https://wodolei.ru/catalog/sistemy_sliva/sifon-dlya-rakoviny/
И вот теперь, в этот вечер, когда он все не шел и не шел, в ней все больше росла уверенность, что его задержало какое-то особое обстоятельство, имеющее отношение к их прежней жизни. А эта прежняя совместная жизнь была такова, что одного дуновения ее, кажется, было достаточно, чтобы к человеку вернулась его молодость.
Не успел Фидлер войти в прихожую, как она уже увидела, что лицо его оживлено и глаза сияют.
– Слушай внимательно, Грета, – сказал он. – Сейчас тебе придется сходить к Редерам, ты ведь знаешь ее? Толстуха, с большой грудью. Ты спросишь у нее рецепт сладкого теста для лапшевника. Она тебе его напишет и потом скажет еще несколько слов, на которые ты должна обратить особое внимание; или она скажет: «Кушайте на здоровье», или «Не ешьте слишком много». Тебе нужно только передать мне точно, что она сказала. На всякий случай иди туда и оттуда не прямой дорогой, а в обход. Отправляйся сейчас же.
Фрау Фидлер кивнула и вышла. Значит, жизнь их снова обрела смысл, старые связи опять восстановлены, а может быть, никогда и не порывались. Как только она вышла, чтобы в обход, окольными путями направиться к Редерам, ей стало казаться, что и другие после долгого перерыва тронулись в путь, и теперь уже – без страха и колебаний.
Фрау Редер не сразу узнала жену Фидлера: веки Лизель распухли от слез. С отчаяньем уставилась она на незнакомую посетительницу, словно надеясь, что эта женщина может превратиться в ее Пауля.
Фрау Фидлер сразу поняла, что тут стряслась какая-то беда. Но она не вернется домой, не выяснив, в чем дело. Она сказала:
– Хейль Гитлер! Простите, фрау Редер, что я так поздно вломилась к вам. И кажется, попала не вовремя. Но мне только хотелось попросить у вас рецепт сладкого теста для лапшевника. Ваш муж дал моему попробовать. Они ведь, знаете, друзья. Я – фрау Фидлер. Вы не узнаете меня? Разве ваш муж не сказал вам, что я зайду за рецептом? Успокойтесь же, фрау Редер, сядьте, и раз я уже здесь, а наши мужья дружны, я, может быть, смогу вам быть полезной. Не стесняйтесь, фрау Редер, между нами это лишнее. Тем более в такие времена. Перестаньте плакать, слышите? Пойдемте, сядем вот сюда. Скажите мне, что случилось?
Они вошли в кухню и сели на диван. Но Лизель не только не успокоилась, – ее слезы потекли еще неудержимее.
– Ну, фрау Редер! Фрау Редер! – сказала фрау Фидлер. – Напрасно вы так убиваетесь. А если и совсем будет худо, неужели мы ничего не придумаем? Так, значит, муж ничего не сказал вам? Разве он не был дома?
Всхлипывая, Лизель ответила:
– Только на минутку забегал.
– За ним пришли? – спросила фрау Фидлер.
– Нет, ему самому пришлось пойти.
– Самому?
– Ну да, – продолжала Лизель упавшим голосом. Она отерла лицо руками, обнаженными до локтей. – Вызов уже лежал здесь, когда он пришел, он и так опоздал!
– Значит, он еще не мог вернуться, – сказала фрау Фидлер. – Возьмите себя в руки, дорогая.
Лизель пожала плечами. Она сказала совсем упавшим, унылым голосом:
– Нет, мог. Раз он не вернулся – значит, гестапо оставило его там, они оставили его.
– Ну как можно говорить так уверенно, фрау Ре-дер? Ему просто пришлось ждать; туда ведь многих вызывают и днем и ночыо-
Лизель сидела, уставившись перед собой, погруженная в свои мысли; все же на несколько минут ее слезы высохли. Вдруг она повернулась к фрау Фидлер.
– Так вы пришли насчет лапшевника? Нет, Пауль ничего не говорил. Этот вызов его так испугал, он сейчас же побежал туда. – Она встала и принялась шарить в ящике кухонного стола, ничего не видя распухшими глазами. Фрау Фидлер очень хотелось расспросить ее еще, она чувствовала, что может сейчас все выведать у Лизель. Но ей не хотелось спрашивать о делах, которые муж скрыл от нее.
А Лизель тем временем разыскала огрызок карандаша и вырвала листок из своей приходо-расходной книжки.
