У нас ее называют «бочак». Сколько бы она в воде ни оставалась, больше не вырастет, всегда будет маленькой. Такой ее и ловят, такой и едят. Сорт такой…
Дед засмеялся и, укладывая рыбу в корзинку, заметил наставительно:
– А у тебя, Армен, сердце очень мягкое. Из человека с таким сердцем охотника не выйдет. Какой это охотник!.. В молодые годы и я был таким, как ты, жалостливым. А потом, в старое время, такой насмотрелся жестокости, что сердце зачерствело…
– Уф, уф, уф! Вы, я вижу, тут спозаранку что-то вкусненькое раздобыли? – послышалось позади них.
Подпрыгивая на здоровой ноге и размахивая длинным крючковатым посохом, к ним подбежал школьный друг Армена и Камо – весельчак и шутник Грикор. Еще в детстве, в поисках вороньих яиц, Грикор взобрался на тополь, росший у старой мельницы, сук подломился, Грикор упал, повредил ногу и с тех пор хромает.
– Ты, дед, еще разок закинь сеть, – сказал он, – на мое счастье. Сколько бы ни наловилось, в один присест съем, честное слово!
– Нет, внуки, от такой ловли толку мало, – покачал головой дед. – Надо бы… Да вот гляньте-ка! – вдруг сказал он, не закончив начатой фразы. – Гляньте-ка, сколько народу вышло на поля!
Прикрыв ладонью глаза, дед орлиным взглядом окинул широкую равнину, расстилавшуюся у подножия гор.
С грохотом двигались тракторы, шли плуги, взрывая землю и покрывая серо-зеленую гладь равнины ровными рядами широких борозд.
– Да, – продолжал дед, возвращаясь к прерванному разговору, – одной ручной сетью столько народу не накормишь. Надо неводом… А ну, Камо, раздевайся!
Мальчик сбросил с себя одежду. Холодок раннего весеннего утра мгновенно покрыл его кожу пупырышками. До чего же приятным и здоровым было это ощущение!
– Ну, берись за конец и входи в реку. Смело входи! – сказал дед, подавая Камо один край невода, а другой оставляя себе.
Камо с минуту постоял в нерешительности. Потом зажмурил глаза и бросился в воду. Быстро переплыв реку, он прикрепил верхний конец невода к вбитым в землю колышкам. Нижний край невода, увешанный тяжелыми свинцовыми грузилами, ушел на дно. Невод пересек реку поперек и преградил путь рыбам.
– Вот теперь поглядите, сколько их соберется, – сказал дед, самодовольно поглаживая свою длинную-предлинную седую бороду: за нее-то и прозвали его в селе «Борода Асатур». – Эгей, Камо, скорей назад, родной, простынешь!
Пока Камо одевался, разговаривая с дедом и Грикором, Армен любовался весенним утром. Мягкий ветерок нежно трепал его волосы и обвевал лицо.
У подножия гор, окружавших озеро Севан, еще лежал утренний туман, но вершины их, похожие на сахарные головы, уже четко выступали на фоне голубого неба, отливая серебром. Озеро, безмятежно проспавшее всю ночь в своей просторной постели, шевельнулось, покрылось легкой рябью, чуть слышно зашелестело. Поднялись и одна за другой длинными рядами понеслись к берегу волны. Волны добежали до прибрежных песков и – цоп-члуп, цоп-члуп! – разлились по ним с плеском, разбудив пернатое население тростников.
Многие из водоплавающих птиц уже сели на яйца и стаями больше не летали. Но отдыхало еще на озере много перелетных птиц, державших путь на юг, – их последние запоздалые стаи.
«Члтов-чилт, члтов-чилт!» – беспокойно кричала болотная птица, перелетая с кочки на кочку, словно искала кого-то.
«Кря-кря, кря-кря!» – громко звал свою подругу селезень.
Тысячи птиц, каждая на своем языке, воздавали хвалу наступающей весне.
