Ты чем-то озабочен? Когда ты удил рыбу, у тебя были печальные глаза.
— Мне нагорит. Я удрал с уроков. Надоело учиться. Я знаю больше, чем другие, и когда начинаю о чем-нибудь рассказывать, все хохочут и называют меня маленьким старичком-философом, так как я обычно говорю о том, что им неизвестно и потому непонятно. Учителя тоже морщатся. В колледже, считают они, никто не должен выделяться ни одеждой, ни умом. Я так рад, что познакомился с тобой! Нам есть о чем поговорить.
— Конечно! Я постараюсь навещать тебя почаще. Мне кажется, я уже запомнила, как надо зажмуриться и расслабиться, чтобы найти дорогу к тебе. Я ведь и по Земле передвигаюсь только мысленно, потому что ноги мои не ходят.
Юк был поражён этим сообщением не менее, чем голосом Айки. Он долго молчал, стискивая от волнения кулачки, потом сказал:
— Мне жаль тебя, но не так, как соседскую старушку Бойлу, которая уже лет двадцать лежит. Ты совсем другая. Никак не пойму, как мы с тобой переговариваемся. Ведь у нас, должно быть, и языки разные. А ты разговаривала ещё с кем-нибудь на Альфанте?
— Нет, но сейчас попробую. Подожди, я скоро вернусь.
Она заглянула в город Юка. Ей показалось странным, что все жители ходят в одинаковой одежде: на взрослых и детях, мужчинах и женщинах были серые брюки, синие куртки и полосатые шапочки с помпонами. Айка попробовала наладить с кем-нибудь связь, но ничего не получилось, и она полетела в другой город. Его жители отличались от предыдущего лишь тем, что носили синие брюки и серые куртки. Она путешествовала из города в город, из страны в страну, всюду встречала это однообразие, но ни с кем ей так и не удалось побеседовать. Тогда поспешила вернуться к Юку.
— Так и знала, что это удивительная случайность, — сказала она. — Вероятно, у нас совпадает частота мозговых колебаний.
И вот уже второй год навещает она Альфанту. Планета зачаровывала и пугала. Было невероятным, как её маленьким жителям удаётся справиться с настоящими стихиями подобными земным. Казалось, обычный ветер может смести город. Но этого не случалось: строения были продуманы так, что самые высокие «небоскрёбы» не шатались от ураганов. Куда большую опасность представляли дикие звери и птицы, против которых использовались токовые заграждения. Зимой над городами вырастали трехметровые прозрачные купола и снежинки, опускаясь на них, мгновенно таяли.
Наука и техника Альфанты развивалась своеобразно и стремительно, однако о космосе альфантцы не мечтали. Возможно, потому, что сама огромная планета была ещё недостаточно изучена и представлялась необъятной.
Не сразу поняла Айка, почему здесь так скучно одеваются. Когда же Юк кое-что растолковал, стало не но себе, и Айка от души посочувствовала своему маленькому другу: ему предстояло вырасти ничем не примечательным серым существом. То, что у Юка есть собственная индивидуальность, которую ему хотелось развивать, никого не интересовало, поэтому в раннем детстве он игрался теми же игрушками, что и сверстники, в школе читал одинаковые с ними книжки и, наверное, мыслил бы, как все, если бы не его отец Пен Улин. Под такой же, как у всех, синей курткой Пена Улина жило пылкое сердце бунтовщика, несогласного с тем, что его приравнивают к приставке для конвейера, и за лентой которого ему приходилось сидеть весь день. Быть может, виной всему были сны Пена Улина, совсем не похожие па однообразно одинаковые сны его сограждан. Когда Юк был совсем крошкой, Пен Улин на фоне программных сказок и монотонно повторяющихся видеопередач вносил сумятицу в жизнь мальчика, рассказывая свои волшебные сновидения, в которых жили совсем не похожие друг на друга люди: у каждого была своя песня, своя мечта, своя душа. Именно из этих снов Юк впервые узнал о том, что за стенами города растут огромные деревья величиной в десять самых высоких небоскрёбов, что там, в лесу, живут гигантские лисы и волки чем-то похожие на крохотных собак, бегающих по улицам города Осоко, в котором он жил. Мечтой Юка стало увидеть огромного зайца и пушистую лису и, если удастся, верхом прокатиться на волке, как он катался в детском парке на лохматом крошке пони.
Айку восхищали игрушечные животные Альфанты. Лошади там были величиной с земную кошку, самая большая собака не превышала размеров месячного котёнка, и было ясно, как отважны и дерзки мечты Юка, задумавшего покорить диких животных.
— Твои рассказы замечательней папиных снов! — говорил он Айке.
Со временем она начала замечать, как меняется не только образ мышления Юка, но и его лицо, отражая внутреннюю глубину того, что происходило с ним. Иногда было тревожно — слишком уж он отличался от своих сверстников.
В этот раз Айка нашла его на уроке. Он явно скучал, слушая нудный рассказ остроносой дамы в парике. Та говорила о давних войнах государства Липпи с соседней страной Тиро. Воевали не из-за пространств, как это часто бывало на Земле, а по каким-то другим мотивам, на которых учительница не заостряла внимания, лишь вскользь, намёком, давала понять, что когда в Липпи и Тиро накапливались силы раздражения друг против друга, происходили военные конфликты.
