Где остановилась? — посыпались вопросы, и, не дождавшись ответа, она забегала, закружилась по комнате. — Непременно надо пригласить их в гости. Знаешь, вот сейчас, сей миг, я полюбила Ирму за то, что ты когда-то встречался с ней. Она же терпеть меня не могла и за глаза обзывала…
— Линейкой.
— Что? Ах да, — её круглое лицо сморщилось, но, спохватившись, обрело спокойствие.
«Я ничего не скажу ей, — решил Буков. — Она болтлива, сентиментальна, и эта история через день станет известна всему городу. Правда, она может сделать и так, что я буду выглядеть героем, но все же ни к чему эти слухи.
А Зоя уже суетилась на кухне, откуда слышалась её взбалмошная скороговорка:
— Батюшки, в холодильнике-то пустота! Гости нагрянут, а подать нечего. Все сама да сама… Надоело.
Голос её вдруг оборвался, она вошла в комнату, молча уткнулась Букову в плечо.
— Мне почему-то тревожно, — сказала она шёпотом. — Ты не думай, я тебя нисколечки не ревную к Ирме.
— У неё дочь парализована. Привезла на лечение.
— Как? Совсем лежит? Последствия «БД»? — Зоины глаза расширились, в них мелькнул страх.
— Да.
— Боже мой. — Она облизнула пересохшие губы. — Только подумать: ведь такое могло быть и у нас, и даже удвоенное… — Она опять прижалась к нему, и он ощутил, как она судорожно вздрогнула. — Боже мой, — повторила она. — Ты знаешь, мне поначалу казалось, что я не выдержу всего этого. Когда мы переехали в Интернополь, каждый день был наполнен переживаниями. Ну ладно, взрослые, но когда видишь детей, которые не могут ни бегать, ни прыгать, ни ходить… К этому невозможно привыкнуть. Иногда хочется бежать отсюда. Думаешь, зачем я запретила Юрке и Лене приходить ко мне на работу? Не для того, чтобы они не встречались с этой болью, — её можно увидеть и на улице. Невыносимо ловить взгляды родителей, приехавших на свидание к санаторцам. Как они смотрят на наших ребят! Я чувствую себя без вины виноватой. И вот теперь у Ирмы… Она знает, что твоя жена — я?
— Кажется, ещё нет.
Он погладил её по голове, с досадой поймав себя на фальши этого жеста, — сочувствие Зои ничего не вызвало в нем. Что её слезы в сравнении со слезами Ирмы?
Отстранив жену, он сослался на занятость и заперся в кабинете.
— Теперь ты посвящена в мой самый тяжкий грех, — Радов положил на столик дужку психоконтактора и пригладил волосы. — В моем прошлом подобную исповедь можно было доверить лишь самому близкому человеку.
Лия смотрела на него со строгим вниманием, без осуждения и жалости.
— Не понимаю, — тихо сказал он. — Не понимаю твоего отношения к увиденному.
— Неужели надеялись на утешение? — В её голосе почудилась усмешка, хотя на самом деле Лия не собиралась порицать его — настолько её захватил увиденный фрагмент чужой жизни. — Лер приказал вам отдохнуть. Давайте прислушаемся к его совету. А за психоконтакт спасибо. Это было настоящее путешествие в ваше прошлое.
Но ему оказалось мало этих слов, и он грубовато отодвинул протянутый Лией антистрессорный шар. Легче всего, помяв его в пальцах, провалиться в сон. «Нет, Буков — Радов, сегодня не будет тебе поблажки», — со злостью подумал он, дивясь тому, как точно уловила его состояние Лия. Она встала, сбросила с ног сандалеты, нащупала на полу клавишу, нажала. В густеющих сумерках мягко засветился квадратный коврик посреди комнаты, превращаясь в музыкальный инструмент. Радов благодарно кивнул — его душа и впрямь требовала музыки.
Лия шагнула в центр терпситона и приготовилась к импровизации.
«Вот и ответ», — мелькнуло у Радова. Глаза его встретились со взглядом девушки. Тоненькая, грациозная, в свободно облегающем фигуру платье цвета весенней зелени, она медленно взмахнула руками и стала похожей на молодое деревце. Высокий, вибрирующий звук изливался, казалось, из самой её груди, сплёлся движениями пальцев и замер на миг в повороте шеи. Лия взмахнула головой, лёгкие светлые волосы плеснули по лицу, с ног до головы пробежала чуть заметная судорога.
Инструмент отозвался жалобным вскриком невидимых струн. Она двинулась по коврику то ли в танце, то ли в серии гимнастических упражнений, и комната наполнилась музыкальным вихрем, в котором слышались вой ветра, шум морских волн, далёкий плач ребёнка. Тело девушки изгибалось, кружилось, извлекая мелодию из электронных звуков древнего инструмента, каждым движением тела выражая то, что словами передать невозможно.
