Она видела его обворожительную улыбку, блеск синих глаз, слегка волнистые черные волосы. Видела широкие плечи и длинные ноги.
Но она видела и его ложь. Слышала, как он обманывал ее.
Оливия поднялась со скамейки.
– Я не знала, что вы в Нью-Йорке, мистер Уокер.
– Я приехал несколько недель назад. Мне пришлось потратить немного времени, чтобы закончить дело с Бэвенсом. Он никогда не сможет снова потревожить тебя, Либби. Он до старости будет сидеть за решеткой. Может, он там и умрет. – Уокер сделал еще одни шаг по направлению к девушке. – Я хотел увидеть тебя с того самого момента, как приехал. Я ждал возможности поговорить с тобой наедине.
Оливия заставила себя надеть маску безразличия, спрятать от этого человека свое сердце.
– Не представляю, что мы могли бы сказать друг другу.
Либби сделала шаг, чтобы обойти Ремингтона, но он ласково и решительно взял ее за руку.
– Либби…
Она посмотрела прямо ему в глаза.
– Я предпочла бы, чтобы вы так меня не называли.
– Но…
– Оставьте меня в покое, мистер Уокер. Нам не о чем разговаривать. Лучше забыть о прошлом.
– Я привез твой медальон. Ты оставила его, когда…
– Он мне не нужен.
– Либби…
– Ничего не нужно.
Они надолго замолчали. Потом, не встретив никакого сопротивления со стороны Ремингтона, она высвободила руку и пошла через двор в дом.
– Либби, со мной приехал Сойер. Он хотел бы с тобой повидаться.
Либби тихо вскрикнула от неожиданности и резко повернулась.
– Ты привез Сойера в Нью-Йорк? – почти шепотом спросила девушка.
– Да.
«Не глупи. Слишком поздно. Ты ничего не можешь сделать для Сойера. Больше ничего».
Ремингтон протянул руку.
– Вот моя визитная карточка. По утрам Сойер всегда бывает дома, с гувернером. Если ты не хочешь встречаться со мной, по крайней мере зайди повидать Сойера.
Вопреки тому, что советовал ей разум, Оливия взяла карточку и, опустив глаза, ничего не замечая вокруг, стараясь ничего не видеть и ни о чем ни думать, направилась к дому.
Оттуда доносились прекрасные звуки музыки, Либби услышала, как оркестр заиграл вальс Чайковского.
– Помнишь, как мы танцевали однажды вечером? – тихо спросил Ремингтон. – Потанцуй со мной еще раз, Либби.
– Нет, – прошептала она.
– Я не хотел причинять тебе боль. Я люблю тебя.
Она отпрянула, словно он нанес ей удар.
– Мистер Уокер, – сдавленным голосом выговорила девушка, – из всей лжи, которую вы на меня обрушили, эта – самая жестокая.
Оливия резко повернулась и быстро вошла в дом. Она, казалось, очнулась ото сна, и визитная карточка Ремингтона, медленно кружась, опустилась на землю.
27
Ремингтон смотрел на янтарную жидкость в стакане, думая, как приятно будет сейчас выпить глоток. Все свои переживания, чувство вины и самобичевание он хотел бы утопить на дне бутылки. Но, даже если напиться до потери памяти, это не поможет найти ответы на мучающие его вопросы.
Уокер отставил стакан и повернулся к камину, наблюдая, как языки пламени лижут поленья на решетке.
Прошла почти неделя с тех пор, как он видел Либби на балу у Харрисонов, а она так и не пришла навестить Сойера. Ремингтон не мог даже предположить, что она устоит перед искушением повидать мальчика, ведь она любила его, как собственного ребенка. Он не сомневался в том, что Либби придет.
Молодой человек откинулся на обтянутую кожей спинку кресла и закрыл глаза, осознавая жестокую правду: она ненавидит его больше, чем любит Сойера.
Слишком много ненависти…
Но как эту ненависть победить, если он не может даже поговорить с ней, объяснить, что произошло, рассказать, что не собирался брать деньги ее отца, что в телеграмме, которую он отправил Нортропу, он не выдавал Либби, что Вандерхоф полностью исказил ее содержание.
Каким же он был глупцом! Ему следовало принять меры, чтобы замести собственные следы. Он должен был догадаться, что будет не последним детективом, был обязан отвести Нортропа и его ищеек от Либби. Проклятье! Как много следовало сделать по-другому!
Ремингтон склонился вперед, опершись локтями о колени.
Сидеть и думать о том, что следовало, а чего не следовало делать, – пустое занятие. Таким образом не вернуть Либби, не освободить ее от железной хватки отца.
Однако Ремингтон не мог запросто прийти к Вандерхофам и вручить свою визитную карточку, чтобы повидать Либби. И, не пытаясь это сделать, он понимал, что ему заказан вход в этот дом. Но, даже если ему удастся проникнуть внутрь, Либби откажется с ним разговаривать. Нет, лучше всего найти возможность встретиться с Либби вне «Роузгейта». А это означает, что он должен активнее посещать светские рауты. И, следовательно, участвовать в «параде холостяков». Придется получать приглашения во все приличные дома, на все ужины, приемы и балы. Ремингтон поднялся и прошел через комнату к камину. Облокотившись на каминную полку, он, прищурившись, смотрел на языки пламени.
