И его и чужое мнение было бы: он обязан доехать. Он довезет
Будду.
Профессор Сафонов отдирает доски и кладет в карман кусок золотой про-
волоки. Где растет хлеб, там цветет золото. В ближайшей деревне (поезд
идет так, точно машинист рожает на каждой остановке - постоянно в тендер
льется вода и начальники раз'ездов торопливы как повивальные бабки) про-
фессор предлагает мужикам за коротенький - со спичку - кусок проволоки
дать ему хлеба и масла. Толстый и низенький, как телега, в серой байко-
вой рубахе мужик, осторожно, словно червяка, берет проволоку. Катает ку-
сочек по ладони, пробует зубом, звенит о сковородку и отдает обратно.
Потом опять берет, щупает, кусает - и опять возвращает. Вносит калач и
говорит:
- Оно, кажись, и в самом деле золото, а возьми ты его лучше обратно.
Золото-то оно золото, - вдруг с мощей. Нонче ведь к нам разные люди хо-
дют. Вот если кольцо или, на худу голову, крест...
Профессор берет колач и уходит. В иной избе ему дают шаньги, или кар-
тошки, все-таки золото везде возвращают.
Ночью он ложится у засова и, когда в дверь стучатся, он плотно прижи-
мает губы к щели (чтоб не отдавалось это в пустом вагоне): "занято...
командированный...". Доски трещат, хриплые, лохматые голоса матерятся,
пока не отходит поезд.
В хлебные деревни на Алтай мчатся мешечники и - как вошь на морозе -
мерзнут, валятся, трещат под колесами, матерятся, богохулят. И с матер-
ками тоже (их загоняли подводами и общественными работами) мужики скре-
бут мелкие - до пояса, могилы и валят туда трупы, утаптывая, чтоб больше
вошло. Весной трупы растаевают, разбухают, лопаются и прут из могил. И
далеко смердит земля. И поэтому, что ли, пахарь не выходит на ниву.
Такую весну встретил профессор Сафонов.

* * *

День и ночь, особенно сильно к утру, дует в Семипалатинск желтый пе-
сок. Выдувает из степи целые камни, похожие на дома. Иртыш берегут топо-
ля, иначе задул бы, как свечку, песок и воды, и травы, и даже небо. Небо
отражается в Иртыше и только этим живет.
Профессор Сафонов в комендантской станции Семипалатинск. На борту ту-
журки коменданта красный бант, а лицо серое и прямое, как ведомость. Ко-
мендант привык писать на бумажках с угла на угол, и пальцы держат перо
тоже как-то углом. Читает профессорские накладные, мандаты, литеры и
прочее. Читает долго - точно наступает сапогом на каждую букву. Часы в
комендантской хрипят со скуки. Скучно смотрит на профессора, - точно чи-
тает "свод законов". К тому же профессор плохо переплетен: ему стыдно за
свой костюм.
- Садитесь, товарищ... - Комендант долго, точно фамилия рассыпана в
мандатах, ищет: - товарищ Сафонов. Обождите... - он опять ищет: - това-
рищ Сафонов.
Наконец складывает мандаты, перегибает их, точно ему еще раз хочется
прочесть. Всовывает рукав в рукав и смотрит:
- Приехали, значит?
- Я имею просьбу к вам, товарищ комендант...
Мозги у коменданта словно занесены песком, он крутит яростно головой,
продирает с усилием, будто в первый раз, глаза:
- Какую просьбу? - спрашивает он подозрительно. Глаза его щурятся,
закрывает щеки, лоб... - Какую просьбу, товарищ?
- Статую Будды, которую поручено сопровождать мне, выгрузили из теп-
лушки, и она безо всякого присмотра лежит на дворе. Боюсь, как бы не на-
несли повреждений, так как статуя имеет ценность не только археологичес-
кую или религиозную, но и высоко-художественную и общественную. Совнар-
ком Северных Коммун, поручая мне...