– Я вся дрожу. Вы не могли бы сами записать? – сказала она.
– Что записать? – спросила фрау Фидлер.
– На пять пфеннигов дрожжей, – всхлипывая, начала Лизель, – два фунта муки и молока столько, чтобы было крутое тесто, немножко соли. Промесить как следует…
Идя домой по окутанным ночным мраком улицам, фрау Фидлер могла бы сказать себе, что все эти бесчисленные неожиданности, все полуреальные, полувоображаемые угрозы приобретали теперь конкретные и осязаемые очертания. Но у нее уже не было времени все это обдумать. Она размышляла прежде всего о том, как ей лучше пройти в обход, и то и дело оглядывалась, чтобы избежать возможной слежки. Она глубоко вздохнула. Опять тот же самый знакомый воздух, насыщенный холодом опасности, касающийся лба своим морозным дыханием. И тот самый ночной мрак, под покровом которого они расклеивали плакаты, писали на заборах лозунги, подсовывали под двери листовки. Если бы ее еще сегодня днем спросили о подпольной работе или о перспективах борьбы, она пожала бы плечами совершенно так же, как ее муж. И хотя все, что она сейчас испытала, сводилось к бесполезному посещению плачущей женщины, она чувствовала, что снова заняла свое место в жизни, что вдруг все снова стало возможным и события могут развернуться очень быстро, так как кое-что тут зависит и от нее. Как хорошо, что они с мужем еще достаточно молоды и вместе испытают счастье после стольких горьких страданий. Правда, возможно и то, что Фидлера постигнет гибель, более внезапная и ужасная, чем та, которой они боялись, когда еще вели борьбу. Бывают времена, когда ничто не возможно и жизнь преходит, словно тень. И бывают времена, когда возможно все, они до краев полны и жизнью и гибелью.
– Ты уверена, что за тобой никто не следил?
– Вполне.
– Послушай, Грета, я сейчас уложу самое необходимое. Если кто-нибудь спросит, где я, скажи – уехал на Таунус. Что касается тебя, то ты сделаешь вот что: ты отправишься в Ридервальдский поселок, Гетеблик, восемнадцать. Там живет доктор Кресс; у него красивый кремовый домик.
– Это кто – Кресс с вечерних курсов? Тот, в очках? Который вечно спорил с Бальцером насчет христианства и классовой борьбы?
– Да. Но если тебя кто-нибудь спросит, ты Кресса в глаза не видела. Передай ему от меня вот что: «Пауль в руках гестапо». Дай ему время переварить эту новость. Затем попроси сказать тебе, где теперь можно будет повидать его. Грета, дорогая, будь осторожна, никогда в жизни ты не участвовала в таком опасном деле. Не расспрашивай меня ни о чем. Ну, я двинусь. Но покамест еще не на Таунус. Завтра утром выезжай в нашу сторожку. Если этой ночью у нас была полиция, надень спортивную жакетку. В противном случае будь в новом костюме. Если же ты не появишься совсем, я буду знать, что ты арестована. А будешь в новом костюме – значит, в сторожке не опасно и я могу зайти и, значит, беда миновала. Есть у тебя еще деньги?
Грета сунула мужу несколько марок. Она безмолвно уложила его немногочисленные вещи. Прощаясь, они не поцеловались, а только крепко пожали друг другу руки. Когда Фидлер ушел, Грета надела спортивную жакетку. Ее практический ум подсказал ей, что, в случае если дело обернется неблагоприятно, ей некогда будет переодеться. Если же ночь пройдет спокойно, она успеет и утром надеть новый костюм.
Кресс все еще стоял на том же месте в неосвещенной половине комнаты; жена, не глядя на него, снова села на свое место; она открыла книгу, которую читала до приезда обоих мужчин. Ее гладкие белокурые волосы, немного тусклые днем, при вечернем освещении отливали золотом. Она была похожа на тоненького мальчика, который шутки ради надел блестящий шлем. Не поднимая глаз от книги, она сказала:
– Я не могу читать, если ты так будешь смотреть на меня.
– У тебя был весь день для чтения. Поговори со мной.
Глядя в книгу, она спросила:
– Зачем?
– Твой голос успокаивает меня.
– А зачем тебе нужно успокоение? Здесь у нас покоя хоть отбавляй.
Он продолжал неотступно смотреть на нее. Она перевернула две-три страницы. Вдруг он раздраженно окликнул ее:
– Герда!