Вдали, на горизонте, дымили грузовые суденышки, торопясь в прибрежные гавани. Рыбачьи лодки вдоль и поперек бороздили гладь озера, расставляя сети.
Шумно взлетали утки, растревоженные начавшейся на озере суетой.
Чем сильнее разгорался день, тем чаще, почти ежеминутно, воды озера меняли свой цвет. Из темных и мрачных они постепенно становились ясными и радостными и наконец приняли веселый светло-зеленый тон, а волны, набегавшие на берег, покрылись белыми гребешками пены.
Когда солнце поднялось и вышло из-за гор, горячие лучи его словно зажгли озеро, и оно загорелось таким слепящим блеском, точно по нему были разбросаны груды алмазов.
Дед с Камо стояли у реки и внимательно наблюдали за ее течением, угадывая ход рыбы. Неожиданно старик изменился в лице и схватил свою лежавшую на траве двустволку.
– Что там? – шепотом спросил Камо.
– Тсс!.. Выдра… Увязалась, негодница, за рыбой!
Вода в реке взволновалась, забурлила. В ней мелькнуло что-то темное и крупное. Дед выстрелил. Белым брюшком вверх всплыла на поверхность воды большая форель и медленно заскользила вниз по течению.
– Вот так выдра! – засмеялся Грикор.
– Удрала! – с досадой сказал дед, охваченный волнением охотника.
Мальчики видели, как в ритм ударам сердца вздрагивает в руках у старика дуло ружья.
– Ну, ничего. Я заметил – она вверх поплыла, теперь обязательно в невод попадет, – говорил дед, как бы оправдываясь. – Дробь мелка была. Что могла она сделать этому зверю, да еще в воде!.. Э, да он, кажется, уже и попался – гляди, невод сорвал!.. Плыви скорей, Камо, вытащи конец. Ах, проклятая, всех рыб передушит!
Камо снова разделся и поплыл к противоположному берегу.
Армен и Грикор, стоя у реки, смотрели, как дергается веревка, которой был прикреплен невод.
– Дедушка, ты думаешь, выдра поймалась? – спросил Армен.
– Как же иначе? Выскользнуть ей некуда – из рук деда Асатура не уйдет! – хвастливо сказал старик. – Вот только пока мы до нее доберемся, немало рыбы перепортит… Да что рыба – невод изорвет! Камо, живее!
Невод наконец вытащили. В нем сверкала серебристая гладкая спинка большой выдры. С ее кругленькой усатой хищной мордочки стекала вода.
– Порвала-таки, проклятая! Еще и удерет! – кричал дед возбужденно. – Эй, Грикор, сынок, чего ты ждешь? Прихлопни ее своей дубинкой по башке. Чего опешил?
– Да ведь подохнет, – серьезно сказал Грикор.
Армен, взглянув на длинный, с крюком на конце, страшный посох Грикора, отвел было глаза, но сейчас же обернулся снова.
– Погоди, не убивай, сниму сначала, – сказал он Грикору и направил на выдру свой фотоаппарат.
Выдра отчаянно билась и, пытаясь уйти, увлекала за собой невод. Лапы у нее были короткие, широкие, похожие на плавники. Она ползла, прижимаясь брюшком к песку. От воды короткий мех животного стал гладким и скользким, и выдра казалась голой. Когда же, барахтаясь в неводе, она перевернулась и на солнце сверкнуло ее светлое брюшко, мальчики решили, что такой красивой и нежной шкурки нет ни у одного животного на свете.
Дед выпростал невод. Часть рыбы ушла назад, в реку, через дыру, прорванную в нем выдрой. Но осталось ее все же немало: целую гору форели вывалил дед на берег.
Управившись с рыбой, старик содрал с выдры шкурку, а затем занялся починкой невода.
Теперь рыбы беспрепятственно стаями плыли вверх по реке.
В ярких лучах солнца, снопами прорезавших воду и освещавших глубины реки, искрились и сверкали серебряные бока форелей.
– Дедушка, скорее чини невод! – кипя от нетерпения, кричал Камо.
