Котти не смог скрыть удивления, и от Макартура это, по-видимому, не ускользнуло: на его мрачном лице промелькнула едва заметная усмешка.
– Я хотел бы поговорить с вами, господин Старк.
Оправившись от удивления, Котти отступил назад, жестом приглашая гостя войти. Макартур снял накидку и шляпу, с которых стекала вода, и оказался в гражданской одежде. Это напомнило Котти о ходивших по городу слухах: якобы после шумного скандала с губернатором Кингом Макартур угрожал сложить с себя военные полномочия.
– Могу я предложить вам чего-нибудь выпить, сэр? – из вежливости поинтересовался Котти, хотя до сих пор не мог забыть высокомерно-презрительного отношения к себе со стороны этого человека. Но, как сказала бы Фейс, это не основание для того, чтобы быть невежливым.
– Да, – кивнул Макартур после минутного раздумья. – Сегодня ужасная погода, господин Старк, и маленькая рюмочка чего-нибудь покрепче будет нелишней. – Его суровые черты несколько смягчились. – К тому же это совпадает с предметом нашей беседы.
Котти насторожился, но, не подав виду, прошел за стойку бара, где налил рюмку рома Макартуру и себе кружку эля.
– За более близкое знакомство, – поднял рюмку Макартур.
Котти вовсе не думал, что ему хочется завязывать близкое знакомство с Макартуром, но не смог найти благовидного предлога для отказа и поднял свою кружку.
– О, совсем неплохо, молодой Старк! – похвалил гость, сделав большой глоток, и проницательно посмотрел на хозяина. – Самогон или контрабанда?
– Ни то ни другое, – холодно ответил Котти. – Я купил его на таможенном складе. Я владелец постоялого двора, у меня есть лицензия, так что я имею права на покупку.
– Конечно, имеете, – кивнул Макартур, – но вы не можете покупать столько, сколько требуется, чтобы обеспечивать и вашу таверну, и ваши лавки. Я прекрасно осведомлен о вашей незаконной деятельности, которая тянется уже не один год.
– В этом я не одинок, сэр.
– Разумеется, нет. К тому же я вовсе не одобряю нелепую позицию губернатора Кинга по отношению к ввозу спиртных напитков. Я ведь знаю о несчастном случае с вашим Фаулером, который был убит, когда вез контрабандный товар. Несмотря на опасность, некоторые идут на такой риск. Войска губернатора поймали его на месте преступления, убили, а потом заявили, что им ничего не известно о случившемся.
Глядя на сидевшего перед ним человека, Котти чувствовал, как в нем закипает ярость. Он знал, что Джейсона убили военные из гарнизона. Карл Дитрих видел это своими глазами. Интересно, Макартур сознательно лжет? Вслух же Котти сказал:
– Обычное наказание за контрабанду – тюремное заключение или высылка из колонии, но не смерть.
– Несомненно, это досадная случайность, – Макартур взглянул ему в глаза, – кто-то из солдат, видимо, погорячился, но этому нужно положить конец. Вот об этом я и пришел сегодня поговорить с вами. Проблема решилась бы сама собой, если бы губернатор Кинг отступил наконец от своих правил и развязал руки свободной торговле. Именно к этому призывают мои друзья и я, но губернатор, упрямый самодур, не считается ни с какими доводами.
– А чего вы хотите от меня, сэр?
– Хочу заручиться вашей поддержкой.
– То есть открыто перестать подчиняться губернатору?
– По-моему, вы от этого только выиграли бы, – холодно заметил Макартур. – В конце концов ваш бизнес – это торговля алкоголем, и чем легче вам будет доставать спиртные напитки, тем выгоднее это для вашего дела.
– Я не могу занять такую позицию, – покачал головой Котти.
– Почему, скажите на милость? Вы же, я полагаю, не сторонник губернаторской политики?
– Конечно, нет. Но значительная часть моих клиентов – представители власти или даже друзья и помощники губернатора.
– Когда я был здесь в прошлый раз, – взгляд Макартура стал жестким, – я видел в таверне немало гарнизонных офицеров.
– Не стану этого отрицать. Мои клиенты принадлежат к обеим противоборствующим сторонам, поэтому не думаю, что поступил бы разумно, если бы примкнул к одной из них. К кому бы я ни присоединился, я все равно потерял бы клиентуру.
– Значит, вы боитесь принять чью-либо сторону?
– Не боюсь, просто это нанесет урон моему бизнесу.
– В мире существуют вещи более важные, чем деловые соображения.
– Например, убийство человека за бочонок рома? – подогреваемый гневом и не до конца осознавая, что говорит, выпалил Котти.
– Я же сказал вам: это была случайность… – Макартур оборвал себя на полуслове, и глаза его стали холодными как лед. – Вы обвиняете меня в убийстве вашего человека, сэр?
– Нет, прямо вы к этому не причастны. Но ваше влияние на военных общеизвестно.