Она нахмурилась. Однако сделала над собой усилие, отчасти по привычке, отчасти потому, что ведь Кресс – ее муж, он устал после работы, и вечер вдвоем как-никак начался. Она положила на колени раскрытую книгу обложкой вверх и закурила папиросу. Затем сказала:
– Кого это ты подобрал? Странный тип.
Муж промолчал. Она невольно сдвинула брови и пристально посмотрела на него. В сумерках она не могла разглядеть его лица. Что за странное выражение радости? И почему он так бледен?
Наконец он сказал:
– Фрида ведь вернется только завтра?
– Послезавтра утром.
– Слушай, Герда, никто на свете не должен знать, что у нас гость. Но если тебя кто спросит, скажи – мой школьный товарищ.
Ничуть не удивившись, она ответила:
– Хорошо.
Он подошел к ней совсем близко. Теперь она ясно видела его лицо.
– Ты слышала по радио насчет побега из Вестгофена?
– Я? По радио? Нет.
– Несколько человек убежало, – сказал Кресс.
– Так.
– Всех поймали…
– Очень жаль.
– Кроме одного.
В ее глазах вспыхнул какой-то блеск. Она подняла лицо. Только раз было оно таким светлым – в начале их совместной жизни. Но и сейчас, как тогда, свет этот быстро погас. Она оглядела мужа с головы до ног.
– Вон что! – заметила она. Он молчал. – Я от тебя этого не ожидала. Вон что!…
Кресс отступил:
– Чего? Чего не ожидала?
– Этого! И вообще! Значит, все-таки… Прости меня.
– О чем ты говоришь? – спросил Кресс.
– О нас с тобой.
А Георг, сидя в отведенной ему комнате, думал: я хочу вниз. Чего я сижу здесь наверху? Зачем мне быть одному? Зачем мучить себя в этой голубой с желтым тюрьме, с плетеными матами ручной работы, с водой, бегущей из никелированных крапов, и зеркалом, которое безжалостно подсовывает мне то же, что и темнота: меня самого!
От низкой белой постели веяло свежим запахом чистого белья. А он, готовый свалиться с ног от усталости, продолжал бегать взад и вперед, от двери к окну, словно был лишен права лечь на эту постель. Может быть, это мое последнее убежище? Последнее – перед чем? Нужно пойти вниз, побыть с людьми. Он отпер дверь.
Уже на лестнице Георг услышал голоса Кресса и его жены – не громкие, но выразительные. Он удивился. Оба они показались ему какими-то немыми, – во всяком случае, очень мало разговорчивыми. Нерешительно остановился он перед дверью.
Голос Кресса сказал:
– За что ты мучаешь меня?
И низкий голос женщины ответил:
– Разве это тебя мучит?
Кресс спокойнее продолжал:
– А я вот что тебе скажу, Герда. Тебе безразлично, отчего человеку грозит опасность и кто он – все тебе безразлично. Главное для тебя – опасность. Побег или автомобильные гонки – тебе все равно, ты оживаешь. Какой ты была, такой и осталась.
– Ты и прав и не прав. Может быть, я раньше была такой, а теперь опять стала. А хочешь знать почему? – Она помолчала.
Но хотел ли Кресс знать все или предпочитал не знать ничего, она решительно заговорила:
– Ты только и твердил: тут ничего не поделаешь, мы бессильны против этого, приходится ждать. Ждать, думала я. Он хочет ждать до тех пор, пока все, что ему дорого, будет растоптано. Постарайся понять меня. Когда я ушла из дому к тебе, мне не было и двадцати лет. Я ушла оттого, что все там было мне отвратительно: отец, братья и эта невыносимая тишина по вечерам в нашей столовой! Но последнее время здесь у нас такая же тишина.
Кресс слушал; может быть, он был еще более удивлен, чем стоявший за дверью Георг. А ведь сколько вечеров ему приходилось буквально вырывать у нее каждое слово!
– И потом еще одно: дома нельзя было никогда ничего с места сдвинуть. У нас гордились тем, что все от века стоит там, где стояло. А тут появился ты! И ты сказал мне, что даже в камне ни одна частица не окаменела, не говоря уж о человеческих существах. Но, очевидно, за исключением меня! Почему? Да ведь ты только что сказал обо мне: какой была, такой и осталась.