– Поди почини! – ворчал дед. – Эта дрянь не в одном ведь месте разорвала невод и не в двух…
Куда же рыбы стремились? Почему, покидая пристанище в глубинах Севана, уходила форель куда-то, подвергая себя разным опасностям? Каких только врагов не встретит она на своем пути: и рыбака с его сетями, и выдру, и баклана, и цаплю…
Яростно бьется и брызжет пеной в ветреные дни Севан. Волны встают валами и с дикой силой обрушиваются на берега, унося камни и размывая песок. Где же здесь метать икру рыбам! Могут ли они доверить судьбу своего потомства этим разрушительным силам? И природный инстинкт гонит их из Севана в Гилли. Но рыбы не остаются в Гилли. Они уходят и отсюда – вверх, всегда вверх! К родным родникам, к прозрачным, тихим и нежным заводям. Там мечут они икру и лишь затем возвращаются в Севан.
«Великое переселение рыб» из озера Севан в горные речки повторяется каждый год, и это самое лучшее время для лова.
В это время и разрешено ловить форель на Севане рыбному тресту.
А разве такой улов не лишает рыб потомства? Ведь они идут метать икру. Как будто лишает. Но поглядите-ка на тот домик с красной крышей, что стоит недалеко от места, где сидят мальчики. Это рыбоводная станция. Ей сдаст дед весь свой улов. Здесь из икры пойманной форели выводят десятки миллионов мальков и пускают в озеро. Вернется ли их с гор так много? Никогда. Потому-то, перегораживая реки, и ловят тут рыбу во время ее нерестового хода, спасая от гибели драгоценную икру и содействуя размножению потомства.
Камо зашагал вверх по течению реки, перерезавшей зеленый луг, который отделял Севан от его младшего друга – озера Гилли.
Посмотришь издали на этот луг в ясное, солнечное утро, и, кажется, что похож он на кокетливую красавицу, надевшую сверх зеленого бархатного платья красивый серебряный пояс.
– Армен, это, наверно, самая короткая река в мире. Я сосчитал – в ней всего сто двадцать шагов в длину! – сказал Камо товарищу.
ТАИНСТВЕННЫЙ РЕВ
– Когда же мы поедем, Армен? Время-то уходит! – торопил Камо. – Карта озера с тобой?
– Хорошо бы взять с собой деда Асатура.
– Дед не поедет. Не знаешь, что ли, какие сказки сложены у стариков про Гилли?
– Не надо говорить ему, зачем мы едем. Скажем, что на охоту. Услышав про охоту, он и о вишапе забудет…
Грикор, согнав телят, которых он помогал пасти колхозному пастуху, вернулся и подсел к деду. Подошли к ним и Камо с Арменом.
Желто-зеленая стена камышей окружает озеро Гилли. Такими же камышовыми стенами оно разделено на множество мелких озер, соединенных живописными протоками. На крошечных островках, то тут, то там разбросанных по озеру, ютятся несчетные стаи уток и больших черных лысух, или «водяных кур», как их называют армяне. Их, этих кур, на озере и в камышах так много и они так доверчивы, что некоторые охотники считают недостойным в них стрелять. Увидев человека, лысухи высунут головы из тростников; набравшись храбрости, выйдут и спокойно поплывут по озеру, потом по реке и дальше – на прогулку в Севан. А то и просто выберутся на берег, ничуть не смущаясь присутствием людей…
Озеро мягко плескалось в своих берегах. Под легким дуновением ветерка тихо шелестела листва прибрежных зарослей.
И вдруг, на мгновение покрыв все эти звуки, где-то в тростниках раздался страшный рев: «Болт… бо-олт… болт!..»
Казалось, кто-то отрывисто, с трудом переводя дыхание, дует под водой в огромную медную трубу.
Услышав эти звуки, дед Асатур вздрогнул и помрачнел.
– Сколько живу на свете, ни одного дня не помню, чтобы вишап не сердился, чтобы зло не кричал! – досадливо качнул он головой.