Радов сидел не шевелясь. Эпизод из его прошлой земной жизни, пережитый Лией, обретал на его глазах музыкальную форму и не только целебно очищал, вытягивал нарыв собственной души, но и настраивал её на преодоление неведомых препятствий, новую огранку в вечном движении.
Лия сошла с ковра, теперь Радов сам очутился в центре терпситона, рождая гудящую басами, ещё полную множества диссонансов, но уже с силой рвущуюся ввысь мелодию. Затем Лия вновь ступила на поверхность инструмента, встала рядом с Радовым, но зазвучали две разные, постоянно отталкивающиеся друг друга мелодии. И даже, когда Радов положил руки на плечи девушки и приблизил к ней своё лицо, две песни так и остались порознь, хотя одна из них и помогала другой обрести свободу и высоту полёта.
Минос был городом людей, икаров и спиролетчиков и как бы заключал в себе идею единения разных гуманоидов. Икары, эта прелестная раса искусственно выращенных летающих людей, жили в домах-деревьях, перемещались, в основном, по воздуху и дружили с неподвижными спиролетчиками, путешествующими силою мысли и воображения, не покидая своих жилищ.
Отдельный сектор был отведён реплицированным земным детям, когда-то погибшим от голода, стихийных бедствий, болезней, войн. Память о прошлом возвращалась к ним в форме снов, но многие помнили своих родителей и мечтали встретиться с ними. Изучая их судьбы, репликаторы мысленно торопили тот час, когда восстановление примет направленный характер, не будет чем-то случайным, непредвиденным.
Два дня Радов заворожённо бродил по городу, останавливаясь чуть ли не перед каждым ребёнком, провожая глазами плавный полет икаров или разглядывая подзаряжающихся солнечной энергией спиролетчиков, которые тоже были обязаны своим существованием генным инженерам. Несходство между этими расами было значительнее, чем между земными монголоидами и африканцами. Изящные, величиной около метра, люди-птицы ловко сновали в небе Миноса, напоминая своими перепончатыми руками — крыльями мифических белых и чёрных ангелов.
Спиролетчики, на первый взгляд, представляли собой нечто страдательное и страшновато-сказочное: полулюди-полурастения, они сидели-росли на тепличных газонах эдакими глазастыми цветами. Вокруг маленьких розовых лиц вместо волос — лепестки георгин, роз, лилий или ромашек, вместо рук и ног — цепкие, подвижные стебли. Трудно было вообразить, что эти существа обладают такой могучей мозговой энергией, что могут легко передавать её людям. В их жизни страданий было не больше, чем у обычных людей, и выглядели они хотя и фантастически, но гармонично. Реплицированные дети любили ухаживать за спиролетчиками — поливали их, взрыхляли почву, следили за тем, чтобы им хватало солнечных дней, и относились к ним, как к волшебным, сказочным существам. А те в свою очередь, ценя их заботу и внимание, рассказывали невероятные истории или напрямую транслировали детям пейзажи иных планет, на которых им удавалось побывать путём концентрации мозговой энергии.
Разгуливая мимо прозрачных теплиц и домов-деревьев, Радов старался не показывать своего изумления, но ему это, вероятно, плохо удавалось, потому что то и дело к нему спускались икары и спрашивали, не заблудился ли он, не ищет ли чего. Ему хотелось посадить икара себе на колени, разглядеть его, как малое дитя, позабавляться, но это, на его взгляд, было бы оскорбительным для летающего народа. Покрытые перьями, точно одетые в пушистые костюмы, икары сверкали большими человеческими глазами с длинными ресницами и явно догадывались о любопытстве Радова.
Возле одной из теплиц Радова окликнули. Он оглянулся, но никого не увидел и пошёл дольше. Вряд ли в этом городе встретятся знакомые. Не успел сделать пару шагов, как его окликнули снова. Радов свернул к одной из теплиц. Вокруг спиролетчиков, очень похожих на подсолнухи, разливалось ярко-жёлтое свечение. Окинув их взглядом, Радов понял, кто позвал его: вокруг лепестков одного спиролетчика свечение было таким сильным, что походило на пламя. Радов прошёл по аллее и остановился перед светящимся существом. На розовом лице сияли лучистой голубизной миндалевидные глаза. Вместо рта и носа — лишь намётки, будто слегка провели карандашом. Речь спиролетчика передавалась непосредственно из мозга в мозг.
— Меня зовут Илим, — сказал он, не разжимая чуть заметной полоски губ. — Мне удалось легко настроиться на вашу биоволну, чтобы побеседовать.
— Вы читаете мои мысли? Это не совсем приятно. — Радов с недовольным видом разглядывал спиролетчика.
— Но ведь несложно экранироваться. Вас должны были предупредить, что проходить мимо теплиц без мысленного экрана — все равно что идти обнажённым.
— Вероятно, забыли.
— Представьте себя в средине зеркального шара. Вот-вот, я уже не способен читать вас, хотя ещё могу к вам пробиться. Хочу поговорить с вами. Очень люблю реплицированных, они совсем не похожи на эсперейцев: у тех менее прочная связь с Землёй. Но в этом городе — одни реплицированные дети, а они мало что помнят из прошлого.