Кресс подождал секунду, не зная, все ли она высказала. Он положил ей руку на голову. Ее лицо снова стало равнодушным, почти упрямым. Он запустил пальцы ей в волосы, вместо того чтобы погладить их. Она была нежна и вместе с тем неподатлива – на любовь, на поученья, может быть, кто знает, и на перемены. Он осто‹ рожно сжал ее плечи.
Георг вошел. Кресс и его жена отскочили друг от друга. Какого черта Крессу понадобилось все открыть жене? Равнодушие на ее лице сменилось холодным любопытством. Георг пояснил:
– Я не могу заснуть. Можно мне побыть с вами?
Кресс, стоявший у стены, пристально на него уставился. Да, гость здесь, приглашение принято, это неотвратимо. И тогда, тоном гостеприимного хозяина, он спросил:
– Чего вы хотите? Чаю? Водки? Может быть, фруктового сока или пива?
Жена сказала:
– Он, наверно, голоден.
– Водки и чаю, – сказал Георг, – и поесть, что найдется.
Муж и жена засуетились. Они накрывали на стол, ставили на него большие и маленькие блюда, откупоривали бутылки Ах, поесть с семи тарелочек, попить из семи стаканчиков! Всем троим неловко. Крессы только делают вид, что едят. Георг сунул в карман белую салфетку – хорошая перевязка для больной руки. Затем снова вытащил и расправил. Он насытился и чуть не падал от изнеможения. Только бы не остаться наедине с собой. Он отодвинул от себя вилки, ножи и тарелки и положил голову на стол.
Прошло немало времени, пока он снова поднял ее. Со стола давно уже было убрано, комната тонула в табачном дыму. Георг не сразу опомнился. Его знобило. Снова Кресс стоял у стены. Бог весть почему, Георг счел нужным ему улыбнуться; ответная улыбка хозяина была такая же кривая и натянутая.
Кресс предложил:
– А теперь давайте еще выпьем. – Он снова принес бутылки. Налил себе и Георгу. Его руки слегка дрожали, и несколько капель пролилось на стол. Именно эта дрожь окончательно успокоила Георга. Порядочный человек. Ему было, видимо, очень нелегко приютить меня, но он все-таки приютил.
Фрау Кресс снова вошла в комнату, села у стола и безмолвно закурила. Мужчины тоже молчали.
Гравий на дорожке захрустел под чьими-то легкими шагами. Шаги остановились у парадной двери. Было слышно, как кто-то возится у подъезда, видимо отыскивая звонок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Не успел Фидлер войти в прихожую, как она уже увидела, что лицо его оживлено и глаза сияют.
– Слушай внимательно, Грета, – сказал он. – Сейчас тебе придется сходить к Редерам, ты ведь знаешь ее? Толстуха, с большой грудью. Ты спросишь у нее рецепт сладкого теста для лапшевника. Она тебе его напишет и потом скажет еще несколько слов, на которые ты должна обратить особое внимание; или она скажет: «Кушайте на здоровье», или «Не ешьте слишком много». Тебе нужно только передать мне точно, что она сказала. На всякий случай иди туда и оттуда не прямой дорогой, а в обход. Отправляйся сейчас же.
Фрау Фидлер кивнула и вышла. Значит, жизнь их снова обрела смысл, старые связи опять восстановлены, а может быть, никогда и не порывались. Как только она вышла, чтобы в обход, окольными путями направиться к Редерам, ей стало казаться, что и другие после долгого перерыва тронулись в путь, и теперь уже – без страха и колебаний.
Фрау Редер не сразу узнала жену Фидлера: веки Лизель распухли от слез. С отчаяньем уставилась она на незнакомую посетительницу, словно надеясь, что эта женщина может превратиться в ее Пауля.
Фрау Фидлер сразу поняла, что тут стряслась какая-то беда. Но она не вернется домой, не выяснив, в чем дело. Она сказала:
– Хейль Гитлер! Простите, фрау Редер, что я так поздно вломилась к вам. И кажется, попала не вовремя. Но мне только хотелось попросить у вас рецепт сладкого теста для лапшевника. Ваш муж дал моему попробовать. Они ведь, знаете, друзья. Я – фрау Фидлер. Вы не узнаете меня? Разве ваш муж не сказал вам, что я зайду за рецептом? Успокойтесь же, фрау Редер, сядьте, и раз я уже здесь, а наши мужья дружны, я, может быть, смогу вам быть полезной. Не стесняйтесь, фрау Редер, между нами это лишнее. Тем более в такие времена. Перестаньте плакать, слышите? Пойдемте, сядем вот сюда. Скажите мне, что случилось?