– Военные не виноваты в смерти Фаулера! Его убили представители властей!
Котти не стал возражать, а только натянуто улыбнулся.
– Это ваше окончательное решение? – резко спросил Макартур.
– Да, в этой драке я не хочу поддерживать ни одну из сторон, если вы это хотели узнать.
– Вы еще пожалеете о своем решении, господин Старк, я вам это обещаю. – Макартур со стуком поставил на стол рюмку, круто повернулся и вышел из таверны.
Пылая гневом, Котти смотрел ему вслед, пока он не исчез за дверью, а потом со вздохом допил свой эль. Он прекрасно понимал, что в лице Макартура нажил себе опасного врага. Макартур был человек влиятельный, с которым лучше не сталкиваться на узкой дорожке. Конечно, Котти мог бы отказаться от своего решения, но, как он рассудил, тогда ему пришлось бы мучиться с этим всю жизнь. Если бы он связался с Макартуром и его приспешниками, то распрощался бы со всеми своими планами, не говоря уж о том, что потерял бы своих клиентов из числа сторонников губернатора. Он слишком долго ни от кого не зависел, чтобы теперь начать вилять хвостом перед сильными мира сего. Он слишком высоко ценил свою независимость, и будь он проклят, если теперь сдастся.
Чума на оба их дома!
И, тряхнув головой, Котти вернулся в кабинет к своим делам.
Хоуп быстро шла по коридору и одновременно пыталась избавиться от чувства унижения. Она сердилась и дулась с того самого дня, как увидела эту бесстыжую женщину, выходящую из спальни Котти. С тех пор она почти не разговаривала с ним и дала себе обещание никогда не упоминать о том случае. Тем не менее только что, в момент нового приступа досады, чуть не наговорила лишнего.
В кухне Фейс присматривала за двумя поварами-китайцами, которые пекли хлеб и пироги к открытию таверны. Чарити сидела на табурете у открытого окна, надув губки и глядя на мелкий холодный дождь. Джон Майерс, смуглая кожа которого блестела от пота, подбрасывал дрова в огромную печь для выпечки. Несмотря на холодный день и открытое окно, в кухне было невыносимо жарко.
– Ну что? – Фейс обернулась к Хоуп, вытирая полотенцем раскрасневшееся от жары лицо, и та непонимающе уставилась на нее. – Что сказал Котти, девочка? Сколько печь хлеба на сегодняшний вечер?
– Ох, – смутилась Хоуп, – прости, мама, я его не спросила.
– Не спросила? Почему? Я же именно за этим тебя послала!
– Когда я вошла, кто-то постучал в дверь и Котти пошел встречать посетителя.
– Ради Бога, Хоуп! Разве ты не могла спросить его при ком-то? Это же не государственная тайна, которую нужно держать в секрете. Не пойму, что с тобой творится в последнее время, честно, не пойму. Начиная с самого Рождества ты просто сама не своя. Нет, это началось еще раньше. – Она пристально посмотрела на дочь. – Ты не больна?
– Нет, мама, я не больна, – раздраженно ответила Хоуп.
– Так что же случилось, детка?
– Ничего не случилось, просто оставьте меня в покое! – Она повернулась и побежала из кухни.
– Хоуп… Куда же ты?
– К себе, наверх, – бросила она на ходу.
Все это время Джон с нескрываемым обожанием в глазах наблюдал за Хоуп, а когда Фейс взглянула на него, быстро опустил голову.
– Достаточно дров, Джон. Моя дочь не узнала, сколько хлеба нужно испечь на вечер, поэтому ограничимся тем, что уже испекли. – И немного резче обычного Фейс добавила: – Можешь идти, сегодня ты достаточно поработал.
– Благодарю вас, госпожа Блэксток, – улыбнулся он, сверкнув белыми зубами. Занятия с Фейс приносили свои плоды – его английский становился все лучше и лучше.
Выйдя во двор, Джон не пошел к себе в пристройку, а легким шагом, чуть вприпрыжку, направился на север, мимо ветряной мельницы с часами на башне. Погода была холодная и дождливая, поэтому ему почти никто не попался навстречу, если не считать нескольких случайных прохожих, спешивших поскорее укрыться от непогоды. Оставив позади город, Джон направился к укромной и пустынной маленькой бухточке, а оттуда – к небольшой роще, видневшейся на расстоянии в половину лье. Добравшись до рощи, он подошел прямо к огромному старому каучуковому дереву – древу видений, оглянулся по сторонам, набрал полную пригоршню изумительных, волшебных гусениц и принялся жевать их. Джон приучился есть пищу колонистов, даже полюбил кое-что из их еды, однако его любимым лакомством оставались эти гусеницы. Джон понимал, что в присутствии своих новых друзей ему лучше не употреблять этот деликатес: им трудно было постичь его вкусы. То, что он ест сырых гусениц, произвело бы на них неприятное впечатление.