– По часам можно сказать, когда рассердится и заревет твой вишап, – угрюмо усмехнулся Армен. – Ох, найти бы нам это чудовище, дедушка, – мы с ним тогда поговорили бы по-своему!
Подняв голову, глухо заворчал любимый пес деда, Чамбар. Он только что прибежал из села, нашел хозяина и, мигом проглотив жесткое, пахнущее рыбой мясо выдры, сладко задремал у ног деда.
– Дедушка, ты веришь, что это вишап сердится? – подмигнув товарищам, спросил Камо. В его карих глазах загорелись веселые огоньки.
– Э-эх, внучек, откуда я знаю! Разно болтают. Тетке Тарлан поверишь – не вишап, а дэв. Кум мой Мукел говорил, будто это белый водяной буйвол. Ну, а отец мой, твой прадед…
Заметив, что плечи Камо вздрагивают от еле сдерживаемого смеха, а у Армена лукаво светятся глаза, дед Асатур оборвал свою речь на полуслове.
– Эй, мальчишки, вы что, хотите меня на смех поднять?.. А ты чего фыркаешь? – накинулся дед на Грикора. – Если твои телята опять заберутся в посевы, уши тебе оторву, не погляжу, что ты школьник! – ворчал он, впрочем довольно добродушно.
Грикор, смеясь, подставил старику ухо:
– На, дедушка, оторви… Ну чем же я виноват, что люблю телят? Вот кончу школу – обязательно в институт поступлю. Научусь за животными ухаживать – такую скотину буду выращивать, невиданную!
– Неплохо, сынок, – подобрел дед. – Учение – свет, ничто не сравнится с учением. Но можно и у природы немалому научиться, только наблюдай!.. Сколько лет ты учишься, Камо?
– Восемь.
– А я вот шестьдесят лет читаю книгу природы, а ей и конца нет… Так-то, родные, из школьных книг всего не узнаешь.
– Все, о чем ты читал в книге природы, дедушка, есть и в наших книгах, – сказал Армен.
Старик, казалось, обиделся.
– Как это может быть? – проворчал он недовольно. – Ну, сказано ли в ваших книгах, откуда прилетает столько птиц на наше озеро?
– С юга, с берегов Индийского океана, где они проводят зиму, – ответил, не задумываясь, Армен.
Дед удивленно поднял брови:
– Ну, а скажи: почему у болотных птиц и клюв и ноги такие длинные? У цапли, у журавля, у бекаса. Почему у бекаса тело маленькое, с яйцо, а ноги длинные, как карандаши, и клюв такой же?.. А вон та белая птица, что, как чучело, на одной ноге стоит, – к чему, скажи, ей дана такая длина глупая? – Дед насмешливо посмотрел на мальчиков.
– Потому, – спокойно ответил Армен, – что эти птицы добывают себе пищу из воды, из ила: червей, рыб, лягушек. Будь у них клювы и ноги короткие, они бы с голоду подохли.
– Ах ты, мой ученый! Откуда же ты так много знаешь? Только охотник, что всю жизнь проводит в лесу и в поле, и может знать об этом.
– Обо всем этом давно рассказал Дарвин, он жизнь животных изучал, – ответил за товарища Камо.
– Как я, должно быть. Каждый раз, как пойду на охоту, чьи-нибудь привычки узнаю – то волка, то лисы…
«Дарвин этот, конечно, охотник, и говорить нечего», – подумал старик. Но он не собирался складывать оружие перед Дарвином, каким бы охотником тот ни был. Не может же быть, чтобы кто-нибудь был более сведущ в делах природы, чем известный во всем горном крае охотник Асатур!
– Дарвин – одно, а ты – другое, – улыбаясь, сказал Армен. – То, чему учит Дарвин, имеет мировое значение. Он был человеком большого ума.
– Да-а?.. Большого, говоришь, ума был человек этот ваш Дарвин? – обиделся дед. – Значит, у нас нет ума?.. Ну, раз он такой умный, я ему один простой вопрос задам. Пускай ответит! Новорожденный детеныш дикого барана весит около семи фунтов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41