— А теперь ты утверждаешь, что он вернулся к ужину.
Лицо Мухаммеда, еще достаточно крепкого и мускулистого для своих пятидесяти трех лет мужчины, осталось бесстрастным.
— Я не знаю, как так получилось.
Зато Рамиэль знал.
Эдвард Петре провел ночь у любовницы. И, без сомнения, Элизабет Петре знала об этом. Куда она уезжала прошлым утром, на весь день, до начала различных светских мероприятий? За покупками? Наносила визиты? Спасалась бегством? Нет, Элизабет Петре не будет искать спасение в бегстве, ни от неверности мужа, ни от откровений лорда Сафира.
— Куда отправился муж после ужина?
— В здание парламента. Там он пробыл до двух часов ночи. А затем вернулся домой. Он и сейчас дома.
Скоро туда подъедет и Элизабет. Интересно, у них с мужем отдельные спальни… или они спят в одной постели? Рамиэль тут же отбросил эту мысль. Элизабет не смогла бы незаметно выскользнуть из дома, если бы они делили постель.
Рамиэль разозлился. Элизабет знала, что такое оргазм. И познала она его со своим мужем. Неужели он пробивал ее холодную английскую сдержанность, защищенную покровом респектабельности, доводя до «пика наслаждения»?
— Ты так и не узнал имени его любовницы, — мрачно заметил Рамиэль.
Темные глаза Мухаммеда сверкнули.
— Нет.
— И ты оставил дом без наблюдения. Я же приказал тебе следовать за ним, пока ты не узнаешь, кто его пассия.
— Я счел более разумным вернуться. Рамиэля не обманула выдержка Мухаммеда. Темные глаза корнуэльца светились неодобрением.
— Объясни.
— Миссис Петре — это проблема.
Такого впечатления не создавалось, когда она сидела на краешке бургундского кресла, держа на коленях сумочку, перчатки и записи. Ее бледное лицо, обрамленное безобразным черным капором, казалось просто воплощением благопристойности. Правда, только до того момента, когда он образно разъяснил ей, что мужской член, проникнув в женское тело, долбит и толчет его, работая словно «пестик в ступке». Тогда ее чистые карие глаза загорелись огнем, а полная грудь, столь чувствительная и восприимчивая, набухла под темной шерстью. По мере того как учащалось ее дыхание, соски все больше затвердевали. Это не тело свое пыталась она сдержать в рамках корсета из китового уса — она безуспешно боролась с собственными желаниями. Так каким же мужчиной должен быть этот Эдвард Петре, чтобы отказаться от подлинной страсти ради удовольствий, купленных за деньги?
Рамиэль скрестил пальцы под подбородком, скрывая за внешней неприступностью свои мысли и внезапно обуявший его голод.
— Может, и так, но это моя проблема.
— Неужели ты все забыл?
Иногда ему удавалось забыть… когда он занимался любовью. Сколько времени прошло с тех пор, как он последний раз просто вожделел женщину, а не искал забвения? Сколько времени прошло с тех пор, как он просто смеялся?
— Я ничего не забыл, евнух, — намеренно холодно возразил Рамиэль.
Мухаммед вскинулся. Рамиэль тут же пожалел о своих словах. Мухаммед никогда не напоминал Рамиэлю о своей ноше, еще более тяжелой, чем у Рамиэля. Он задавался вопросом, как смог выжить его слуга, лишенный возможности хотя бы на время убежать от прошлого, погрузившись в женское тело. По крайней мере эту роскошь Рамиэль мог себе позволить. И на долгие мгновения не существует больше ничего, кроме толкающегося, рвущегося вперед и внутрь члена, и шелковистого, обволакивающего жара крепко удерживающей его женской плоти, выжимающей, выдаивающей до конца его боль, оставляя только воспоминания.
Великий Аллах и милосердный Господь, помогите же ему найти женщину, которая примет его таким, каков он есть, ничего не требуя изменить.
— Иди, — мягко приказал Рамиэль, превозмогая раздражение и недовольство собой. — Найми стольких людей, сколько потребуется. Не важно, сколько это будет стоить. Я хочу знать все, что делает Эдвард Петре, куда он ходит, с кем встречается, каких женщин имеет. И даже если он остановится помочиться, я хочу анать где. И я не прощу тебе еще одной неудачи.
Мухаммед молча направился к двери. Рамиэль посмотрел на свою пустую чашку, затем на полную чашку с черным напитком, которую Элизабет Петре отставила, обжегшись. Мухаммед прав. Женщина, подобная Элизабет Петре, может доставить массу хлопот такому мужчине, как он. Здесь, в Англии, ему следует быть очень осторожным.
— Мухаммед!
Корнуэлец застыл в дверях библиотеки.
— Я не повторяю ошибок прошлого.
Глава 4
Громкий звон серебряной посуды оторвал Элизабет от созерцания обнаженного тела лорда Сафира. Густой сладкий аромат наполнил воздух. «Что вам больше всего нравится в жизни, лорд Сафир?»— «Женщина, миссис Петре. Теплая, влажная, живая женщина, которая не страшится своей сексуальности и не стыдится удовлетворять свои плотские желания».