Они вошли в кухню и сели на диван. Но Лизель не только не успокоилась, – ее слезы потекли еще неудержимее.
– Ну, фрау Редер! Фрау Редер! – сказала фрау Фидлер. – Напрасно вы так убиваетесь. А если и совсем будет худо, неужели мы ничего не придумаем? Так, значит, муж ничего не сказал вам? Разве он не был дома?
Всхлипывая, Лизель ответила:
– Только на минутку забегал.
– За ним пришли? – спросила фрау Фидлер.
– Нет, ему самому пришлось пойти.
– Самому?
– Ну да, – продолжала Лизель упавшим голосом. Она отерла лицо руками, обнаженными до локтей. – Вызов уже лежал здесь, когда он пришел, он и так опоздал!
– Значит, он еще не мог вернуться, – сказала фрау Фидлер. – Возьмите себя в руки, дорогая.
Лизель пожала плечами. Она сказала совсем упавшим, унылым голосом:
– Нет, мог. Раз он не вернулся – значит, гестапо оставило его там, они оставили его.
– Ну как можно говорить так уверенно, фрау Ре-дер? Ему просто пришлось ждать; туда ведь многих вызывают и днем и ночыо-
Лизель сидела, уставившись перед собой, погруженная в свои мысли; все же на несколько минут ее слезы высохли. Вдруг она повернулась к фрау Фидлер.
– Так вы пришли насчет лапшевника? Нет, Пауль ничего не говорил. Этот вызов его так испугал, он сейчас же побежал туда. – Она встала и принялась шарить в ящике кухонного стола, ничего не видя распухшими глазами. Фрау Фидлер очень хотелось расспросить ее еще, она чувствовала, что может сейчас все выведать у Лизель. Но ей не хотелось спрашивать о делах, которые муж скрыл от нее.
А Лизель тем временем разыскала огрызок карандаша и вырвала листок из своей приходо-расходной книжки.
– Я вся дрожу. Вы не могли бы сами записать? – сказала она.
– Что записать? – спросила фрау Фидлер.
– На пять пфеннигов дрожжей, – всхлипывая, начала Лизель, – два фунта муки и молока столько, чтобы было крутое тесто, немножко соли. Промесить как следует…
Идя домой по окутанным ночным мраком улицам, фрау Фидлер могла бы сказать себе, что все эти бесчисленные неожиданности, все полуреальные, полувоображаемые угрозы приобретали теперь конкретные и осязаемые очертания. Но у нее уже не было времени все это обдумать. Она размышляла прежде всего о том, как ей лучше пройти в обход, и то и дело оглядывалась, чтобы избежать возможной слежки. Она глубоко вздохнула. Опять тот же самый знакомый воздух, насыщенный холодом опасности, касающийся лба своим морозным дыханием. И тот самый ночной мрак, под покровом которого они расклеивали плакаты, писали на заборах лозунги, подсовывали под двери листовки. Если бы ее еще сегодня днем спросили о подпольной работе или о перспективах борьбы, она пожала бы плечами совершенно так же, как ее муж. И хотя все, что она сейчас испытала, сводилось к бесполезному посещению плачущей женщины, она чувствовала, что снова заняла свое место в жизни, что вдруг все снова стало возможным и события могут развернуться очень быстро, так как кое-что тут зависит и от нее. Как хорошо, что они с мужем еще достаточно молоды и вместе испытают счастье после стольких горьких страданий. Правда, возможно и то, что Фидлера постигнет гибель, более внезапная и ужасная, чем та, которой они боялись, когда еще вели борьбу. Бывают времена, когда ничто не возможно и жизнь преходит, словно тень. И бывают времена, когда возможно все, они до краев полны и жизнью и гибелью.
– Ты уверена, что за тобой никто не следил?
– Вполне.
– Послушай, Грета, я сейчас уложу самое необходимое. Если кто-нибудь спросит, где я, скажи – уехал на Таунус. Что касается тебя, то ты сделаешь вот что: ты отправишься в Ридервальдский поселок, Гетеблик, восемнадцать. Там живет доктор Кресс; у него красивый кремовый домик.
– Это кто – Кресс с вечерних курсов? Тот, в очках? Который вечно спорил с Бальцером насчет христианства и классовой борьбы?