Но кроме всего прочего, эти гусеницы были необходимы для погружения в провидческий сон. Раскопав мягкую сырую землю под деревом, Джон набрал в руку белой глины, намазал ею лоб, щеки и подбородок, а потом снял одежду и сел на корточки у ствола каучукового дерева. Закрыв глаза и раскачиваясь взад-вперед, он постепенно впал в транс.
Когда Джон участвовал в церемонии инициации, во время которой был признан мужчиной и равноправным членом племени, старейшина посвятил его в тайну племени – способность вызывать видения. Видения были достоянием племени, их секрет сохранялся, передаваясь из поколения в поколение. Они показывали прошлое, настоящее и будущее, которое их ожидает. Для каждого члена племени символом видений являлось определенное животное или птица. Для Джона таким священным хранителем видений был кенгуру. Сейчас, общаясь со своим полубогом-кенгуру, мальчик с каждым мгновением все глубже погружался в мир снов и не замечал ни холода падавшего на него дождя, ни глинистых ручейков, стекавших по щекам, словно белые слезы.
Но картины, представавшие перед ним, были такими же серыми, как сегодняшний хмурый день. В своем видении Джон искал образ Хоуп Блэксток, но не мог найти. Он мельком увидел другую сестру, Чарити, уже повзрослевшую и, по-видимому, попавшую в опасность, но видение никак не становилось четким, и Джон не мог понять, что ей угрожало.
Внезапно стало еще темнее, он с трудом разглядел группу людей, собравшихся на кладбище колонистов, и камень, на котором было что-то написано. Джон узнал Хоуп, Чарити и Котти Старка, стоявших вокруг могилы. Девочки были одеты в черное и утирали слезы. Котти стоял между ними, поддерживая обеих, и его красивое лицо было печально. Джон попытался окликнуть Хоуп, утешить ее, но, как ни старался привлечь ее внимание, у него ничего не получилось. Она не замечала его. И тогда Джон воспарил как птица, невидимый для присутствующих. Крышка гроба была открыта, а в нем, бледная и неподвижная, лежала Фейс Блэксток, спокойно сложив на груди руки. Ее лицо больше не казалось усталым и озабоченным, а хранило необычное для нее умиротворенное выражение. Джону стало жалко Фейс, которая всегда была добра к нему, и он окликнул ее, но собственный крик вывел его из транса. Мгновение Джон сидел неподвижно, пораженный увиденным. Никогда прежде в своих снах ему не доводилось видеть мертвых. В большинстве случаев его видения были приятными. Они никогда не пугали, не то что сейчас.
Джона охватила дрожь, но не от холодного ветра и не от непрерывного дождя. Он снова закрыл глаза, заставляя себя вернуться в мир видений и надеясь, что, быть может, на этот раз ему удастся заглянуть дальше в будущее и больше узнать. Но ничего не получалось, и спустя полчаса он наконец отказался от бесплодных попыток, поднялся, вышел из-под кроны старого каучука и, прежде чем снова облачиться в одежды белого человека, предоставил дождю возможность смыть с себя остатки глины.
Джон уже почти привык к этой одежде, однако было приятно изредка возвращаться к естественному для него обнаженному состоянию. Он часто тосковал по привычной жизни в племени, где все было так просто. Тогда Джон знал, кто он такой и чего от него ждут. Там были друзья… Иногда он подумывал о возвращении, хотя знал, что никогда этого не сделает. Он пришел в город «глиняных лиц», ведомый любопытством, разожженным рассказами отца. А теперь, когда он оказался здесь и познакомился с некоторыми диковинками мира белых людей, он сам в некоторой степени изменился и не сможет вернуться к прежней жизни. В каком-то смысле этот народ, отчасти бывший и его народом, украл у него часть души. Во всяком случае, часть его души перешла к девушке по имени Хоуп, и, очевидно, Джон никогда уже не получит ее обратно.
Пока он шел обратно в город, в таверну «Корона», смятение все больше охватывало его. Нужно ли рассказывать Фейс Блэксток о его видении? Или, быть может, Котти? Фейс может не понять и разволноваться. Котти же терпимо относится к обычаям туземцев, даже интересуется ими, в свободные часы он не раз расспрашивал Джона о жизни племени. Однако Джон никогда не рассказывал ему о мире видений и о своих посещениях этого мира. Он боялся, что Котти сочтет его сумасшедшим. К тому времени как Джон добрался до «Короны», он решил, что самое лучшее – никому ничего не рассказывать.
Две недели спустя после визита Джона Макартура в «Корону» Котти зашел в кухню в середине дня, чтобы вместе с Фейс проверить запасы продуктов и составить список необходимых покупок, – накануне из Англии прибыл корабль с продовольствием. Закончив ревизию, Котти озабоченно посмотрел на Фейс. Был один из холодных, дождливых дней, и Котти заметил, что она выглядит еще более бледной и усталой, дрожит и старается плотнее закутаться в теплую шаль.
– Фейс, как вы себя чувствуете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37