Элизабет открыла глаза.
Круглая, улыбающаяся физиономия Эммы появилась в облаке пара. Склонившись над столиком у постели, она старательно помешивала серебряной ложечкой в фарфоровой чашке. Рядом на серебряном подносе стоял серебряный кофейник.
Элизабет с трудом сообразила, что густой аромат, наполнявший воздух, издавал не турецкий кофе, а горячий сладкий шоколад.
— Если ты больна, Элизабет, тебе следовало прислать мне записку домой.
Элизабет заморгала. Перед ней стояла ее мать в черном шелковом капоре. Изумрудно-зеленые глаза смотрели на нее с укором, как на провинившегося ребенка. Элизабет окончательно проснулась, сердце у нее тревожно забилось. «Мать знает о лорде Сафире! — подумала она, но тут же одернула себя:
— Да откуда ей знать?»
Прошлым утром все получилось как-то неловко, но сегодня-то она вернулась домой в пять тридцать утра, за четверть часа до того, как встала прислуга. Никто не мог знать о ее визитах к Рамиэлю.
Но тогда почему ее мать здесь?
Элизабет посмотрела в окно. Сегодня вторник, а по вторникам они с матерью обычно с утра отправлялись за покупками, а потом вместе обедали. Судя по всему, время близилось к полудню.
Щеки Элизабет залила краска.
Эмма и ее мать стояли и смотрели на нее как раз в тот момент, когда ей снилось, будто Рамиэль трудится над ее телом, работая своим членом словно пестиком в ступке, словно она была непокорной травой, которую следовало измять, истолочь, растереть, довести до полного изнеможения.
«Двигайся, дорогая, — шептал он, то сильным толчком загоняя свой фаллос в глубь тела, то вращая им из стороны в сторону, умоляя:
— Ну поддай же посильнее бедрами…»
Она зажмурилась, остро ощущая на губах терпкий вкус турецкого кофе и неудовлетворенное желание, пульсирующее глубоко внутри. Ах, если бы Эмма принесла ей шоколад чуть позже…
Элизабет почувствовала, что ее охватывает раздражение. С тех пор как в ее снах появился лорд
Сафир, в ее спальне ни для кого больше не осталось места. Она открыла глаза, перевернулась на спину и улыбнулась:
— Доброе утро, мама. Боюсь, я проспала. Подожди меня в гостиной, я сейчас оденусь и выйду к тебе. Эмма, проводи, пожалуйста, маму вниз и позвони, чтобы ей подали чаю.
— Хорошо, мэм.
Служанка отступила назад, а мать, наоборот, приблизилась.
— У тебя горят щеки, дочь моя. Если ты плохо себя чувствуешь, не стоит подниматься с постели. Прости, если я нарушила твой покой, но я очень беспокоилась. В понедельник ты отменила все свои встречи, спишь до полудня… Тебе ведь известно, что твой отец хотел бы видеть Эдварда на посту премьер-министра, после того как сам уйдет в отставку. И ты должна готовить для него почву, как это делаю я для твоего отца.
Улыбка застыла на лице Элизабет. Подумать только, Ребекка Уолтерс озабочена тем… как она исполняет свои обязанности.
Из воспоминаний детства у Элизабет осталось только то, как ее мать «готовила почву» для ее отца. Каждая выдавшаяся свободная минутка, вся благотворительная деятельность — все бросалось на алтарь политической карьеры.
— Ты никогда не устаешь, мама?
— Конечно же, я устаю. Так же, как и твой отец. Так же, как, впрочем, и твой муж, могла бы я добавить. Так, значит, вот в чем дело. — Она указала пальцем на лежащую в постели Элизабет. — Ты валяешься в постели… потому что устала?
Да, именно в этом все дело, подумала Элизабет, чувствуя, как неудержимый гнев охватывает ее. Она устала… устала занимать последнее место в жизни мужа. На первом у Эдварда политика, затем его любовница, дети и только потом она, его жена.
Впервые в жизни ей захотелось просто лежать в постели, плюнув на все общественные и политические обязанности, в постели с мужчиной, который любил бы ее. Ее лицо неожиданно побледнело. Не просто с мужчиной, поправила она себя сурово. Она хотела бы лежать в постели с собственным мужем.
— Нет, мама, я не устала. Просто вчера у меня была мигрень, и я приняла снотворное с опиумом. — Элизабет лгала, прямо-таки кожей ощущая присутствие ждущей у дверей Эммы, которая отлично знала, что Элизабет лжет. — Может, я приняла слишком большую дозу?
— А в понедельник?
Элизабет, вымученно улыбнувшись, еще раз солгала:
— Позвонил декан. Он хотел немедленно встретиться со мной. Так что я…
— Что еще натворил Филипп?
Смешно, ее мать почти слово в слово повторила вопрос, который она сама задала декану, но ей было не до смеха. Если сама Элизабет относилась к проделкам младшего сына с юмором и терпением, то ее мать постоянно выражала свое недовольство выходками Филиппа.
