас наслаждением, какого она и не знала. Она откинулась на сиденье и отдалась происходившему вокруг нее.— Не очень-то волнующе! — выкрикнул в партере один из театралов. За этой репликой последовали кошачьи вопли, разные выкрики и оскорбительные предложения.— Вижу, что по крайней мере ваш муж находит пьесу удобоваримой, — пробормотал Конделл, поворачиваясь к Покахонтас.Она взглянула на мужа и увидела, что он подался вперед, в глазах стояли слезы. Еще бы — он снова переживает каждое мгновение шторма у Бермудских островов, подумала она. Она почувствовала боль при мысли о его жене и ребенке, о которых он, должно быть, думает в эту минуту.Она было положила ладонь на руку Ролфа, но вдруг поняла, что эти мгновения принадлежат ему одному, и не только пьеса, разыгрываемая перед ним, так поразила его — само возвращение в Лондон и все воспоминания охватили его сейчас. Ее пронзила печаль, когда она вспомнила, что та его жизнь, до встречи с ней, была счастливой. «Не то что мой брак с Кокумом», — подумала она. «А как же Смит?» — прошептал внутренний голос. Неужели театр всегда будет пробуждать в ней такие сильные чувства, подумалось ей. И она снова обратилась к драме на сцене.Когда во второй половине дня они вернулись домой из театра, она впервые испытала странную застенчивость перед мужем, поспешно переодеваясь в атласное персикового цвета платье для вечернего торжества. Она не знала, как нарушить его молчание, и решила предоставить вечеру идти своим чередом, пока за ними не прибудет двойной портшез и беседа станет уж точно невозможной. Покахонтас опасалась не только носильщиков, которые могли их подслушать. Каждое такое путешествие превращалось в мучительную процедуру: жадные глаза, приникавшие к окошкам, и мальчишечьи руки, тянувшиеся за подаянием, скользкие камни мостовой под ногами носильщиков, которые вынуждали портшез опасно крениться, а разнообразные запахи были такими сильными, что всю дорогу она не отнимала от носа платка, просто-таки вымоченного духами. И только ее глаза благодарно восхищались видом изящных церквей на углу каждой улицы и великолепием зданий и дворцов.В тот вечер на балу Покахонтас обрадовалась, что Конделл первым из всех увлек ее танцевать куранту. Она сказала ему, что спектакль глубоко тронул их обоих и что она хотела бы до отъезда посмотреть другие пьесы Шекспира. Он в свою очередь захотел узнать о драме в ее стране. Она засмеялась и сказала, что, возможно, он получил бы большое удовольствие от танцев паухэтанов.— А паухэтаны двигаются так же, как мы сейчас?Покахонтас улыбнулась, кланяясь и выставляя в торжественном танце носок туфли.— Иногда, но по большей части они двигаются гораздо живее, лучшие танцы исполняются без одежды.Она снова рассмеялась, потому что глаза ее партнера расширились от удивления.Когда танец окончился, она повернулась и увидела, что к ней в сопровождении сэра Эдвина пробирается Джон Ролф.— Принцесса, — сказал Сэндис, — ваш муж беспокоится о вас. Он боится, что вы волнуетесь из-за политических слухов о возможных разногласиях с вашим отцом. Вы не хотите лично выступить в парламенте?Покахонтас сжала руку мужа, благодаря его за заботу. Он, казалось, приободрился. Она повернулась к сэру Эдвину. Ведь она-то полагала, что от ее имени выступит он. Внезапно она почувствовала усталость. За свою жизнь она доставила уже столько посланий. Даже ее путешествие в Лондон было, в конце концов, всего лишь еще одним посланием.— А мне позволят говорить с ними?— Я уверен, что членам парламента будет интересно услышать вас. Вы прибыли сюда как представитель их колонии, но вы еще и дочь короля, которого они желают сместить. По моему мнению, им будет очень полезно узнать, как на самом деле обстоят дела в Новом Свете.