..
Куртка подымает тонкий палец и, быстро махнув им, кричит:
- Я доложу обо всем товарищу Луначарскому.
- Хоть Ленину докладывай. Интриганы, примазались! Уходи, уходи, пока
не задержал...
И, подхватив портфель, потный, путаясь в валенках огромным шарфом,
товарищ Анисимов бежит дальше в залу.
- Вы обождите здесь, гражданин профессор, я сейчас... В нацио-
нальность позвоню, чтобы поторопили.
- Алле, аллье? Опять дрыхнете? Аллье!
Профессор ждет в кресле. Он осматривает смущенно мебель, шкафы: везде
свеженькие номерки, и портьеры перемечены мелом. Анисимов в телефон ру-
гает шоффера. Стучит с холодным треском в соседней комнате машинка.
- Записали, Виталий Витальевич?..
Профессор оборачивается. Позади кресла в грязной солдатской шинели и
лохматой бараньей шапке - Дава-Дорчжи.
- Я вам забыл еще добавить историю Храма, Распространяющего Спо-
койствие. Хотя она относится к более поздним временам, но к событиям
вокруг бурхана Будды имеет непосредственное отношение. Аймак Тушуту-Хана
в эпоху династии...
Профессор ожесточенно срывает шапку, хочет ударить ею о колено, но
опять глубоко надвигает ее. Говорит с негодованием:
- Вы, может быть, гражданин, цивилизованный человек и вне опьянения
революционным экстазом...
Дава-Дорчжи кивает.
- ...В таком случае разрешите просить вас помочь мне выбраться отсю-
да. Я имею весьма немного времени и не располагаю им настолько, чтобы
мог ездить осматривать все дворцы, захваченные революционерами.
Профессор мужественно лжет:
- Легенду я вашу записал и премного...
Здесь, запнувшись о рогожу и роняя портфель, захлебываясь, пробегает
вопя товарищ Анисимов:
- Товарищи делегаты... Товарищ профессор... Пожалуйте, товарищ Цви-
ладзе приехал.
Дава-Дорчжи, идя за профессором, говорит вполголоса:
- Все это кончится быстро. Цвиладзе - заместитель наркома по нацио-
нальностям, человек горячий, как и подобает грузину, но мудрый для своих
лет. Сюда, Виталий Витальевич, сюда...
Рогожи сбиты в кучу. Толпа черных широкоскулых людей в солдатских ши-
нелях и стеженках. Низко пахнет казармой - кислым хлебом и капустой, что
ли? И еще тонкий запах не то овчин, не то воды. "Степи", думает профес-
сор и зорко вглядывается в узкоглазые лица. И глаза их лежат не на про-
фессоре и возможно не на рослом наркоме Цвиладзе, а на том, кого с удив-
лением видит профессор позади спины наркома.
На высоком мраморном пьедестале полуторасаженной высоты золоченый,
литой, в высокой короне. На ладонях и ступнях у него лотосы, около вис-
ков - веероподобные украшения...
Профессор вспоминает "Канты по краям его одежды оторочены золотой
проволокой, ею же отделаны ногти".
И Дава-Дорчжи, высоко подняв маленький круглый подбородок, смотрит
поверх головы наркома прямо в темные и узкие, как степные травы, глаза
статуи Сиддарта Гаутамы, прозванного Буддой.
И возможно, гортанный голос наркома Цвиладзе напоминает им - этим ши-
рокоскулым - вечерние голоса коней или, лучше, утренние... Они молчат.
Нарком - высокогруд, в сером пиджаке и серой барашковой шапке. Из
кармана у него торчат газеты.
- Товарищи и граждане, трудящиеся Востока! Приветствую вас от имени
Совета Народных Комиссаров Северных Коммун. В вашем лице, товарищи и
граждане, мы видим представителей далекой Монголии и даже, кажется, Ки-
тая... Позади меня (нарком машет рукой и заглядывает в записку) - статуя
Будды, захватнически вывезенная из монгольского ламаитского монастыря
аймака Тушуту-Хана царским генералом Кауфманом... Статуя эта является
религиозным фетишем - поклонением для монахов и одураченных ими темных
масс. Однако, товарищи... мы, пролетарии, умеем уважать не только прин-
ципы национальности, но и искреннее религиозное чувство. В то время, как
царский генерал Кауфман проиграл статую Будды в карты генералу Строгано-
ву, мы, коммунисты, уважая национальные требования и сознавая, что там,
где национальные перегородки, национальное об'единение и обособление от
других наций разбивают и уничтожают отжившие рамки патриархально-родово-
го и феодально-патриархального быта, разбивают реакционные узлы семьи,
рода, племени и соседской общины... Создают необходимую историческую
почву для классовой борьбы, - там коммунизм выдвигает национальное
об'единение в противовес патриархально-феодальной анархии и внешнему чу-
же-национальному гнету, каковы теперь отношения к вам китайских империа-
листов... Нельзя же так с бухты-барахты от ханского феодализма перейти к
организованному социализму. Мы желаем, чтобы из тьмы и темноты, из ду-
ховной нищеты складывались национальные типы - киргиз, туркмен, монго-
лы... Однако, товарищи, помощь выявлению национального лица не значит
помощь церковникам, ламам и монахам, и поэтому, граждане и товарищи,
постановление Малого Совета Народных Комиссаров о передаче в руки предс-
тавителям монгольского народа здесь находящейся в покоях...