— Да ничего особенного, — поспешно сказала Элизабет. — Просто он поспорил с одним из школьников. Послушай, мама, если я сейчас же не оденусь, мы опоздаем к обеду. Эмма…
Элизабет была слегка удивлена тем, как мягко, но решительно Эмма вывела Ребекку Уолтере из комнаты. Служанка и глазом не моргнула, выслушав ложь Элизабет. Похоже, Эдвард всех в своем доме приучил к обману.
— Приготовить вам ванну, мэм? Эмма стояла в дверях, спокойно глядя.на Элизабет и на ее задравшуюся выше колен ночную рубашку.
— Да, пожалуйста. Ты быстро вернулась. Я думала, ты проводишь мать вниз.
— Миссис Уолтерс не захотела, чтобы я ее провожала. Она сказала, что вы больше нуждаетесь в моей помощи.
Эмма прикусила губу, с трудом удержавшись от замечания, что здесь, в этом доме, жена канцлера казначейства важнее жены премьер-министра.
— Что ж, пожалуй, мне надо поторопиться. А тебе не следовало позволять мне так долго спать.
— Прошу прощения. Просто я подумала, что вам, наверное, надо немножко отдохнуть.
Сердце у Элизабет ушло в пятки. Неужели слуги знают?..
— Почему ты так думаешь, Эмма? — спросила она помертвевшими от страха губами.
— У вас слишком напряженный распорядок дня, мэм. Иногда мне кажется, что вы работаете даже больше, чем мистер Петре.
Слова служанки были слишком загадочными, чтобы успокоить ее. Следует немедленно прекратить свои занятия, пока подозрение не превратилось в уверенность. Если распространятся слухи о ее встречах с лордом Сафиром — семейной жизни придет конец. Так же, как и карьере мужа. Но даже сейчас, когда она раздумывала, каким образом лучше отказаться от опасного наставничества, помимо ее воли мысли о «Благоуханном саде» не оставляли ее. Интересно, что написал шейх во второй главе?
Элизабет терла под грудью куском мыла. И вдруг подумала: а растирал ли в действительности лорд Сафир лепестки цветов на теле женщины там, где она сейчас натиралась мылом?
Эмма ждала Элизабет в спальне со стопкой одежды в руках. Зайдя за белую ширму, Элизабет натянула хлопковые панталончики, шерстяные чулки и полотняную рубашку, а затем вышла к Эмме, чтобы та помогла ей управиться с корсетом. Элизабет втянула живот и задержала дыхание, чтобы Эмме было удобнее. Двадцать три года она носила корсет, и у нее никогда не возникало ощущения, что это тюрьма из китового уса. За корсетом последовали две нижние юбки. Элизабет почувствовала запах крахмала и мыла.
«А как, интересно, пахнет любовница Эдварда? — неожиданно подумала она. — Эдвард что, тоже трудится, как пестик в ступке, а его любовница похотливо вертит бедрами во все стороны? Или эти движения свойственны только арабам?»
Эмма одернула тяжелое темно-синее платье на Элизабет.
— Подойдите к туалетному столику, пожалуйста, я поправлю вашу прическу, миссис Петре.
Элизабет побледнела.
Накануне вечером Эмма, как обычно, расчесала ей волосы и заплела в косу. Однако, отправляясь на урок, Элизабет собрала косу в пучок. Возвратившись, она предусмотрительно переоделась в ночную рубашку и развесила свою одежду так, чтобы никто не заподозрил, будто она выходила из дома, но совсем забыла распустить косу.
— Спасибо, Эмма, — выдавила она с трудом. Умелые руки служанки ловко управлялись с темно-рыжими прядями, выдергивая заколки, расплетая, расчесывая, вновь заплетая и закалывая их.
— Принести вам шкатулку с драгоценностями?
— Сегодня они не понадобятся.
— Очень хорошо, мэм.
Элизабет вдруг пришло в голову, что Эмма остается для нее такой же загадкой, что и шестнадцать лет назад.
— Ты когда-нибудь была замужем, Эмма?
— Нет, мэм. Хозяева обычно не одобряют браки среди слуг.
— Я бы не стала возражать.
Элизабет встала и повернулась к служанке лицом. Та терпеливо держала на вытянутых руках ее черный плащ. Элизабет просунула в рукава сначала одну руку, затем другую. Шерстяная материя еще не просохла после ее утренней прогулки.
— Ваши перчатки, мэм.
Элизабет заглянула в серые глаза Эммы и… не увидела в них ничего. Ни любопытства, ни неодобрения, ни понимания того, что что-то шло не так.
— Спасибо, Эмма.
— Не забудьте вашу сумочку, мэм.
Элизабет вздохнула с облегчением. По крайней мере ей хватило ума убрать книгу лорда Сафира и свои записи в ящик секретера.
— А мистер Петре… — Она неторопливо натягивала кожаную перчатку. — Он сегодня обедает дома?
— Да, мэм.
Элизабет сосредоточенно натягивала другую перчатку на правую руку.
— Он не поинтересовался, почему я сегодня так долго спала?
— Нет, мэм.
Элизабет невидящим взглядом осмотрела содержимое сумочки. Совершенно очевидно, что ее мужа не интересовали дела жены.
Десятки оправданий промелькнули у нее в голове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38