И Покахонтас поняла, что как бы она ни страшилась, ей придется выступить с речью. Она вздохнула, глядя на сиявший огнями бальный зал. Бокалы с холодным рейнвейном, парики и сверкание драгоценностей — все померкло, и перед ней промелькнули месяцы и годы, когда она боролась за мир в Виргинии, многие мили, каждый она исходила между англичанами и паухэтанами, который раз принося новые предложения, уступки, договоренности. И снова ей приходится налаживать мир.Она сказала сэру Эдвину, что не хочет ждать. Она хочет выступить перед рассерженными членами парламента до того, как они укрепятся в своем мнении, и точно знает, что скажет. Он пообещал, что постарается устроить это в ближайшие несколько недель.Когда сэр Уолтер Рэли вышел из Тауэра, где находился в заточении, он нанес Покахонтас визит в гостинице. Он был одним из многих людей благородного происхождения, искавших встречи с ней, и они долго беседовали о развитии колонии. Он слушал ее с тоской, и она видела, что печаль его — печаль человека, чья судьба не состоялась. Двенадцать лет, проведенных в Тауэре по обвинению в сговоре с испанцами с целью возведения на престол Арабеллы Стюарт, взяли свое. Она сказала ему о своей предстоящей речи. Он заметил, что члены палаты общин собираются из английской провинции всего на несколько месяцев в году и постоянно озабочены тем, чтобы раздобыть денег. Король Яков тратит очень много, чтобы удовлетворить свои дорогостоящие вкусы. Члены парламента хорошие люди, сказал он ей, но утомлены вечным вопросом налогов. Большинство их никогда не покидало пределов Англии, и волнения дальней войны развлекут их.— Могу я посоветовать вам, принцесса, сделать ваш рассказ простым, но занимательным?Когда сэр Эдвин прибыл за ней, чтобы ехать в парламент, Покахонтас ждала его в наряде темно-красного цвета — в ее стране это цвет мужества, сказала она Сэндису с улыбкой. Волосы она сплела в тугой узел, а шляпу обвивали три золотых полосы на манер диадемы.— Никому из посторонних не позволяется выступать в палате, где заседают члены парламента, — предупредил сэр Эдвин. — Вы приглашены в один из комитетов, где вас ждут тридцать человек.Карета сэра Эдвина резко остановилась во дворе Вестминстерского дворца, и он провел Покахонтас под каменную арку входа.Дождь бился в высокие окна, за которыми, как в раме, текла серая река. Когда Покахонтас вошла в комнату, присутствующие затихли. Ее мягкий, с небольшим акцентом голос поначалу был едва слышен. Она рассказала им о своей красивой стране, богатой дарами природы, потом описала свой народ и его добродетели. Она не стала останавливаться на ужасающих страданиях, которые перенесли англичане, пока обживали эту землю. Она также сказала о враждебности туземных жителей и о семи долгих годах, которые потребовались двум народам, чтобы обрести взаимное доверие и достичь мира. Объяснив, что ее отец — человек справедливый и не нарушает своего слова, она добавила:— Но если на него нападут и мир, на который он согласился, будет нарушен, он станет сражаться. И в отличие от прошлого, когда он никогда не воевал всеми силами, он бросит всю мощь на то, чтобы выгнать англичан. У него многие тысячи человек и много ваших ружей и мечей. Англичане не смогут вовремя получать подкрепление — людьми и провизией, — чтобы поддерживать осажденные форты. Я умоляю вас не развязывать новую кровавую бойню между двумя народами, которые живут сейчас в согласии, добытом таким трудом.Затем поднялся и взял слово сэр Эдвин Сэндис:— Принцесса Покахонтас не сказала вам, что именно она, любимое дитя своего отца, удержала его от настоящей войны в первые месяцы существования Джеймстауна. Ее любовь к нашим соплеменникам, ее дипломатия и умение вести переговоры сделали возможным значительное присутствие англичан в Новом Свете.