Глава 2
О том, что в голове простого тихорецкого парня бродят такие мысли, естественно, никто не догадывался. Вчерашний банкет Мишка организовал по поводу того, что, кажется, все улажено. Марьяшино самоистязание благополучно завершилось. Чем больше он узнавал историю ее семьи, тем больше хотелось ее пожалеть. Боже, как эти графинькины заморочки осложнили жизнь бедной девчонки! С одной стороны ее допекает мамаша со злобным арабом Абду, с другой — бабушка перед смертью «сюрприз» приготовила — поезжай, внучка, туда, не знаю куда, найди того, не знаю кого, и объяви своим новоявленным родственникам, что они теперь богатенькие, как Буратино. Это ж надо, мучиться почти 80 лет сознанием того, что в России у тебя есть сын, и не сделать ничего для того, чтобы его найти. Вот как понять после этого женскую душу, а?
Мало того, после смерти Графиня все это повесила на внучку. А Наташка Истомина еще уговаривала меня, что она просто чудо, а не бабулька. И ведь имея такие связи, Порошина могла давно получить любую справку о своем незаконнорожденном ребенке и его отпрысках, так ведь нет, надо было сначала умереть, а потом поручить все этой девчонке!
Да уж чудо-бабулька, от ее жизненных историй Марьяша чуть до нервного срыва не дошла. После того как захмелевшая Марьяша всю ночь рассказывала им с Симоном историю своей бабушки, изредка прерываясь, чтобы поплакать навзрыд вместе с эмоциональным Симоном, Миша окончательно понял, что любовь к женщине и жалость к ней же — это две стороны одной медали. Будь Марьяша обычной француженкой — в меру кокетливой, упакованной, без проблем и комплексов, раздирающих ее изнутри, наверное, ничего бы серьезного у них получиться не могло. Ну, повстречались бы, переспали, как водится, пообщались немного и разбежались. Таких сценариев развития любовного сюжета в Мишкиной биографии можно насчитать немало. Француженок, правда, не было, зато были американка и красотка из Праги. А также достаточно богатый ассортимент отечественных красавиц…
С Марьяшей все совсем не так, все не как у людей. Его в последнее время часто посещали мысли о том, что нормальных отношений с девушкой у него просто не может быть. Он все время живет не по правилам, все делает между прочим, как Бог на душу положит. Хорошо, если Бог, а вдруг совсем даже наоборот.
У Марьяши, кстати, все тоже не по-людски получается, ей все время приходится решать задачки, которые для нее как будто кто-то специально придумывает.
«Все мои школьные и университетские друзья давно обзавелись семьями, детьми, дачами и квартирами, — размышлял Миша, поджидая в своем гостиничном номере Симона, — а у меня только работа, а на все другое, например на организацию семьи, ни времени, ни сил нет. Как это я лихо закрутил „на организацию семьи“», — посмеялся сам над собой Миша и, чтобы побыстрее отделаться от мрачных мыслей, решил пройти в номер к Марьяше.
В коридоре, напротив ее дверей, какой-то тип, присев на одно колено, завязывал шнурок ботинка. «Вот тоже нашел местечко», — подумал Миша, не обратив никакого внимания на этого неприметного парня, обошел его стороной и решительно постучал в дверь Марьяшиного номера. Услышав: «Войдите, не заперто», Миша тихонько открыл дверь.
Симона у нее тоже не оказалось. И это было доброй приметой. В последние несколько дней им никак не удавалось побыть наедине. То Симон, то родственники Екшинцевы — надоели до чертиков. А к Марьяше последние несколько дней его тянуло все сильней. Тогда в поезде так хотелось прижать ее.
плачущую, к себе, погладить по голове, как ребенка, и сказать: «Не плачь, я никому не позволю тебя обидеть, я сумею тебя защитить». Но сделать это помешал Симон.
Потом в ресторане местная девица не вовремя на танец пригласила да так прижалась, что было просто неловко отпихнуть ее от себя. Нравы здесь, однако, вольные. К тому же девица была не одна, чего ее вдруг потянуло к совершенно постороннему человеку? А Марьяше это не понравилось — после того, как вернулись в гостиницу, все попытки остаться наедине закончились провалом.
Открыв дверь, он увидел Марьяшу, сидевшую на полу и рассматривавшую семейные фотоальбомы. Она выпросила их у Григория, чтобы посмотреть, какими Екшинцевы были еще несколько лет назад — до смерти Людмилы, до Чечни, до того времени, когда Григорий еще не был пьяницей, а Виталий — инвалидом. Совсем другие лица, счастливые…
Она подняла глаза, попыталась улыбнуться, но у нее это плохо получилось. По припухшим векам и шмыгающему носу нетрудно было догадаться, что Марьяша опять плакала.
