Но она не сморщилась при виде его тела и сняла с себя всё, кроме – по просьбе Авеля – пояса и нейлоновых чулок.
Услышав её стоны, он понял, как много времени прошло с тех пор, когда он в последний раз испытывал такой экстаз.
Авель перевернулся на спину, и Мелани положила голову ему на плечо. К своему удивлению, Авель почувствовал, что больше не хочет, чтобы Мелани была рядом. Он лежал и думал, как выпроводить её, не показавшись слишком грубым, как вдруг она сказала:
– Боюсь, я не смогу остаться на всю ночь, Авель. У меня завтра рано утром переговоры, и я должна немного поспать. Не хочу, чтобы по мне было видно, что я провела ночь на персидском ковре. Извини, дорогой. – Она встала и пошла в ванную.
Потом Авель смотрел, как Мелани одевается, и помог ей застегнуть «молнию». Насколько удобнее застёгивать платье в спокойной обстановке, чем расстёгивать его в спешке! Он галантно поцеловал ей руку, и она ушла.
Авель закрыл за ней дверь и подошёл к телефону рядом с кроватью.
– В каком номере остановилась мисс Мелани Лерой? – спросил он.
Минуту он слушал, как шуршат регистрационные карточки, и нетерпеливо стучал пальцами по столу.
– Постояльцев под таким именем у нас нет, сэр, – наконец ответили ему. – У нас остановилась миссис Мелани Ситон из Далласа, которая прибыла сегодня вечером, а уедет завтра утром.
– Да, это именно она, – сказал Авель. – Пришлите мне счёт за её номер.
– Да, сэр.
Авель положил трубку и долго стоял под холодным душем, готовясь ко сну. Он чувствовал себя успокоившимся.
После той ночи Авель ещё не раз в течение следующих нескольких месяцев приводил ночных посетительниц. Он всё сильнее отдалялся от Софьи. Но вот чего он никак не ожидал, так это того, что она наймёт частного детектива, чтобы следить за ним, а затем подаст на развод. Развод был совершенно чуждым понятием в кругу польских друзей Авеля, чаще встречались раздельное проживание или расставание. Авель даже попытался уговорить Софью не делать дальнейших шагов в этом направлении, понимая, что такое событие не усилит его положения в польском землячестве и уж тем более не будет способствовать осуществлению его общественных и политических амбиций, которые он намеревался реализовать в будущем. Но Софья была исполнена решимости довести процедуру развода до малоприятного конца. Авель с удивлением наблюдал, как женщина, такая незамысловатая в дни его побед, в своей мести стала, как сказал Джордж, маленьким дьяволом.
Когда Авель проконсультировался со своим адвокатом, то во второй раз услышал, сколько в его номере побывало официанток и гостий, не плативших за своё пребывание в отеле. Он сдался и поставил только одно условие – опёка над тринадцатилетней Флорентиной, его единственной настоящей любовью. Софья сдалась после долгой борьбы, согласившись на компенсацию в пятьсот тысяч долларов, дом в Чикаго и право видеться с Флорентиной в последние выходные каждого месяца.
Авель перенёс свой штаб и постоянную резиденцию в Нью-Йорк, и Джордж назвал его Чикагским Бароном в изгнании. Теперь Авель мотался по стране, строя всё новые отели, и заезжал в Чикаго только для встреч с Кертисом Фентоном.
27
На столе в спальне Уильяма лежало распечатанное письмо. Он сидел в халате и в третий раз перечитывал его, пытаясь понять, зачем Авель Росновский так упорно скупает акции банка Лестера и зачем он назначил Генри Осборна директором группы «Барон». Уильям понял, что не может больше рисковать и строить предположения. Он поднял трубку телефона.
Мистер Тэд Коэн оказался более молодой копией своего отца. Когда он прибыл на Шестьдесят восьмую улицу, ему не надо было представляться, – его волосы начинали седеть и выпадать в тех же самых местах, что и у отца, и на нём был точно такой же костюм. Возможно, что это был даже тот же самый костюм. Уильям уставился на Коэна, но не только потому, что тот оказался так похож на своего отца.
– А вы не помните меня, мистер Каин? – спросил юрист.
– Боже правый! – воскликнул Уильям. – Великий диспут в Гарварде. В тысяча девятьсот двадцать…
– Двадцать восьмом. Вы победили на диспуте и пожертвовали своим членством в клубе «Порсельянцев».
Уильям громко расхохотался.
– Может быть, нам надо было выступать в одной команде, раз ваша концепция социализма разрешает вам защищать интересы бессовестного капиталиста?
Он поднялся, чтобы пожать руку Тэдьюсу Коэну. На секунду они вновь стали студентами.
– Тогда в клубе вам выпивки не досталось. А что вы выпьете сейчас? – улыбнулся Уильям.
– Я не пью, – отклонил предложение Тэд Коэн. – И кроме того, боюсь, что теперь я тоже стал бессовестным капиталистом.