Юк сидел за партой рядом с черноволосой девочкой, одетой, как и все, в унылую униформу, и грустно смотрел в окно.
— Здравствуй, Юк, это я, — шепнула на ухо Айка. Он вздрогнул, опасливо оглянулся — не слышал ли кто-нибудь? — и прошептал:
— Как хорошо, что ты прилетела. Была бы у тебя ещё и волшебная сила забрать меня отсюда.
— Ты что там бормочешь? — толкнула его локтем соседка.
Он с неприязнью и сожалением взглянул на неё. Интересно, что бы она сказала, узнав об Айке?
— Я подожду, пока закончится урок. — Айка выскользнула из колледжа и полетела над городом.
Если бы не два холма, между которыми был расположен Осоко, можно было вполне принять его за обычный земной город. Холмы были настолько огромны в сравнении с игрушечными домишками, что казалось странным, как до сих пор ветер не замёл городок пылью и земной крошкой. «Я бы не хотела здесь жить», — подумала Айка. Одинаковой, сигарообразной формы автомобили стального цвета мчались по одинаковой длины улицам, по тротуарам шагали в одинаковой одежде люди, и лишь несколько домов отличались друг от друга количеством этажей.
Её внимание привлёк народ на площади, заключённой в квадрат семиэтажных коробок. Посреди площади помост, охраняемый с четырех сторон людьми с автоматами. Вот ведут кого-то. Толпа заволновалась, лица жадно устремились к помосту, на который поднялся человек со связанными руками.
Дальнейшее произошло так неожиданно, что Айка оторопела. На пленника направили автоматы. Он сорвал с головы полосатую шапочку, бросил её в толпу и что-то прокричал. Глаза его вдохновенно блестели, тёмные, длинные волосы развевались на ветру. Из дул автоматов вырвались языки пламени, и человек мгновенно превратился в горстку пепла. Айка спешно перенеслась на Землю и долго не могла прийти в себя, размышляя, свидетелем чего же она стала. Но вспомнив, что её ждёт Юк, вернулась и нашла его дома, на подоконнике. Он сидел посвистывая, глядя в окно на двух дворовых старушек в синих куртках и серых брюках. За одной из них на поводке уныло плелась серая кошка.
— Наконец-то! — обрадовался Юк. — Где ты так долго пропадала?
Айка рассказала о происшествии на площади. Юк грустно выслушал её и объяснил, что она видела казнь человека, который осмелился писать стихи.
— Как? — не поняла она. — За что?..
— Стихи разрешено писать определённой группе людей на определённые темы, пусть это даже не очень хорошо у них получается. Остальные призваны заниматься полезным трудом. Но каждый раз находится смельчак, к которому приходит вдохновение в то время, когда он должен работать на заводе или в бухгалтерии, водить машину или строить дом. Так что, если и у меня однажды выйдут из-под пера стихи, мне тоже не миновать этой участи, — закончил он. — Правда, пишущих стихи детей не казнят, а помещают на исправление в специальные учреждения.
— Но я не понимаю, чем страшны поэты?
— О, сочинители стихов — у нас их зовут стихарями — считаются самыми опасными людьми, потому что мыслят и чувствуют нестандартно, стихийно. По натуре это бунтовщики, а кому хочется иметь взрывателей порядка? Те стихи, что в наших книжках, — только прославляют, но ни одно из них не разоблачает, не восхищает и не переделывает мир в лучшую сторону,
И тут Айка допустила оплошность, о которой позже не раз сожалела. Она стала читать Юку стихи своих любимых поэтов.
— Вот чудная, сама с собой разговаривает, — прервал её общение с маленьким альфантцем чей-то голос.
Она открыла глаза и увидела перед собой лицо того парня, с которым познакомилась недавно в море. Окончательно придя в себя, легла на живот, уткнулась в книгу. Это был роман о каких-то глупых отношениях между стареющими супругами, которые тем только и занимались, что постоянно изменяли друг другу. Парень отшвырнул в сторону ласты с маской и растянулся рядом.
— Ты чего такая, а? — спросил он, вытирая ладонью мокрое лицо.
— Какая? — Она искоса взглянула на него через плечо.
— Сердитая. Невесёлая.
— Весёлых не там ищешь…
— Ты… — Он запнулся, кивнув на коляску, — прости. Я тогда и впрямь подумал, что придуриваешься. В воде ты не похожа на больную.
— А я не больная, — вскрикнула она. — Просто не хожу. С самого рождения.
— Значит, и есть больная.
— Но у меня ничего не болит, — сказала она раздражённо.
Он улыбнулся.
— Вот чудачка. Это ведь не обязательно. У меня вон палец на ноге болит — вчера о стекло в море поранил. Но это не значит, что я больной, а вот ты — больная.
— Господи, — вскипела она, — какой ты бестактный.
Он согласно кивнул:
— Возможно. Потому что я босяк. Во всяком случае, бывший.