В тот вечер на званом обеде в ратуше Сэндис сообщил ей, что во время прений, последовавших за ее выступлением, члены палаты общин в конце концов осознали неосуществимость своих намерений. Еще он сказал, что она как жена англичанина и дочь короля паухэтанов произвела на них большое впечатление. Покахонтас почувствовала такое облегчение и радость, что, вернувшись в гостиницу, сбросила желтое бальное платье и до тех пор кружилась по комнате в наиболее вызывающем и возбужденном ритуальном танце паухэтанов, пока Джон Ролф не схватил ее и не покрыл поцелуями. Хэмптон-корт, июнь 1616 года Несмотря на похолодание и густые туманы, придворные дамы и кавалеры не собирались отказываться от своих летних развлечении. Королевские буколические пикники, часто устраивавшиеся на дворцовых лужайках, просто переместились в помещение: в крытый теннисный корт нанесли цветов и маленьких деревьев. Покахонтас все это очень нравилось. Каждое такое событие было для нее внове, и иногда она ловила себя на мысли, что хотела бы провести остаток своей жизни в развлечениях, наслаждаясь благосклонностью своих новых английских друзей.Король и королева понравились Покахонтас с первой встречи, особенно маленький уродливый король. Когда он останавливал ее в саду или в коридорах беспорядочно выстроенного дворца в Хэмптон-корте и начинал беседовать с ней, Покахонтас видела, что он очень умный человек. Каждый разговор становился кирпичиком, из которых он составлял свое мнение о ней, и она чувствовала, что все идет хорошо и она ему нравится. В день бала середины лета король неожиданно появился перед ней на садовой дорожке в сопровождении своего фаворита лорда Бэкингема. Она сказала ему, что направляется на встречу с визитерами из Лондона, желавшими посоветоваться с ней относительно Виргинии.— Принцесса, я наблюдал за вами, — с улыбкой сказал король. — У вас каждый день встречи. Мои люди отнимают все ваше время. Но ведь вы являетесь вместилищем всех мечтаний и устремлений моих привязанных к своему острову, но честолюбивых людей. Они, конечно, мечтают о благе Англии и, должен добавить, о своем благе в Новом Свете. Я сказал Дейлу, что вы прекрасное воплощение их надежд.В тот вечер бал середины лета ослеплял огромный зал светом сотен свечей и факелов. Люстры извергали водопады пламени. Свет отражался в серебряных подсвечниках и блестел на богатой парче, покрывавшей стены. В помещении смешались цвета соперничавших между собой шелков мужских нарядов и атласа женских, все оттенки — от бледно-розовых и желтых до глубокого пурпура и сини. В соответствии с последней модой, груди женщин были открыты полностью, соски подкрашены и иногда окружены стразами, наклеенными на белую кожу. Но фальшивые камни были только здесь. Рубины, изумруды и сапфиры, добытые путем оживленной торговли с Ост-Индией, щедро украшали и мужчин, и женщин. Широкие юбки с фижмами опасно колыхались, когда дамы передвигались по залу, напоминая маленькие корабли на поверхности блестящего моря.При входе в зал принцесса на мгновенье остановилась. Закрыла глаза: она уже привыкла к волне запахов, набрасывавшихся на нее. Слегка встряхнув головой, медленно вошла. На ней было бледно-зеленое атласное платье, расшитое жемчугом. Черные волосы заплетены в косы и уложены в высокую прическу, сверкавшую и мерцавшую вплетенными тут и там жемчужинами и бриллиантами. Вокруг шеи и на груди лежала тройная нить жемчуга, жемчужные капли свисали с мочек ушей. В ложбинке между грудей поблескивал маленький бриллиантовый крестик, подарок Виргинской компании. За ней шли трое ее виргинских слуг, одетые сейчас в шелк и кружева, замыкал процессию верный сэр Дэвид, приставленный к ней придворный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46