Нарком поднял высоко кулак, злобно тыча им на японские гобелены, ти-
бетское оружие и на низенькие черного пахучего дерева бурханчики крошеч-
ных Будд.
- ...В покоях графов Строгановых статую Будды из аймака Тушуту-Хана,
еще не значит, что большевики покровительствуют ламам. Нет, статуя Будды
передается, как музейная редкость, как национальное художественное сок-
ровище. В наблюдение за точным исполнением инструкций Наркомнаца у мон-
гольской границы будут допущены в Монголию представители Соввласти на
местах, из центра же командируется для сопровождения перевозки полити-
ческий руководитель тов. Анисимов и представитель экспертов проф. Сафо-
нов...
- Позвольте, - кричит возмущенно профессор: - я не давал согласия!..
Нарком мельком глядит на него, потирает лоб и, на ходу пожимая руки
людям в солдатских шинелях, уходит.
Подавая наркому выпавшие из кармана газеты, Дава-Дорчжи сообщает ти-
хо:
- Господин профессор, повидимому, желает вам возразить...
И тогда, сжав в кулаке газеты, нарком Цвиладзе, с внезапным кавказс-
ким акцентом быстро говорит в лицо профессора:
- Гражданин профэссор, вэ... когда идет рэволюция, нэт возможностэй
вилять хвостом. Завтра в одиннадцать часов дня вы пожалуэте ко мне в
Наркомнац за инструкцией, за мандатами... Да!..
Кинув газеты на рогожи, кричит монголам:
- Да здравствует международная революция и раскрепощение трудящихся!
- Урра-а!!
Обратно профессор Сафонов возвращался пешком. С Дворцового моста пя-
теро мальчишек катались на салазках. Женщина в солдатской шапке пронесла
конью голову. Думая совсем о другом, по привычке спрашивает профессор:
"продаете?" И тоже, должно быть, по привычке, глядя себе в ладонь, отве-
чает женщина: "нет". Тогда профессор ощущает голод и ему становится ра-
достно, что он в обед не с'ел картофель. В командировки выдают продукты,
при сопровождении Будды ему должны дать усиленный паек. Поэтому дома он
кладет полный котелок картофеля и больше, чем всегда, дров. Книги и бу-
маги похожи на бурые кучи снега, бывают они похожи так всегда, пока в
комнате холодно. В тепло они начинают мыслить, они оттаивают. Согрев-
шись, профессор думает, на кого ему оставить рукописи и книги. В Цент-
ральном Педагогическом Институте профессор Сафонов читает историю все-
мирной литературы, текущая его работа: "Как скандинавская сага отрази-
лась на русской былине". Он перевязывает бечевками рукописи и на каждой
жирным красным карандашем пишет: "Рукопись профессора В. В. Сафонова,
уехавшего в правительственную"... но, подумав, переправляет: "уехавшего
в научную командировку на границы Монголии. Просят обращаться осторож-
но". Рукописей много, он подкидывает дров, тепло. Снимает вязаную фуфай-
ку, фуфайка в рукаве лопается. Он откладывает энциклопедический словарь
на приобретение теплой вязаной одежды. На клочке бумаги записывает: "фу-
фаек - 2, полушуб. - 1, носки - 4" и к словарю прибавляет еще книг. Все
же почему-то дров ему жалко и он топит печку черновиками и ненужными
книгами. Таких ненужных книг оказывается очень много. Пепел подымается
по всей комнате; серый приятно пахнущий пепел на щеках профессора. Сма-
хивая его, профессор думает о стадах в Монголии и о бараньем мясе. Таким
его видит пришедший политрук Анисимов.
- Необходимо голову завязывать платком, иначе от бумажного пепла вы-
падают волосы. Да и мыть трудно при мыльном кризисе...
Анисимов всегда точно бежит в гору: потен; треплется размотанный
шарф, и широки и веселы, как весенняя крыша, валенки. Он, довольный,
энергией и толстым портфелем, заменявшим ему живот, помогает профессору
сгребать в печь бумаги. Чтобы сделать ему приятное, Сафонов спрашивает:
- Жаловался?
- Кто?
- Дивель?
- Но-о!.. поорал, и будет. Вечером в пешки приходил играть. Мы в од-
ной коммуне живем с ним... Сила, или, как я люблю говорить: динамика...
А Дивель?
Профессор первый раз видит человека из коммуны. Он спрашивает его о
детях. У Анисимова - трое детей, и самый маленький, пяти лет, очень лю-
бит автомобили: из бумажек вырезает и красит чернилами. В партии Аниси-
мов с 16 года, по профессии - токарь.
- Будет в России коммуна? - осторожно, точно укалываясь, спрашивает
профессор.
- Коммуна? А где ж ей быть, как не у нас? Обязательно!