Родственные связи всегда позволяли Ремингтону свободно вращаться в соответствующих кругах нью-йоркского общества, но он никогда не задумывался над тем, чтобы извлечь из этого какую-то пользу. Напротив, он сосредоточил все свои усилия на том, чтобы немедленно, но верно собственными силами увеличить свой капитал. Ему удалось познакомиться с нужными людьми с Уолл-стрит и с их помощью удачно вложить деньги. Время от времени он ужинал в домах этих бизнесменов, встречался с их женами и дочерьми, но никогда не проявлял никаких матримониальных интересов. Ремингтон преследовал только одну цель – найти способ уничтожить Нортропа Вандерхофа.
Уокер с силой ударил кулаком по каминной полке. Каким же дураком он все-таки был! Каким слепцом! Каким бездумным глупцом!
– Я не сдамся, Либби, – поклялся он. – Я никогда не сдамся!
Ужин в «Роузгейт» обещал быть не слишком большим приемом. За столом сидели человек тридцать гостей, в основном из старейших семейств Нью-Йорка, вокруг которых с начала века постепенно складывалось избранное манхэттенское общество. Среди присутствующих были, правда, некоторые исключения, и главное – Спенсер Ламберт, виконт Челси, наследник титула десятого графа Нортклиффского.
Виконт сидел слева от Оливии и был чрезвычайно к ней внимателен, пока друг друга сменяли одно за другим первые десять блюд. Он пытался развлечь ее историями о своих приключениях на диком американском Западе, жалуясь, что не удалось встретиться с американским бизоном, но восторженно рассказывая о победе над медведем-гризли и лосем.
Без сомнения, Спенсер был тем самым человеком, которого отец выбрал ей в мужья. Оливия ни секунды не сомневалась в этом, хотя пока не было сказано ни слова. «Интересно, – размышляла Либби, – огорчит ли виконта тот факт, что новобрачная окажется не настолько невинной, насколько подобало бы невесте будущего графа. С другой стороны, если английскому лорду необходимо набить свои сундуки деньгами, может, он окажется не столь уж привередлив».
– Должна вам сказать, лорд Ламберт, – прощебетала через стол Пенелопа Харрисон, – мы безумно рады, что вы вернулись в Манхэттен.
– Я тоже, – ответил молодой человек, не отводя взор от Оливии. – На самом деле рад.
Она постаралась заставить себя улыбнуться, но не слишком успешно. Либби понимала: что бы она ни делала, что бы ни говорила, это не имеет значения. Ее замужество почти не зависит от милашки Спенсера Ламберта, зато полностью от того, какое приданое предложит ее отец.
Оливия повернулась и обвела взглядом длинный стол. Нортроп восседал во главе, мерцающее сияние свечей почти не позволяло разглядеть его лицо. Сколько же он заплатит, чтобы выдать ее замуж за этого англичанина? Он потратил целое состояние только на то, чтобы найти и вернуть ее домой. Какую же сумму выделит он теперь, чтобы отправить дочь подальше от дома?
Ходят слухи, что Энсон Стейджер отвалил миллион долларов ради того, чтобы его дочь Элен стала леди Артур Батлер. А Лили Хаммерсли, как поговаривают, стала герцогиней Мальборо за четыре миллиона долларов. Бывшая Анита Мерфи пополнила ряды богатых американских наследниц в Англии за два миллиона.
«Сколько же ты дашь за меня, отец?» Она снова обратила свое внимание на Спенсера, разглядывая его холодным, отсутствующим взором. Он показался ей довольно симпатичным: золотистые волосы, светло-карие глаза, узкое лицо с чисто выбритым подбородком. Он был на несколько лет старше Оливии. Может, ему еще не исполнилось тридцати.
Он захочет иметь наследника. После того, как его опустевшая казна наполнится деньгами, то есть произойдет то, ради чего на самом деле и затевается вся эта женитьба, ему понадобится сын, которому можно будет передать титул.
Оливия вдруг вспомнила мальчугана со взъерошенными темно-каштановыми волосами и темно-карими шаловливыми глазами, и сердце ее сжалось от боли. Сойер здесь, в Манхэттене. Она не забыла адрес дома Ремингтона на Медисон-авеню, словно он навсегда врезался ей в память. Память мучила и тревожила ее, звала навестить мальчика.
Ее отъезд, должно быть, причинил боль Сойеру.
Она даже не написала ему прощальной записки. Он и так уже потерял обоих своих родителей. Правильно ли она поступила, покинув его таким вот образом?
Если бы она могла пойти к нему… Если бы она могла попытаться объяснить ему, почему ей пришлось уехать… Если бы она могла дать ему знать, что любит его и всегда будет о нем Помнить, даже если их разделит целый океан или континент…
Если бы она только могла пойти к Сойеру! Но это означало увидеться и с Ремингтоном. Оливия чувствовала, что пока не готова к подобному испытанию.
