Только тогда, когда до нее донесся слабый стон и вслед за тем голос Николаса произнес: «О, проклятие, проклятие!» — она поняла, что он сейчас упадет в обморок или его начнет тошнить, вот тут-то Алекса снова смогла пошевелиться и сорвала с глаз черный шелк, мешавший ей видеть… Ужас, самое преисподнюю — вот что она увидела, когда ее глаза вновь обрели зрение!
— Ах, — сочувственно проговорил Ньюбери, — как вы, однако, нетерпеливы! Хотя это и не имеет значения, моя дорогая леди Трэйверс, так как все это — видите, что бывает с такими насильниками? — все это совершается от вашего имени, это ваша месть. Вы не должны так на меня смотреть… Поддержи ее, Чарльз, будь любезен, а то как бы она… Простите, леди Трэйверс, я как-то упустил из виду, что вам может стать дурно при виде крови, но я прежде всего преследовал ваши интересы, я хотел, чтобы вы знали, что ваши обвинения не остались без внимания и что их не проигнорировали хотя бы некоторые порядочные люди! — Затем, пока Алекса изо всех сил пыталась что-то произнести, но ни язык, ни горло ей не повиновались, все плыло перед ее глазами, комната, казалось, раскачивалась, светильники прыгали, маркиз повернулся к Брауну и сказал усталым, раздраженным голосом: — Я думаю, что немного холодной воды должно его оживить на этот раз, Браун. А потом можете продолжить.
— Нет, — прошептала наконец Алекса, и только тогда она смогла закричать, и ее крик многократно повторило эхо: — Нет!.. Не-е-е-ет! — Она бросилась к решетчатой двери и стала ее трясти, потом опустилась на колени возле этой двери, прижавшись лицом к прутьям, и с совершенно диким выражением лица продолжала выкрикивать: — О Господи! О Господи, вы чудовища, что вы с ним сделали?
Она, судя по всему, даже не услышала возмущенной реплики маркиза:
— Я, мадам? Я был только орудием в руках правосудия. Ведь именно вы выдвинули обвинения против этого злополучного подлеца, когда заявили, что он вас преследовал и изнасиловал. Разве я недостаточно ясно высказался по этому поводу? Если нет, то прошу прощения.
— Нет, нет! Прошу вас, пожалуйста, не надо… Он не… Он никогда… Я сама…
Она так громко всхлипывала, что почти не могла говорить, и Ньюбери примирительно сказал ей:
— Но, моя дорогая леди Трэйверс, я уверен, что вы не допустите, чтобы ваша доброта и ваше мягкосердечие позволили вам взять на себя такое обвинение! Нет, Чарльз, так не пойдет. К тому же Эмбри признался, что вы справедливо обвинили его, он сказал это перед «судом». Что он завлек вас в бордель против вашей воли, использовал различные средства ограничения вашей личной свободы, связал вас, таким образом, вы были беззащитны, пока он использовал ваше тело для удовлетворения своих страстей…
— Хорошо, что у него хоть на это хватило благородства, — сказал Чарльз и добавил: — Если он, конечно, не собирался хвастаться своими невероятными делами.
— Возможно, он сам нам об этом расскажет. Он, кажется, приходит в себя. Ну как, Николас? Ты снова вернулся к нам или тебя надо опять учить хорошим манерам?
— Ньюбери… вы будете… как обычно… учить меня… чему сочтете нужным… это… вам очень нравится… учить меня… судя по всему. — Николас произнес все это шепотом, еле шевеля губами, в то же время он дрожал всем телом, потому что вода попала ему в глаза и в рот. — Но мне бы… очень… хотелось… чтобы вы… заткнулись… — Он произнес эти полные отчаяния слова как раз вовремя, потому что еще мгновение — и он бы стал умолять их о пощаде, но, когда Ньюбери своим вкрадчивым и лживым голосом попросил его завершить начатую фразу, он не знал, как ответить: сказать «Ничего!» или же «Забыл!»? На этот раз бич опустился на его плечи так неожиданно, что он не смог сдержать стона.
Пока над ее головой продолжался этот диалог, Алекса ощущала, что все ее мускулы, даже те, что заведовали дыханием, и те, которые располагались в горле, были парализованы. Она не могла разжать руки, крепко вцепившиеся в холодные прутья металлической решетки, не могла закрыть глаза, даже рот, не могла контролировать свой мозг, мысли ее путались. Она как будто замерла на месте — как, впрочем, все герои этой мерзкой сцены, — пока, в конце концов, не почувствовала, что Чарльз сжимает ей руку, потом заметила странный взгляд, устремленный Ньюбери куда-то поверх ее головы, прежде чем снова вернуться к спокойному созерцанию истязаний, которые он сам же и вдохновил.
Она задерживала дыхание, потому что никак не могла нормально вздохнуть, и все в ее голове перемешалось, ей показалось, что она сейчас разорвется… А в следующее мгновение, уже на выдохе, она неожиданно заплакала отчаянно и громко, потому что в ней вдруг соединились в чудовищной агонии ее собственная боль — нравственная и его — физическая, и это было столь непереносимо, что она почувствовала, как теряет сознание.