— И всем-то любопытно моё прошлое, — не смог сдержать раздражение Радов. — Что вас интересует в нем?
— Все.
— Вы и ваши собратья похожи на наши земные подсолнухи. В детстве я выковыривал из них семечки. Было очень вкусно.
Спиролетчики вокруг Илима повернули к Радову лица, на них играло нечто вроде улыбок.
— Вам не тоскливо сидеть на одном месте? — сочувственно спросил он. хотя догадывался, что у спиролетчиков по-своему богатый внутренний мир.
— А вам не скучно жить на одной и той же планете? — в свою очередь поинтересовался Илим. — На одном и том же месте находится наше физическое тело, а перемещаемся мы телом ментальным, умственным. Хотите, возьму вас в своё путешествие?
— Хочу, — загорелся Радов. — Хочу побывать на Земле!
— Сядьте вон на тот пенёк.
Радов оглянулся и увидел шагах в трех нечто похожее на сруб дерева, осторожно присел на него и неведомым образом очутился в кабине космического корабля, из иллюминатора которого виднелись очертания материков и океанов. Космонавт Таир Дегарт сидел у пульта управления, не сводя глаз с земных пейзажей. Зрение Радова как бы подключилось к зрению Таира. В первой жизни Радов видел Землю со стороны по телерепортажам, сейчас же была иллюзия, будто он и впрямь находится в космосе.
— Сажусь на посадку в районе херсонских степей, — сообщил Дегарт на Эсперейю, и Радов вздохнул — это были его родные места. Где-то здесь покоятся мать и отец…
Корабль стремительно входил в плотные слои атмосферы. Радов ощутил состояние перегрузки, а потом голова закружилась от всего, что обрушилось на него: он стоял посреди ковыльной степи, над головой висела бездонная синева неба, тёплый ветер омывал грудь и серебристая пичуга пела над ним песню родного края.
Таир заполнил почвой миниатюрный контейнер. У Радова невольно вырвалось:
— Не там, северо-восточнее! — и осёкся, увидев себя вновь сидящим на пеньке перед спиролетчиком Илимом.
— Простите меня, — сказал Илим. — Я все понял. Такое совпадение… Я невольно принёс вам сильные переживания. — Его жёлтые лепестки вокруг розового лица мелко завибрировали, вероятно, выражая недовольство собой. Кожица щёк стала пунцовой.
— Все равно я признателен вам, и в свою очередь хочу оказаться полезным.
— Спасибо, но это уже при следующей встрече. Вы надолго в Минос?
— Дней на пять.
— Тогда ещё встретимся, — лепестки Илима распрямились, окружая лицо золотистым ореолом. — Если вдруг понадоблюсь, сосредоточьтесь на моем образе, и я вступлю с вами в контакт.
— Хорошо, — кивнул Радов, подумав: «Как это он ещё не сказал, чтобы я проговорил: „Встань передо мной, как лист перед травой“.
— Если вам нравится эта присказка, можете так и вызывать меня: «Илим, встань передо мной…» Я, конечно, смогу быть рядом лишь в ваших мыслях, но в трудных обстоятельствах и это пригодится. Нам, спиролетчикам, нравится служить людям.
— Ещё раз благодарю, — повторил Радов. Осторожно провёл ладонью по лепесткам и отдёрнул руку, ощутив лёгкое электрическое покалывание.
— Так уж мы устроены, — извинился Илим.
В гостинице Радова ждал Тах Олин, также прибывший в Минос после очередного ОК.
— Давно, брат, не виделись. — Тах обнял Радова и расцеловал.
Радов не любил «телячьих нежностей», но Таха встретил с удовольствием. Они познакомились на первом сеансе ОК, точнее, после сеанса, оказавшись вдвоём в зале отдыха. Когда-то Тах Олин был храбрым солдатом наполеоновской армии, и Радов любил подзуживать над ним, напоминая о неправом походе Наполеона в Россию, о том, что Тах позволил императору оболванить его и тысячи французских и итальянских солдат. Тах при этом недовольно хмурил лохматые брови. Он погиб от пули польского патриота, осознавая свою смерть бесславной и бессмысленной. А во второй жизни так тосковал по близким, молодой супруге Ванде и двум сыновьям, что в Реплицентре разводили руками — почему в данном случае адаптационная лаборатория оказалась беспомощной? Тах постоянно досаждал репликаторам, допытываясь, когда, наконец, встретится с семьёй, и тем никак не удавалось изменить его психологическую доминанту. Не раз убеждали Таха в том, что после его смерти Ванда могла выйти замуж, и если бы её оживили, неизвестно, как бы встретила его. Но загвоздка была, конечно, не в этом, а в ещё не сложившемся нравственном критерии отбора в деле репликации.
В прошлом Тах Олин был маленьким, невзрачным. Узнав о биодизайнерах, он обратился к ним и сейчас явно наслаждался своим ростом (по его желанию выше среднего).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35