Комендант с сожалением распускает рукава, щупает грудь и носом дует в
усы, словно хочет их сдуть:
- Та-ак. Выгрузили, и хорошо. Что ж год ей в теплушке лежать? Дорого
сейчас в Питере все. Хлеб-то почем?
- Я прошу вас, товарищ комендант...
Тогда комендант подымается, поворачивает стул медленно и тяжело,
словно это корова. Щупает сиденье и протяжно, как канат, тянет в сосед-
нюю комнату:
- Сиргей Николаич... А?..
И так же протяжно, толсто, только, как бревно, катится из другой ком-
наты:
- Но-о-о...
- Да идите же!
Наконец, появляется из другой комнаты низенький человечек с неимовер-
но длинными черными усами. И бас у него нарочно для таких усов. Они чи-
тают мандаты вместе, и вдруг Сергей Николаич густо и широко, точно сма-
зывая дегтем, хохочет:
- Бу-у-удду! Бога!.. Черти!.. Перуна на-ам!.. Хо-хо-хо!..
Комендант смотрит ему в рот, долго дожидается и внезапно, точно схва-
тив в руку, пускается хохотать. Они катаются по столу, стулья падают.
Сбегаются барышни, смотрят и вдруг с визгом, щипая в восторге друг дру-
га, прыгая, мелко, бисерно, с продергом, хохочут. В спину барышням тол-
каются сонные солдаты, коридор дрожит в хохоте. На перроне, облокотясь о
лесенку, мрет в смехе какая-то ветхая старушка...
Но тут комендант выхватывает револьвер и кричит в толпу:
- Убирайтесь!.. работать мешаете!..
Он вытирает с усов слезы и тревожно спрашивает у Сергея Николаича:
- А подписи правильные?..
- Как будто правильные.
- А надо бы узнать, верно ли правильные.
- А как их узнаешь, что они правильные?
- Сверить надо.
- У нас заверенных петербургских подписей нету?
И комендант, долго, точно ведро с водой из колодца, тянет новую
мысль:
- А раз нету заверенных питерских подписей, значит, поддельно... если
бы были правильные подписи...
Профессору хочется плюнуть, крикнуть или еще что-нибудь:
- Разрешите заметить, товарищ комендант, я с этими подписями приехал
из Петербурга.
- То из Петербурга... а у нас тут власть на местах. Из Семипалатинс-
ка-то вы бы не доехали. Вот кабы правильные подписи...
Басом, как кирпич, брошенный в пустое здание, вздыхает Сергей Никола-
ич:
- Правильная подпись, значит, дело правильно, вот по-моему.
Комендант садится на стул и опять соединяет рукава. Вновь тянется
ведро, плещется, на губах слюна:
- Разве в центре по телеграфу подписи заверенные запросить?
Он опять раз'единяет, как вагоны, рукава, и думает вслух:
- Чудно. Зачем они нам Будду прислали?.. что они нас в китайцев прев-
ратить хочут?.. да мы бы им тут из любого колокола десять свежих будд
отлили. Чудно!
- Чудно! - басом прет Сергей Николаич.
- Посмотреть, что ли, Сергей Николаич?
- Посмотрим!
Трое идут на товарный двор. Позади догоняет их барышня с бумажкой на
подпись. Она тычет в несущийся песок бумажкой - сушит чернила. Комендант
плавно, точно танцуя, опускает ногу на бурханы. Сергей Николаевич шеве-
лит свой палец по сломанной короне: "Из'янец". Комендант опять спаивает
свои рукава.
- Пальцы-то золотые.
- Позолоченные.
- То-то, я и то думаю - как из Петрограда золотые пальцы выпустят.
Он кивает головой:
- А ведь безвредный. Пущай лежит.
Профессор кладет мандаты в карман:
- Я его увезу!
- Ну, и везите. Вам, собственно, от нас чего надо?
- Караул поставить!
- Караул?
Комендант смотрит на Сергея Николаича. Тот где-то внутри ворочает:
- Караул можно.