— Алекса! Боже милосердный, минуту!..
— Дорогой Чарльз, ты должен был предупредить меня, что у твоей невесты такая нежная душа. Это ты на нее так повлиял?
Она слышала слова Чарльза и глумливый голос Ньюбери, а когда подняла голову, увидела маркиза, стоявшего уже по другую сторону решетки и смотревшего на нее сверху вниз с таким выражением лица, которое она всегда находила жутким. И у нее была причина испугаться, потому что теперь, застав его врасплох, она вдруг поняла, что все это значило и почему разыгралась сейчас эта сцена. Она поняла, как Ньюбери должен был все подготовить и как он хитрил, дожидаясь этой минуты. И странным было внезапное интуитивное чувство, заставившее Алексу перестать его бояться и таким образом освободиться от слепого отчаяния. Это позволило ей твердо выдержать его взгляд и приковать его к себе так властно, что он вдруг стал глядеть куда-то ниже ее лица и, втянув в себя воздух, произнес деланно угодливым тоном:
— Ах, ваше очаровательное бархатное платье совсем испорчено! — Затем он резко отвернулся и пробормотал с сомнением в голосе: — Боже мой, Браун, неужто вы и впрямь думаете, что мы смогли бы точно узнать, что их светлость могли позабыть? У меня такое ощущение…
— Ой, прекратите! Ради всего святого, неужели вам всего этого недостаточно? Зашли довольно далеко, не так ли? Это же было известно с самого начала…
Алекса прерывисто вздохнула и начала подниматься с пола, но Чарльз положил обе руки ей на плечи и не дал этого сделать, наклоняясь над ней и произнося мягким тоном:
— Дорогая моя, ты, кажется, совершенно не в себе, верно?
— Чарльз, дайте ей договорить. Я очень хочу выяснить от нее все то, что я всегда знал сам.
— Николас никогда меня не насиловал. Никогда! Я солгала. Я солгала, потому что так разозлилась на него. Но я никогда не думала… Откуда мне было знать, что вы дойдете до такого безобразия? Вы… — говорила она ровным голосом, чувствуя, как нарастающий страх сковывает ее всю, но продолжала выплевывать слова прямо в его улыбающееся лицо. — Вы сукин сын! Мясник! Если кто и заслуживает суда, так это вы!
Ньюбери хохотнул невесело и сказал с издевкой:
— Стало быть, сим доказано, что леди — шлюха или шлюха в роли леди. Признаете? И даже на коленях, словно святая или раскаявшаяся грешница?
— Я уже призналась в том, в чем вы хотели заставить меня признаться, и я могу повторить, чтобы доставить удовольствие. Да, я лгала. Я лгала! Не было ни насилия, ни принуждения. Я делала это по своей воле. И я не должна каяться на коленях перед такими развратниками и подлецами, как вы все!
Тяжело дыша, Алекса пыталась вырваться из-под навалившихся на нее рук Чарльза, пригибавших ее книзу, а когда его пальцы сомкнулись у нее на шее и он злобно выругался ей в лицо, она вонзила ногти в одну его руку, а зубы — в другую. Затем, не дожидаясь, пока он ударит ее, она воспользовалась его кратким замешательством и со всей силы отшвырнула от себя, вскочила на ноги и в ярости встала перед ним.
Предостерегающий возглас Ньюбери остановил лорда Диринга, уже собиравшегося выполнить угрозу, ставшую очевидной по зверскому выражению, появившемуся на его обычно приятном лице.
— Чарльз! Не надо! Это не кончится добром, вы же знаете.
— Но вы же видели, что она мне сделала. Видели? Да ее нужно…
— Чарльз! — повторил Ньюбери уже более резким голосом, и это утихомирило лорда. Ньюбери взглянул на Алексу и улыбнулся: — Значит, ты вполне можешь защитить себя, когда это нужно, да? А когда тебе придет в голову переспать с мужчиной, ты затащишь в кровать любого, не так ли? О Боже! Нет ничего хуже развратной бездушной сучки, которая к тому же и нагло врет! Посмотри, что ты сделала с моим несчастным племянником, который относился к тебе с таким уважением и даже предложил тебе руку и сердце. Ну и… разумеется… надо спросить все еще безмолвствующего Николаса, что он думает обо всем этом? В конце концов, нельзя забывать, что он пострадал больше всех из-за своего ошибочного и весьма глупого представления, будто ты нуждаешься в защите от… Ну ладно, во всяком случае, вместо того чтобы сказать правду для защиты самого себя, он предпочел повторять твою ложь в твою защиту. И оказывается, все это впустую. Такая глупая, ненужная жертва. Быть посаженным на цепь, как собака, чтобы каждый день получать кнут…
С побелевшим лицом Алекса произнесла крайне взволнованным шепотом:
— Чтобы каждый день… О Боже, нет! Каждый день? Почему? Ну почему мне ничего не сказали? Почему меня не подвергли «суду» и тоже не допросили? Если бы я предполагала…
— Как это — почему, — сказал за ее спиной Чарльз голосом, переполненным местью, — тебя же как-то допрашивали. И все зависело от того, что скажет Эмбри, ты же знаешь. И если бы он сказал правду, тогда, дорогая моя леди Трэйверс, я бы пользовался вами много-много раз, но при совсем иных обстоятельствах. Особенно если учесть, как вам нравится посещать бордели и получать плату золотыми цепочками, коими вы обтягиваете ваши бедра. И я не единственный, кто ложился на вас… на тебя, шлюха!