Оказалось, он пошёл в отца не только внешне, но всем стилем мышления, и внимательно ознакомился с досье Росновского-Осборна перед тем, как появиться перед Уильямом. Уильям подробно объяснил, что ему нужно.
– Немедленный отчёт с дальнейшим обновлением каждые три месяца, как раньше. Секретность по-прежнему имеет колоссальное значение, – сказал он, – но мне нужен каждый факт, который вы сможете раскопать. Почему Авель Росновский покупает акции банка? Считает ли он до сих пор, что я в ответе за смерть Дэвиса Лероя? Продолжает ли он войну с банком «Каин и Кэббот» и теперь, когда это часть банка Лестера? Какую роль во всём этом играет Генри Осборн? Поможет ли делу моя личная встреча с Росновским, особенно если я объясню ему, что не я, а банк отказал группе «Ричмонд» в поддержке?
Перо Тэдьюса Коэна так же быстро бежало по бумаге, как и перо его отца.
– Ответы на все эти вопросы надо получить как можно быстрее, чтобы я мог принять решение о том, информировать ли мне совет директоров.
Как и его отец, Тэд Коэн застенчиво улыбнулся и закрыл портфель.
– Сожалею, что вам приходится заниматься всеми этими проблемами, ещё не полностью оправившись от ран. Я появлюсь у вас, как только всё выясню.
В дверях он остановился.
– Я восхищён вашим поступком под Ремагеном.
В течение следующих нескольких месяцев Уильям быстро восстановил силы и здоровье, а шрамы на его лице и груди стали почти незаметными. Ужасные головные боли и провалы в памяти постепенно отошли в прошлое, а его правая рука набрала прежнюю силу. Кэтрин не разрешала ему приступить к работе, пока они не совершили долгий оздоровительный круиз по Карибскому морю. Во время путешествия Уильям с женой отдохнули лучше, чем за давние две недели в Лондоне. Кэтрин предупредила, что на судне нет банков, с которыми он мог бы иметь дело, но в конце плавания боялась, что ещё неделя – и Уильям купит корабль в качестве нового актива «Лестера», реорганизует команду, пересмотрит маршруты и расписания и даже способ управления «лодкой», как называл он этот большой круизный лайнер. Уильям не мог усидеть на месте и, как только корабль причалил в порту Нью-Йорка, тут же поехал в банк.
Скоро он глубоко погрузился в дела «Лестера». На сцене появилось новое поколение людей, закалённых войной; банками управляли теперь предприимчивые, скорые в размышлениях и решениях молодые люди, деятельности которых уделял пристальное внимание президент Трумэн, чья победа в борьбе за второй срок удивила весь мир, оповещённый уже о том, что победителем почти наверняка станет Томас Дьюи. Не удовлетворившись таким предсказанием, «Чикаго Трибьюн» далее сообщила, что Дьюи практически выиграл выборы, но в Белом доме остался именно Гарри Трумэн. Уильям очень мало знал об этом незаметном сенаторе от штата Миссури, помимо того, что читал в газетах, но как истый республиканец надеялся, что его партия найдёт подходящего человека для президентской кампании 1952 года.
Поступил первый отчёт от Тэда Коэна. Авель Росновский всё ещё искал способ купить акции «Лестера» и обращался ко всем перечисленным в завещании наследникам, но заключил только одну сделку. Сьюзен Лестер отказалась разговаривать с адвокатом Уильяма, когда тот искал встречи с ней, поэтому ему не удалось точно выяснить причину, по которой она продала свои шесть процентов акций, тем более что у неё не было для этого никаких финансовых оснований. «Ад не знает такой ярости», – подумал Уильям.
Отчёт Коэна был безукоризненно полным.
Генри Осборна назначили директором группы «Барон» в мае 1947 года, по всей видимости, с исключительной целью отслеживания движения средств по счетам «Лестера». Что ещё более важно, Авель Росновский обеспечил покупку акций у Сьюзен таким образом, чтобы нельзя было проследить их приобретение ни им самим, ни Осборном. Шестью процентами акций банка теперь владеет Росновский. Похоже, он готов заплатить ещё 750000 долларов за два процента Питера Парфита. Уильям слишком хорошо понимал, какие шаги сможет предпринять Росновский, когда получит в свои руки восемь процентов акций. Но ещё больше беспокоил Уильяма тот факт, что темпы роста «Лестера» отставали от темпов роста группы «Барон», которая уже сравнялась со своими основными конкурентами – группами «Хилтон» и «Шератон». Уильям уже стал задумываться о том, не проинформировать ли совет директоров о полученных новостях и не встретиться ли ему с Авелем Росновским лично. После нескольких бессонных ночей он спросил совета у жены.
– Да не делай ты ничего, – ответила Кэтрин, – пока совершенно точно не убедишься, что его намерения именно такие, как ты думаешь. Всё это дело может оказаться бурей в стакане воды.