— Как? — не поняла она. — Объясни.
— Босяк — это тот, кто ночует под открытым небом, питается чем придётся.
— Понятно, — кивнула она. — Так называли когда-то хиппарей. А ты был в армии?
— Мне ещё нет восемнадцати. Через три месяца исполнится. Попрошусь на третий медицинский фронт.
— Вряд ли у тебя спросят. Слушай, а как ты стал босяком? — Она с откровенным любопытством рассматривала его. Чёрные насторожённые глаза раскосо щурились, беззастенчиво уставясь на Айку. Чуть широковатый нос. Полные яркие губы.
— У меня родители погибли в Алма-Ате, когда мне было десять лет. Жил у тётки, а ей не до меня, сама была молодой. На ночь выпроваживала к своей подруге. А подрос, все надоело, познакомился с ребятами, такими же неприкаянными, как и я, сбежал, скитался по городам. Путешествовал.
— За какие шиши?
— Вот именно. Промышлял чем придётся.
— Ужас.
— Что, испугалась?
— Любопытно. Но и не совсем приятно.
— Чистоплюйка, — грубовато сказал он. — Может, мне тоже приятней заигрывать совсем с другими девочками, а не… — Он смолк, глаза его испуганно сверкнули.
— Что же ты, заканчивай, — усмехнулась она.
— Дура.
Он встал и уже было нагнулся за ластами, но, досадливо крякнув, опять плюхнулся в песок.
— Я пришёл сюда вовсе не за тем, чтобы ссориться с тобой, — мрачно сказал он. — Я пришёл спросить, почему ты загораешь одна, а не со своими?
— Я тебе что, мешаю?
— Отчего же, пляж не мой. Но ведь скучно.
— А мне нравится здесь. По крайней мере, тут можно думать.
— О чем же ты думаешь?
— О разном.
— Например? У меня под солнцем голова трещит, а ты думаешь.
— Скорее всего, она у тебя трещит и в тени, коль не отказался от бродяжничества.
— Скажешь, неинтересно? Ого-го, ещё как!
— Так можно и в тюрьму угодить.
— Я уже побывал в исправительном интернате.
— Ну? — Айка опешила.
— Думаешь, конченый?
— Этого никто и не говорит.
— Да, но ты так посмотрела… Я ведь давно оставил всякую дуристику. А сюда прибыл потому, что здесь легко подработать без всяких записей в трудкнижке.
— А что записи?
— Да не могу долго на одном месте. Так уж устроен. Должны ведь учитывать и эту особенность человека, создавать летучие бригады: нынче здесь, завтра там. А что ты читаешь? Небось, о любви? Я о любви не люблю.
— Тебе разве никто не нравился?
— Почему же, нравились несколько марух.
— Кто-кто?
— Ну, девчонки. Одна соседка нравилась, клёвая была: ресницы — во! — талия, что надо. Фирму только и носила. Пригласил в дискотеку, соврала, что не танцует, сама же через минуту пошла с одним фрайером. Ну я ему и расписал морду. Заодно влепил и ей. Потому и загудел в интернат. А ты о любви. — Он взял в ладони песок, пропустил сквозь пальцы. Сказал протяжно: — Все это лажа, если вдуматься. Слушай, хочешь мороженое?
— Хочу. Но нет с собой денег.
— Я мигом.
Он вскочил и исчез за кустами. Через несколько минут вернулся с двумя порциями эскимо. Айка развернула фольгу, с удовольствием отколупнула зубами холодную шоколадную корочку.
— А где ты взял мороженое? У тебя ведь тоже не было денег?
— А свистнул, — сказал он невозмутимо.
— Как?
— Очень просто. Тётка отвернулась, я и слямзил парочку.
Эскимо полетело в кусты.
— Дура, ну и дура, — с досадой сказал он. — Я ведь пошутил. Мне в магазине дали, где я подрабатываю грузчиком — это рядом. Они всегда меня угощают. — Он сердито сунул ей свою порцию.
— Правда? — недоверчиво спросила она.
— Ты теперь всегда не будешь верить мне?
— Что значит «всегда»?
— «Всегда», потому что я хочу с тобой дружить. Ты мне нравишься, — просто сказал он. — Ты здорово плаваешь и ныряешь, совсем как мальчишка. И вообще — ты не как все.
— Ну, разумеется, — протянула она, облизывая эскимо.
— Не потому, что не ходишь, а вообще. Я не могу это объяснить, я это чувствую.
— И как ты представляешь нашу дружбу? — напряжённо спросила она, комкая липкую фольгу.
— Я буду приплывать сюда каждый день. И, если можно, приходить в санаторий. Ты говори, что тебе надо, я всегда принесу все и сделаю.
— Так уж и все? — хмыкнула она. — К примеру, хочу коня. Я читала, что некоторым спинальникам полезно заниматься верховой ездой.
— А что, можно, — сказал он. Взял её резиновую шапочку, сбегал к морю. — Давай сполосну руки.
— Теперь вижу, какой ты верный друг, — насмешливо сказала она, подставляя ладони под струйку воды, и вздохнула:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35