— Не изводи себя так, — сказал Миша и присел рядом, — Какой забавный у них пес. Здесь еще совсем глупый, вроде как улыбается, — сказал он, глядя на черно-белый снимок, где Гигант — еще совсем щенок — сидит у ног юного Виталия.
Именно Гигант со своей забавной мордой был виною тому, что Миша не сдержался. Он обнял Марьяшу за плечи, развернул к себе и заглянул в распухшие, но такие чудные глаза — светло-голубые с темным, почти синим ободком.
«Как же сильно я хочу ее», — только и успел подумать он, притягивая к себе теплое стройное тело.
Запах едва уловимых духов вскружил голову Мишане. А может быть, и не духи были виноваты, но всегда сдержанный в отношениях с нею Миша потерял голову.
«Неужели наконец-то решился», — пронеслось в голове у Марьяши, обхватившей в ответном порыве его за крепкие, красивые плечи. Больше всего на свете ей сейчас хотелось оказаться в его объятиях…
Для не совсем уже юной Марьяши, которую покойная графиня в душе считала «синим чулком», в отличие от своей очень уж раскрепощенной дочери Полины, то, что произошло у них с Мишей, было значительным событием. Всех ее поклонников можно было пересчитать по пальцам одной руки. Да и поклонниками их можно было назвать с большой натяжкой.
Роже — самый верный и практически друг детства, был славным парнем, но никак не мог претендовать на то, чтобы стать ее избранником на всю жизнь. Бесспорно, он был влюблен в нее, но вот Марьяша воспринимать его как любимого мужчину никак не могла. Друг, приятель, товарищ, — да, но любимый — это совсем другое. Он должен иметь совсем иную внешность, быть мужественным, красивым, остроумным, надежным…
Все ее приятельницы и подружки в душе подсмеивались над Марьяшей. Активную, полную сексуальных приключений жизнь они начали лет с 15-16, а Марьяшка, по их мнению, явно засиделась «в девках». Конечно, чтобы прилично учиться в Сорбонне, надо много времени проводить в библиотеке, читать запоем умные книжки и учебники. У других совмещать все это получается, а у Марьяши — нет. Даже верная Нюша, известная своими пуританскими взглядами, уже так и сяк намекала Марьяше, что пора бы паренька завести. «А то ведь и прогуляться не с кем, — сокрушалась бедная женщина. Но во Франции Марьяше такой никак не попадался, а как только прилетела в Россию, так сразу и встретила — Мишу Порецкого.
Но он был просто неоценимым помощником в ее делах и, скорее всего, у него уже кто-то был на примете. Так что рассчитывать на него Марьяша и не пыталась. А уж о том, чтобы кокетничать с ним, и мечтать себе не позволяла. Хотя ей иногда казалось, что Миша не просто из профессионального интереса помогает ей (она, кстати, планировала в конце своей миссии заплатить ему немалый гонорар), но тоже испытывает к ней некий интерес, как к женщине. Но потом опять что-то происходило, и ей уже было не до анализа таких тонкостей.
Миша, напротив, страдал от мысли, что Марьяше он нужен просто как помощник. Ей выпала нелегкая доля — замаливать грехи своей покойной, горячо любимой бабушки, которая не постеснялась перед смертью взвалить на внучку такую тяжкую ношу.
Начать действовать по привычной схеме охмурения, которая у него была отлажена до автоматизма, в отношении Марьяши он никак не мог. Ситуация не располагала. Но с другой стороны, все время исполнять роль ее помощника и советника при зарождающемся влечении было тяжко. Он настраивал себя на то, что нужно еще немного подождать. Вот поговорим с Екшинцевыми, нервишки у Марьяши придут в норму, тогда и возьмем свое. Долго ждать не пришлось.
К счастью, и Виталий, и Григорий — вполне приличные парни оказались, хоть и долго Не могли уяснить себе все, что с ними произошло. Все так лихо было закручено, как в мексиканском сериале, что поверить во французскую бабку-миллионершу было очень трудно. В кино так бывает, а в жизни не часто. Но Марьяшу они приняли нормально.
Когда вся дружная троица ввалилась к Екшинцевым в дом, уже под вечер, право быть основным докладчиком по делу о неожиданно привалившем наследстве Миша взял на себя.
После его пламенной речи Григорий соскочил со стула, долго кружил по комнате, задавал совершенно нелепые вопросы. Вышел из комнаты, принес из подвала большую бутылку вина, разлил по стаканам.
Все напряженно молчали: Марьяша сидела, опустив глаза в пол, как провинившаяся школьница, Виталий во все глаза смотрел на Мишку, как будто раздумывая, правду он говорит или прикалывается, только Симон сохранял присутствие духа, ожидая развязки. Он то и дело попивал из граненого стакана вино, явно наслаждаясь его вкусом.