— Чарльз, Чарльз! Она же все-таки ваша невеста, и мы должны помнить, что, хотя «суд» закончился и приговор вынесен, наказание еще не выполнено до конца. Конечно, неприятно быть палачом, который должен бить кнутом сознавшуюся проститутку, правда ведь, Николас? А тебе понравится быть самому наказанным кнутом? Скажи мне еще раз.
— Нет! — истошно закричала Алекса, пытаясь открыть дверь. — О, не надо! Не надо!
Но Ньюбери уже строго взглянул на Брауна и кивнул. Ей снова пришлось наблюдать за всем этим и чувствовать, как вздрагивает ее тело, как будто кнут одновременно касался и ее.
— Ну как? Понравилось?
— Нет. Проклятие, нет! Мне это… совсем не нравится. Вы довольны?
Он с трудом выдавливал из себя слова. Это была агония, и причиной всех его мучений была она. «Я этого не перенесу, — подумала Алекса. — Я этого не выдержу! Как он может?» Она заметила, что Ньюбери следит за ней, словно чего-то ждет. И она поняла, чего он ждет.
— Каковы ваши условия? — спросила она, и на этот раз уже ей пришлось выдавливать слова из пересохшего горла. — Скажите, каковы они, и я выполню их. Будьте вы прокляты! Но если вам нужно только мое признание, что я солгала умышленно, тогда вы его уже получили и можете нас отпустить.
— Нас? Но вы совершенно свободны и можете уйти, когда пожелаете. Но тут, я полагаю, у нас еще есть незаконченное дело. Я не сомневаюсь, мой племянник будет рад предоставить вам свою карету, а может быть, и свой эскорт тоже.
— А что в противном случае? — спросила она, понимая, что этот вопрос она не должна задавать, и когда он ответил, что дверь для нее открыта, Алекса почувствовала, что все взоры устремлены на нее. Но Николас ни разу не обратил на нее внимания, словно ее здесь и не было. А все они смотрели на нее — и этот тип, которого Ньюбери называл Брауном, и Чарльз, и тот, которого представили как Партриджа, и прежде всего сам Ньюбери, мерзавец и ее отец. Все они оказались на одной чаше весов, тогда как на другой была только она одна — ее тело и ее разум, ведущие отчаянную борьбу, в которой она могла потерять ту единственную награду, которой она желала более всего.
— Николас? — начала она, не решаясь дотронуться до него и видя, как он почти инстинктивно вздрогнул, когда она протянула к нему руки. — Пожалуйста, постарайся понять… Пожалуйста… Я не могла вынести…
Он сидел на полу, где они оставили его, с поджатыми к груди коленями. Его обросшее щетиной лицо было скрыто за сцепленными вместе руками, лежащими на коленях. Спина его сгорбилась, и он молчал. Молчал до тех пор, пока она не произнесла на какой-то совершенно отчаянной ноте:
— Пожалуйста. Ведь я же… я же люблю тебя, Николас!
И тогда, не поднимая головы, он сказал полным безразличия голосом:
— В таком случае, бедная Алекса, мне тебя просто жаль, потому что от того, кем я был, почти ничего не осталось, а то, что осталось, лишь испортит твою нежную шелковую кожу. У меня было достаточно времени, чтобы привыкнуть к кнуту, и ты должна позволить им закончить то, что они начали, и думать только о себе. Думаю, двое глупцов хуже, чем один.
— Браун!
Она вдруг почувствовала, что ее обхватили сзади за талию и грубо потащили назад. Она снова оказалась на ногах в центре камеры, едва переводя дух.
— Я просил немного подождать, и вы сказали, что больше чем желаете этого. Мне не терпится узнать, лжете ли вы, как и прежде.
Алекса видела, как Чарльз прошептал что-то Ньюбери и тот рассмеялся:
— Браун, разденьте ее для нас. Она столь же застенчива, сколь и медлительна.
«Двое глупцов хуже, чем один», — сказал Николас минутой раньше, не поднимая головы. Но теперь он поднял голову. Была ли это мысль увидеть ее насильственно лишенной одежды, что заставила его заметить наконец ее присутствие? Когда же Браун с недоброй ухмылкой на лице подошел к ней, Алекса высоко подняла голову и с вызовом посмотрела на Ньюбери:
— Я могу это сделать сама, и вам больше понравится, если это будет так! Кроме того, я ведь сказала «по своей воле», не так ли?
Вспомнит ли он, несмотря на все случившееся, как она однажды сказала ему, что не может раздеваться самостоятельно? Но теперь она раздевалась для Николаса, с вызывающим видом снимая с себя одну часть одежды за другой, слой за слоем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74