Комендант быстро, точно шея у него отрывается, кивает:
- Можно. Поставить ему Савоську - тот спать любит, пущай спит...
Савоська коротконог и ходит так медленно, точно ноги у него под зем-
лей и он их постоянно ищет; глаза у него уперты в пол и ресницы курча-
вые. Шинель он несет на штыке, стелет ее подле статуи и у него внезапно
появляются ноги. Он закуривает, стучит пальцем в бок Будды: "медный",
мычит он с уважением.
- А ты, дядинька, сказки не знашь? - спрашивает он профессора. И пока
Виталий Витальевич отвечал ему, он засыпает.
Профессор Сафонов глотает пыль: у ней странный вкус, отдающийся холо-
дом в висках. Снега стаивают, но шапки у всех встреченных надвинуты
глубже, чем зимой. Не от пыли ли они защищают виски?
За вокзалом профессор зацепляет у забора шинель: он хочет снять с
гвоздя. Но это не гвоздь, а человеческий палец, а за пальцем человек в
бешмете, похожем на гнилой забор. Бешмет хватает профессора за карман и
кругло раскатисто, как горсть брошенных монет, говорит:
- Бириги динги... мащеньник на мащеньке... ты чэго привэз?
Профессору трудно двинуться, притом человек держит его за хлястик.
- Укажите, пожалуйста, где здесь совет!
- Совит? Здис много совитов... Ест Совит - дома имит, мой дом тоже
этот Совит имит. Есть Совит в тюрьму садит, Билимжан пятый месяц си-
дит... Торговать Совит нету, все даром дает...
- Мне Исполком Совета.
- Там народу много, чиго боятся, давай провиду.
Татарин идет вразвалку, дорогой жалуется и выспрашивает, какие товары
пропускают на дороге. В прихожей Совета он остается ждать. Окончив дела,
профессор пойдет к нему пить чай и спать. Татарин тычет профессора в
холку, чмокает: "такая же мягкая у меня постель". Чем же заплатит про-
фессор? Тогда татарин тычет его в голову:
- Проси, в Совитэ всим дают... руками больше махай. Ой-пурмай, какой
дела чаман...
Секретарь Исполкома мандат читает быстро. Секретарь длинный и круг-
лый, плечи у него почти вровень с головой, над столом он как суконный
сверток.
- Вам нужно было двигаться к Иркутску.
- Мы не хотели задерживать движение армии. Я проеду из Семипалатинска
на Лепсинск, через озеро Чулак-Перек, и оттуда по пикетам на Сергиополь
и дальше по станицам к границе...
- Но ведь это же целая экспедиция... И Будда, при чем тут Будда? А
где ваши товарищи?
- Они вступили в армию.
- Еще лучше! Вы один?
Они идут в кабинет председателя. Секретарь с насмешкой тычет в ман-
дат:
- Будда приехал! Лошадей просит?
Председатель свирепо пучит глаза (он неимоверно добр и ему поэтому
все время приходится кричать):
- Пошлите его к коровьей матери!.. У нас здесь агитаторов возить при-
ходится на верблюдах, а ему - лошадей. Вы его ко мне, ко мне... я разде-
лаю!..
Секретарь опять превращается в суконный сверток:
- Если хотите, я ваш вопрос выдвину на заседании Пленума Совета?..
оставьте мандаты и зайдите в средине недели. Вы карточку в столовую име-
ете? Как командированный, обратитесь в Губпродком к товарищу Никитину.
Профессор берет обратно мандаты:
- Тогда разрешите мне на вольных?
- Пожалуйста, товарищ, - только предупреждаю...
Секретарь пишет пропуск: "профессору Сафонову, как сопроводителю ста-
туи Будды до пределов Семипилатинской губернии".
Татарин Хизрет-Нагим-Бей ждет его у входа.
- Получил?
Профессору нужно в Губпродком получить карточку. Затем его Хизрет-На-
гим-Бей будет кормить и возьмет совсем дешево. Через месяц будет курмыш.