Затянувшееся молчание первым нарушил Григорий. Он подошел к Марьяше, которая уже начинала шмыгать носом, готовая расплакаться, обнял ее за плечи, заглянул в глаза и сказал:
— Надо же, никогда никакой родни и в помине не было, а теперь вот на старости лет сестричка появилась. Да еще такая смелая, я бы даже сказал отчаянная, за тридевять земель прикатила, чтобы за бабку свою покаяться, — он отстранился, пристально посмотрел ей в глаза. — А ты молодец, девка. Только ты не плачь, не надо, мы, наоборот, радоваться должны, что теперь нам веселей жить будет. А если поможешь Витальку на ноги поставить, так это, почитай, жить заново начнем, а? — он снова обнял свою новоявленную двоюродную сестру, которая тут же уткнулась в его плечо и заплакала.
Виталька тоже шмыгал носом…
Миша вспоминал об этом вечере с теплотой. Выпили они тогда знатно. Марьяша после первой рюмки крепчайшего екшинцевского вина да после двух бессонных ночей в поезде моментально уснула. Релакс начался.
Симон на правах почти что отца перенес ее спящую на диван, укрыл вязаной дырявой шалью и подсел к Григорию. Мужская беседа была долгой, основательной. Миша, в отличие от разболтавшихся и немедленно подружившихся Симона и Григория, старался пить поменьше, а слушать побольше. Все-таки это не просто «встреча на Эльбе», а вполне серьезная процедура, связанная с определением наследственных и имущественных прав.
Чтобы стать родственниками на бумаге, им еще предстоит пройти немало инстанций. Но главное, что люди оказались хорошие. В этом Миша был уверен.
О том, что будет дальше, пока они с Марьяшей не говорили. Скорее всего, она уедет в Париж, заберет своих славных родственников, а про хорошего парня Мишу забудет. Сделал дело — гуляй смело. Наташе Истоминой помог, семье объединиться помог — сразу два добрых дела сделал. Все, свободен.
…Так Миша рассуждал перед тем, как решил зайти в номер к Марьяше. А увидев ее заплаканную, сидящую на полу среди старых фотоальбомов, не выдержал. Просто понял, что напрасно доказывал себе, что между ними, кроме дела Екшинцевых, ничего другого не может быть. Может, и должно быть. Марьяша обрела не только родственников, но еще и нашла любимого. И он должен ей это доказать.
Доказывать принялся немедленно, даже не сообразив, что это лучше делать на кровати, а не на полу в гостиничном номере…
Симон с Екшинцевыми нагрянули неожиданно. Услышав его звонкий смех в коридоре, Марьяша вскочила первой и стала лихорадочно одеваться:
— Скорее вставай, Симон идет по коридору, и не один.
— А где моя футболка?
— Держи свою футболку, одевайся.
Она бросила ему футболку, с трудом подавляя желание вновь оказаться в этих объятиях: смотреть на обнаженного Порецкого не было сил… Голова у Марьяши кружилась от счастья, а верного и преданного Симона, голос которого был слышен уже у самой двери, хотелось просто придушить.
Глава 3
В то время как Миша с Марьяшей рассматривали фотоальбом со всеми вытекающими из этого просмотра последствиями, Симон, разомлевший в жарко натопленной комнате, развалясь сидел в уютном кресле.
В руках — бокал виноградного вина, в кресле напротив (хоть и инвалидном) — приятный собеседник. Сказочные ощущения уюта, спокойствия, полной изоляции от шумной парижской жизни.
Последние три дня он почти безвылазно находился в доме Екшинцевых. Пока Григорий был на работе, в автомеханических мастерских, они с Виталием вели неспешные «светские» беседы — о том, например, что климат в Краснодарском крае удивительно похож на южно-французский. В ноябре почти не бывает минусовой температуры, а иногда доходит до плюс 10-15 градусов, еще можно собирать поздние сорта винограда и делать из него вино. У его брата в Провансе тоже есть виноградники, не так много, конечно, но свое вино они ежегодно производят. Только вино, которое делает Григорий, более крепкое, не такое нежное, как прованское, но пить его не менее приятно.
Виталий за годы затворничества отвык от людей, и общение со словоохотливым французом ему было только в радость. Симон многих вещей не понимал, например, зачем это из допотопного неработающего телевизора и запчастей собирать такой же допотопный телевизор, но работающий, если эти модели вот уже лет двадцать как устарели, не проще ли купить новый? А Виталий пытался объяснить ему, что в этом и состоит вся прелесть процесса — из металлолома сделать действующий аппарат.
Он никак не мог привыкнуть к мысли о том, что теперь они с отцом богаты: им принадлежит квартира в центре Парижа, усадьба с конюшнями и что-то еще из недвижимости, что именно, он даже и не пытался запомнить, и много-много денег в байке. Пока, правда, воспользоваться этим нельзя, так как еще предстоят какие-то формальности. Но то, что они с Марьяшей и этим классным парнем Мишей поедут сначала в Питер, а потом и в Париж, уже точно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33