– Да. Но если тебя кто-нибудь спросит, ты Кресса в глаза не видела. Передай ему от меня вот что: «Пауль в руках гестапо». Дай ему время переварить эту новость. Затем попроси сказать тебе, где теперь можно будет повидать его. Грета, дорогая, будь осторожна, никогда в жизни ты не участвовала в таком опасном деле. Не расспрашивай меня ни о чем. Ну, я двинусь. Но покамест еще не на Таунус. Завтра утром выезжай в нашу сторожку. Если этой ночью у нас была полиция, надень спортивную жакетку. В противном случае будь в новом костюме. Если же ты не появишься совсем, я буду знать, что ты арестована. А будешь в новом костюме – значит, в сторожке не опасно и я могу зайти и, значит, беда миновала. Есть у тебя еще деньги?
Грета сунула мужу несколько марок. Она безмолвно уложила его немногочисленные вещи. Прощаясь, они не поцеловались, а только крепко пожали друг другу руки. Когда Фидлер ушел, Грета надела спортивную жакетку. Ее практический ум подсказал ей, что, в случае если дело обернется неблагоприятно, ей некогда будет переодеться. Если же ночь пройдет спокойно, она успеет и утром надеть новый костюм.
Кресс все еще стоял на том же месте в неосвещенной половине комнаты; жена, не глядя на него, снова села на свое место; она открыла книгу, которую читала до приезда обоих мужчин. Ее гладкие белокурые волосы, немного тусклые днем, при вечернем освещении отливали золотом. Она была похожа на тоненького мальчика, который шутки ради надел блестящий шлем. Не поднимая глаз от книги, она сказала:
– Я не могу читать, если ты так будешь смотреть на меня.
– У тебя был весь день для чтения. Поговори со мной.
Глядя в книгу, она спросила:
– Зачем?
– Твой голос успокаивает меня.
– А зачем тебе нужно успокоение? Здесь у нас покоя хоть отбавляй.
Он продолжал неотступно смотреть на нее. Она перевернула две-три страницы. Вдруг он раздраженно окликнул ее:
– Герда!
Она нахмурилась. Однако сделала над собой усилие, отчасти по привычке, отчасти потому, что ведь Кресс – ее муж, он устал после работы, и вечер вдвоем как-никак начался. Она положила на колени раскрытую книгу обложкой вверх и закурила папиросу. Затем сказала:
– Кого это ты подобрал? Странный тип.
Муж промолчал. Она невольно сдвинула брови и пристально посмотрела на него. В сумерках она не могла разглядеть его лица. Что за странное выражение радости? И почему он так бледен?
Наконец он сказал:
– Фрида ведь вернется только завтра?
– Послезавтра утром.
– Слушай, Герда, никто на свете не должен знать, что у нас гость. Но если тебя кто спросит, скажи – мой школьный товарищ.
Ничуть не удивившись, она ответила:
– Хорошо.
Он подошел к ней совсем близко. Теперь она ясно видела его лицо.
– Ты слышала по радио насчет побега из Вестгофена?
– Я? По радио? Нет.
– Несколько человек убежало, – сказал Кресс.
– Так.
– Всех поймали…
– Очень жаль.
– Кроме одного.
В ее глазах вспыхнул какой-то блеск. Она подняла лицо. Только раз было оно таким светлым – в начале их совместной жизни. Но и сейчас, как тогда, свет этот быстро погас. Она оглядела мужа с головы до ног.
– Вон что! – заметила она. Он молчал. – Я от тебя этого не ожидала. Вон что!…
Кресс отступил:
– Чего? Чего не ожидала?
– Этого! И вообще! Значит, все-таки… Прости меня.
– О чем ты говоришь? – спросил Кресс.
– О нас с тобой.
А Георг, сидя в отведенной ему комнате, думал: я хочу вниз. Чего я сижу здесь наверху? Зачем мне быть одному? Зачем мучить себя в этой голубой с желтым тюрьме, с плетеными матами ручной работы, с водой, бегущей из никелированных крапов, и зеркалом, которое безжалостно подсовывает мне то же, что и темнота: меня самого!
От низкой белой постели веяло свежим запахом чистого белья. А он, готовый свалиться с ног от усталости, продолжал бегать взад и вперед, от двери к окну, словно был лишен права лечь на эту постель. Может быть, это мое последнее убежище? Последнее – перед чем? Нужно пойти вниз, побыть с людьми. Он отпер дверь.