Согревшись, он предлагает профессору итти смотреть перевозку Будды.
Профессору Сафонову нужно укладываться. Анисимов оглядывает полки и
письменный стол.
- Да-а, безусловно. Вы давно в профессорах?
- Двенадцать лет.
- В партии никакой не состояли?
- Нет.
- Так. Лет вот под пятьдесят, значит?
- Сорок восемь.
- Обыкновенное событие. Ну, я пойду. За мандатами вместе в комиссари-
ат поедем. Завтра. Они хоть и сегодня велели, а все же лучше завтра, да
и то, поди, не напишут...
Он, тряся портфелем, и точно на митинге махая руками, несется по
лестнице.
И точно: на другой день пришлось им ждать два часа, пока приготовили
мандаты, пол-суток бегать доставать наряды на теплушку. Шагая с вокзала,
увидали они на Невском - черный груженый дровами грузовик, далеко воняя
бензином, волок громадную телегу с толстыми чугунными колесами. На теле-
ге несколько солдат придерживали тесовый ящик, обтянутый сбоку канатом.
Ящик был свеж и ярок, и весело подпрыгивали на нем наляпанные суриком
буквы: "Верх". "Осторожно".
- Наши! Вот динамика: по пути с Буддой дрова везут на вокзал... -
сказал Анисимов: - пойти помочь!..
Дава-Дорчжи быстро, почтительно сдернул лохматую баранью шапку.
Но профессор Сафонов прошел мимо.
Салазки профессор имеет. С ними он ездит в Институт получать паек
один раз в месяц. Но чаще всего паек приносит в руке - выдают очень ма-
ло. В квартиру профессор вселяет знакомого студента Лазаря Нейц. Когда
профессор приходит с вокзала, Нейц, притянув к подбородку ноги, обняв
руками колени, играет на балалайке. У него длинный и тонкий, как струна,
нос, и постоянно в нем что-то звенит.
- Малярия в носу! - говорит Нейц.
Профессор складывает в салазки багаж, Нейц помогает.
- Через полгода вернетесь, или совсем останетесь? Монголия славится
скотоводством, гражданин профессор...
Профессор везет салазки на Николаевский вокзал. Трамваи стоят, линии
рельс занесены снегом, и снег твердо застыл, как лед. В лаптях и шине-
лях, перетянутых ремнями, с красным знаменем идут и обгоняют профессора
солдаты. Ему на мгновение кажется - они сейчас займут теплушку, его мес-
то. Он, скользя сапогами, торопится.
- Буржуй торговать поехал! - кричат солдаты.
- Осмотреть бы его!..
И совсем около них профессор слышит бряцание винтовок.
Профессор, переменяя в руках холодную бечевку, вспоминает о варежках.
Он забыл выменять, а там остались еще книги: "Вселят вот таких, вроде
идущих рядом"...
Дава-Дорчжи ждет его у под'езда. Отталкивая подбежавшую старуху ("не
продашь ли что, аль менять"), монгол ведет его среди лежащих в-повалку
тел.
- Правей, правей, гражданин профессор! Если бы у меня было время, я
непременно приложил бы все усилия в помощи вам. Но снег твердый, санки у
вас подкованы железом... Легко, я полагаю.
Профессор тяжело дышит: у него колотье в груди.
- Анисимов пришел? Когда поезд отходит?
- Не беспокойтесь, до отхода бесконечное количество времени, товарищ
Анисимов не опоздает.
- Но у него мандаты и все документы...
- Ничего, придет.
Стены теплушки обиты войлоком, вынутым из подстилок, а солдаты спят
на соломе. В углу круглая железная печка; на полене подле нее в бутылоч-
ке - керосин с коптящим длинным фитилем. Коптилку поправляет женщина.
Профессор не видит ее лица: на дворе сумрак и снег. Пробегают внизу под
полом, постукивая по колесам молотком... За печью во всю длину вагона -
тесовый ящик. Пахнет от него смолой, отблескивают от коптилки новые
гвозди. Тесный промежуток между стенами вагона и ящиком заложен кирпича-
ми. Тает снег с кирпичей, пахнет жидко водой. Будда плывет в новой лод-
ке. На лодке надпись суриком: "Верх... осторожно".
Дава-Дорчжи маленьким топориком колет дрова.
- У нас наряд на двенадцать человек, не считая вас, профессор. Вы и
товарищ Анисимов едете по другому литеру. Но двенадцатый человек отка-
зался ехать на родину и я взял женщину...
- Она монголка?
- Да. Я взял женщину и поступил мудро.
- Она жена чья-нибудь?
- Не знаю, возможно. Но она женщина, и монгольская женщина не умеет
отказывать. Европейцы и русские об'ясняют их поступки: китайцы разврати-
ли нас, так как по законам своей страны они не могут ввозить в Монголию
своих женщин. Вы не находите, профессор, что я поступил мудро?
- Мудрость относительна.
- Поэтому я и выбрал в свои спутники вас, профессор.
- Выбрали?..
Полено не колется. Дава-Дорчжи отворяет дверь и спрыгивает с поленом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9