Анна Вандерхоф сидела на противоположном от мужа конце стола, играя роль радушной хозяйки с легкостью, появившейся после многих лет постоянной практики. Гости справа и слева от нее ни секунды не ощущали себя покинутыми. Она вовлекала их в разговор, ненавязчиво заставляя рассказывать о себе, смеясь, когда следует, и одновременно присматривая за слугами, меняющими блюдо за блюдом, следя за тем, чтобы у всех гостей были наполнены бокалы и никто ни в чем не нуждался. И все-таки все ее мысли занимала дочь. Глядя сейчас на Оливию, Анна чувствовала, что сердце ее готово разорваться на части. Она прекрасно помнила, как выглядела ее дорогая девочка, когда вернулась в «Роузгейт». Она видела глубочайшее разочарование и опустошенность в зеленых глазах дочери. Анна поняла, что в Айдахо с Оливией что-то случилось, Произошло нечто, что заставило ее вернуться в Нью-Йорк без борьбы, нечто куда более существенное, чем тот факт, что ее отыскали детективы Нортропа.
Однако Анна оказалась совершенно бессильна сделать хотя бы что-то для дочери. Если бы только Оливия захотела поговорить об этом, рассказать, что произошло! Но дочь замкнулась в себе, и, что бы Анна ни говорила и ни делала, ничего не помогало.
Она снова обвела взглядом длинный стол. На белой скатерти поблескивал тончайший китайский фарфор, сверкали серебро, хрустальные бокалы и подсвечники с высокими тонкими свечами. Анна смотрела на мужа, мысленно задавая ему вопрос: «Что вы сделали, Нортроп? Что вы сделали с Оливией?»
– Похоже, виконт просто очарован вашей дочерью, миссис Вандерхоф, – заметил сосед справа, отрывая Анну от размышлений.
Анна снова взглянула на Оливию, обратив на сей раз внимание и на Спенсера Ламберта.
– Да, действительно, – ответила она.
Если уж Нортроп взялся за дело, их дочь в один прекрасный день станет графиней. Оливия Ламберт, графиня Нортклиффская. Но будет ли она счастлива, тревожилась Анна. Ведь счастье Оливии значило для нее куда больше, чем все титулы и родовые замки Англии.
«Если бы только она рассказала мне, что с ней случилось!»
Ремингтон открыл дверь в спальню Сойера. Свет из коридора нарисовал светлую полоску на коврике возле кровати. Молодой человек прошел прямо по яркой дорожке в комнату.
– Сойер?
Мальчик сразу же открыл глаза.
– Извини, что разбудил тебя.
– Я не спал.
Ремингтон сел на краешек кровати.
– Сойер, у меня появилась идея, как нам, может быть, удастся добиться, чтобы Либби по крайней мере поговорила с нами. Ты мне поможешь?
– Но мы ведь ради этого сюда и приехали, правда? – быстро ответил мальчик. – Что я должен сделать?
– Понимаешь, Либби ведь сердита не на тебя. На меня. Она очень хочет тебя увидеть. В этом я не сомневаюсь. Мы только должны напомнить ей, что ты не вернулся в «Блю Спрингс», а по-прежнему находишься здесь; в Нью-Йорке.
– И тогда она придет к нам в гости, – закончил Сойер за Ремингтона.
– Точно.
– И тогда, может быть, она захочет увидеть и тебя.
– Если повезет.
Сойер положил руку на плечо Ремингтона.
– Она захочет. Я знаю.
Ремингтон надеялся, что мальчик прав.
28
– А как насчет изумрудного платья, мисс Оливия? Оно так подходит к вашим волосам!
Оливия через плечо взглянула на служанку, которая вытаскивала из гардероба темно-зеленое бархатное платье.
– Мне это безразлично, Софи! Выбери то, что тебе нравится.
Софи прищелкнула языком.
– Как вы можете так говорить! Вы ведь собираетесь поехать кататься с виконтом в его экипаже, на вас все смотреть будут! Клянусь, во всем Нью-Йорке нет незамужней девушки, которая не мечтала бы оказаться на вашем месте, а вы говорите, что вам безразлично, что надеть! Подумать только, у вас появилось столько новых платьев – за месяц не переносить! Вы явно все время думаете о чем-то другом!
Ничего не ответив, Оливия снова отвернулась к окну и принялась рассматривать листву деревьев, меняющую свой цвет. Если закрыть глаза, легко представить осины в золотистом наряде. Но она не стала этого делать, потому что ей вовсе не хотелось видеть эти осины. Она отказывалась вспоминать о них.
– Вам лучше поторопиться, мисс Оливия. Его светлость скоро подъедет, и вы знаете, что будет с вашим отцом, если вы заставите виконта ждать.
– Да, Софи, знаю.
– И отойдите от этого окна. Вы разве забыли, что на вас только нижнее белье и корсет?
Оливия была уже готова прислушаться к совету служанки, как вдруг ее внимание привлекла маленькая фигурка. Темноволосый мальчик, засунув руки в карманы, стоял на противоположной стороне улицы и рассматривал дом Вандерхофа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36