Уже на лестнице Георг услышал голоса Кресса и его жены – не громкие, но выразительные. Он удивился. Оба они показались ему какими-то немыми, – во всяком случае, очень мало разговорчивыми. Нерешительно остановился он перед дверью.
Голос Кресса сказал:
– За что ты мучаешь меня?
И низкий голос женщины ответил:
– Разве это тебя мучит?
Кресс спокойнее продолжал:
– А я вот что тебе скажу, Герда. Тебе безразлично, отчего человеку грозит опасность и кто он – все тебе безразлично. Главное для тебя – опасность. Побег или автомобильные гонки – тебе все равно, ты оживаешь. Какой ты была, такой и осталась.
– Ты и прав и не прав. Может быть, я раньше была такой, а теперь опять стала. А хочешь знать почему? – Она помолчала.
Но хотел ли Кресс знать все или предпочитал не знать ничего, она решительно заговорила:
– Ты только и твердил: тут ничего не поделаешь, мы бессильны против этого, приходится ждать. Ждать, думала я. Он хочет ждать до тех пор, пока все, что ему дорого, будет растоптано. Постарайся понять меня. Когда я ушла из дому к тебе, мне не было и двадцати лет. Я ушла оттого, что все там было мне отвратительно: отец, братья и эта невыносимая тишина по вечерам в нашей столовой! Но последнее время здесь у нас такая же тишина.
Кресс слушал; может быть, он был еще более удивлен, чем стоявший за дверью Георг. А ведь сколько вечеров ему приходилось буквально вырывать у нее каждое слово!
– И потом еще одно: дома нельзя было никогда ничего с места сдвинуть. У нас гордились тем, что все от века стоит там, где стояло. А тут появился ты! И ты сказал мне, что даже в камне ни одна частица не окаменела, не говоря уж о человеческих существах. Но, очевидно, за исключением меня! Почему? Да ведь ты только что сказал обо мне: какой была, такой и осталась.
Кресс подождал секунду, не зная, все ли она высказала. Он положил ей руку на голову. Ее лицо снова стало равнодушным, почти упрямым. Он запустил пальцы ей в волосы, вместо того чтобы погладить их. Она была нежна и вместе с тем неподатлива – на любовь, на поученья, может быть, кто знает, и на перемены. Он осто‹ рожно сжал ее плечи.
Георг вошел. Кресс и его жена отскочили друг от друга. Какого черта Крессу понадобилось все открыть жене? Равнодушие на ее лице сменилось холодным любопытством. Георг пояснил:
– Я не могу заснуть. Можно мне побыть с вами?
Кресс, стоявший у стены, пристально на него уставился. Да, гость здесь, приглашение принято, это неотвратимо. И тогда, тоном гостеприимного хозяина, он спросил:
– Чего вы хотите? Чаю? Водки? Может быть, фруктового сока или пива?
Жена сказала:
– Он, наверно, голоден.
– Водки и чаю, – сказал Георг, – и поесть, что найдется.
Муж и жена засуетились. Они накрывали на стол, ставили на него большие и маленькие блюда, откупоривали бутылки Ах, поесть с семи тарелочек, попить из семи стаканчиков! Всем троим неловко. Крессы только делают вид, что едят. Георг сунул в карман белую салфетку – хорошая перевязка для больной руки. Затем снова вытащил и расправил. Он насытился и чуть не падал от изнеможения. Только бы не остаться наедине с собой. Он отодвинул от себя вилки, ножи и тарелки и положил голову на стол.
Прошло немало времени, пока он снова поднял ее. Со стола давно уже было убрано, комната тонула в табачном дыму. Георг не сразу опомнился. Его знобило. Снова Кресс стоял у стены. Бог весть почему, Георг счел нужным ему улыбнуться; ответная улыбка хозяина была такая же кривая и натянутая.
Кресс предложил:
– А теперь давайте еще выпьем. – Он снова принес бутылки. Налил себе и Георгу. Его руки слегка дрожали, и несколько капель пролилось на стол. Именно эта дрожь окончательно успокоила Георга. Порядочный человек. Ему было, видимо, очень нелегко приютить меня, но он все-таки приютил.
Фрау Кресс снова вошла в комнату, села у стола и безмолвно закурила. Мужчины тоже молчали.
Гравий на дорожке захрустел под чьими-то легкими шагами. Шаги остановились у парадной двери. Было слышно, как кто-то возится у подъезда, видимо отыскивая звонок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52