Магометанин ли он? Солай, - какой же татарин бывает христианином, а про
монгол он не слышал - они вместе с киргизами укочевали в степь. Идет ли
с ним человек в шинели? Идет? Очень хорошо. Солай.
Профессор послушно шагает за татарином. Сутулая спина вся в полосах -
маслянистых и глубоких, точно татарину в спину вшиты куски грязного са-
ла. Призрачен песчаный город: его таким и представлял профессор Сафонов.
Желтые пески несутся сонными струями, они необычайно горячи, и профессо-
ру приятно думать, что всего неделю назад он видел сосны в снегу и белки
гор. Всю неделю неслась теплушка через сугробы. В песочных струях сонны
люди, и так же, как во сне, сразу забывает профессор виденные лица. Та-
тарин часто оборачивается, он чем-то много доволен, и каждый раз профес-
сор видит новое лицо. Так и должно быть: у порога иной культуры,
опьяненные сном, бродят иные, чужие этой культуре люди. Они сонны, не-
подвижны и трудно - как камень воду - усваивают мысли. Они не могут дви-
нуться вперед в пустыню. Только имея бодрость и ясный ум, ощущая напря-
гающиеся мускулы - от напряжения их профессор испытывает вкусовое удо-
вольствие - можно творить. Его творчество близко пустыне, - и потому он
такой ясный и простой. Он весело смотрит в лицо татарину, и тот кивает
головой: "хорошо".
Внезапно профессору хочется быть откровенным или сказать татарину
приятное и веселое. Он с удовольствием ступает на кошмы, настланные в
избе татарина, и, хоть тот не проводит его в чистую половину (боится за-
разы), ему это приятно. Он щупает бревенчатую стену и говорит: "Крепкая
изба" и с участием слушает рассказ татарина о конфискации кирпичного до-
ма.
Здесь на кошмах Хизрет-Нагим-Бей как будто меньше ломает язык, он
больше понятен или так и должно быть. Все же кошмы слишком пушисты и
мягки, и стены необычайно крепки. Приносит травяной чай женщина, она
слегка подкрашена и походит на Цин, профессор ей приветливо кланяется.
Низкие, четверть аршина, столики, изогнутые (словно ветром) чайники,
двери, завешенные чистой циновкой. Золотисто-голубой свет (он пахнет мо-
локом), и кошка, подымающая лапой циновку, уходит куда-то сквозь сте-
ну...
Профессор достает кусок золотой проволоки, тот, что продавал
крестьянам. Он чувствует, что здесь другой мир и проволока его будет по-
нятна. Точно: татарин только слегка дотрагивается до проволоки, вешает
ее на мизинца ногте. Профессор с любовью смотрит на длинный, как щепа,
острый ноготь.
- Много еще? - спрашивает Нагим-Бей.
Профессор, подавая проволоку, думал купить пищи, но он быстро гово-
рит:
- Много.
Здесь татарин встает, выпрямляется. Под грязным его бешметом оказыва-
ются чистые плисовые шаровары и шелковая желтая рубаха. Нагим-Бей прово-
дит профессора в светлую половину. Сбираются еще татары. Нагим-Бей сует-
ливо скрывается: профессор понимает: он узнает у русского, действительно
ли проволока из золота. "Все великолепно", думает профессор и пьет много
чаю. Он в пустыне, здесь много пьют чая.
Татары обступают его: русский ювелир сказал - проволока китайского
золота, это же самое дорогое и древнее золото. Татары вокруг Виталия Ви-
тальевича, они с уважением смотрят на его неумело заплатанную шинель,
волосы цвета линялой жабы и золотой вставной зуб. По вставному зубу они
решают: "не вор" и Хизрет-Нагим-Бей спрашивает:
- Сколько просишь?
Профессору нужно - крепкую арбу, четырех верблюдов, двух погонщиков
и, сколько требуется, пищи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9