– С Генри Осборном в роли наёмника Росновского можно быть уверенным, что буря не останется в стакане и это дело не закончится совершенно без последствий. Я не могу сидеть и ждать, пока выяснится, какие планы он строит в отношении меня.
– А вдруг он изменился, Уильям? Ведь с вашей последней встречи прошло почти двадцать лет.
– Аль Капоне тоже мог бы измениться, если бы ему дали высидеть его полный срок. Мы никогда не будем знать точно, но и гадать на кофейной гуще я тоже не хочу.
Кэтрин больше ничего не сказала, но Уильям позволил ей убедить себя и не стал ничего предпринимать, а только продолжал пристально следить за ежеквартальными отчётами Коэна и надеяться, что интуиция жены не подведёт.
28
Группа «Барон» заработала большую прибыль во время взрывного подъёма американской экономики после войны. С двадцатых годов в стране не было условий для такого лёгкого и быстрого зарабатывания денег, и к началу пятидесятых люди стали верить, что такие денёчки продлятся долго.
Но Авеля интересовали не только финансовые достижения. По мере того как он становился старше, положение Польши в послевоенном мире беспокоило его всё сильнее. Он считал, что его успехи не давали ему права быть сторонним наблюдателем. Что сказал Павел Залесский, польский консул в Турции? «Возможно, ты ещё при жизни увидишь, как Польша поднимется вновь». Авель употреблял всё своё влияние, чтобы американский Конгресс занял более решительную позицию в отношении советского контроля над Восточной Европой. По мере того как к власти там одно за другим приходили марионеточные социалистические правительства, у Авеля появлялось ощущение, что его усилия напрасны. Он лоббировал политиков в Вашингтоне, выступал перед журналистами, давал обеды в Чикаго, Нью-Йорке и других центрах польских землячеств в Америке, и скоро «польское дело» стало синонимом прозвища «Чикагский Барон».
Доктор Теодор Шимановский, бывший профессор Ягеллонского университета в Кракове, написал для журнала «Свобода» блестящую статью об Авеле под заголовком «Борьба за признание». Она-то и подсказала Авелю мысль войти в контакт с Шимановским и узнать, чем ещё он может помочь.
Пожилой профессор тепло принял Авеля.
– Барон Росновский, – сказал он, – я долгое время восхищаюсь тем, как неустанно вы работаете на благо нашего дела! Похоже, вы никогда не теряете веры.
– А почему я должен её терять? Я всегда считал, что в Америке возможно всё.
– Но, я боюсь, что как раз те люди, на которых вы пытаетесь влиять, и позволили случиться польской трагедии. Они никогда не сделают ничего конкретного, чтобы освободить наш народ.
– Не понимаю, что вы имеете в виду, профессор, – сказал Авель. – Почему они нам не помогут?
– Вы, конечно же, знаете, что американским солдатам был отдан специальный приказ замедлить темп своего наступления на восток, чтобы русские могли захватить как можно большую территорию в Центральной Европе. Паттон мог быть в Берлине задолго до русских, но Эйзенхауэр приказал ему приостановить наступление. А ведь самому Эйзенхауэру приказали как раз наши руководители в Вашингтоне – те самые, которых вы пытаетесь убедить вернуть в Европу оружие и войска.
– Но они же не могли знать тогда, чем в итоге станет СССР! Русские были нашими союзниками. Я согласен, что мы были глупы и наивны в 1945 году, но не американцы же предали польский народ.
Перед тем как ответить, Шимановский откинулся в кресле и устало закрыл глаза.
– Жаль, что вы не были знакомы с моим братом, барон Росновский. Я только вчера получил сообщение, что он умер шесть месяцев назад в советском лагере, очень похожем на тот, в котором были вы.
Авель подался вперёд, желая выразить соболезнования, но профессор движением руки остановил его.
– Нет-нет. Не надо ничего говорить. Вы же сами знаете, что такое лагерь. Соболезнования не нужны. Мы должны изменить мир, пока другие спят. – Шимановский помолчал. – Моего брата передали русским американцы.
Авель изумлённо посмотрел на него.
– Американцы? Но как такое возможно? Если вашего брата в Польше захватили русские…
– Мой брат никогда не попадал в плен в Польше. Он был освобождён из немецкого лагеря под Франкфуртом-на-Майне. Американцы продержали его месяц в лагере для перемещённых лиц, а потом передали русским.
– Этого не может быть! Почему они так поступили?
– Русские требовали репатриации всех славян. Репатриантов они хотели либо уничтожить, либо поработить. До кого не добрался Гитлер, до тех добрался Сталин! А я могу доказать, что мой брат более месяца находился в американской зоне оккупации.
– Но его случай, – начал Авель, – мог быть исключением…
– Исключений не было, зато было множество других случаев, – произнёс Шимановский бесстрастным голосом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68