Вряд ли кто поверит, что в ту минуту, когда появлялись слуги, которые могли услышать их брань, они начинали вдруг говорить между собой медоточивыми голосами и называть друг друга голубком и голубкой. — Ричард пристально посмотрел на Элиссу. — Я понял, что такое лицемерие, в самом нежном возрасте, хотя значения слова «лицемерие» еще не знал. — Он перевел дух и уселся на стул мистера Хардинга. — Заранее прошу прощения за то, что мне придется тебе сейчас поведать, но я хочу, чтобы ты знала обо мне все и могла понять, почему я стал таким, каков я есть.
Элисса кивнула и приготовилась слушать исповедь Ричарда без предвзятости, вбирая в себя факты и только факты и не торопясь давать им оценку.
— Итак, ты, надеюсь, уже поняла, какова была атмосфера дома, в котором я родился и вырос, — снова заговорил он, не спуская с нее напряженного взгляда. — Но что атмосфера? Это так, ерунда, что называется, воздух. Под родительским кровом мне предстояло познать другие, куда более осязаемые и ужасные вещи. Когда мне было восемь лет, как-то раз среди ночи меня разбудил дурной сон. Мне часто снились дурные сны, но этот был настоящим ночным кошмаром, хотя сейчас я его и не помню. Как бы то ни было, мне захотелось увидеть мать. — При этих словах Ричард громко рассмеялся, но смех его был не веселым, а зловещим, и Элиссе, которая слышала его раскаты, сделалось жутко. — Почему мне этого захотелось, сказать трудно — ведь мать никогда не обращала на меня внимания, но уж лучше невнимательная мать, чем никакой, — так, по-видимому, я тогда рассуждал, на подсознательном, разумеется, уровне. Короче, я очень испугался и отправился к ней за утешениями. Ни ее, ни отца я в спальне не обнаружил. Потом я услышал приглушенные звуки музыки, доносившиеся со двора, подошел к окну и увидел, что в павильоне у реки горит свет. Я знал, что родители часто пируют там по ночам с друзьями, подумал, что моя мать в павильоне, и, несмотря на поздний час, решил отправиться туда.
Ричард тяжело вздохнул и потер рукой лоб.
— Для меня, ребенка, ночное путешествие было сродни увлекательному приключению. Я до сих пор помню, как шелестела у меня под ногами мокрая от росы трава и какой огромный желтый диск луны был в ту ночь. Признаться, я немного боялся разных метавшихся теней, но все-таки шел — уж больно любопытно мне было взглянуть на то, как веселятся взрослые.
Ричард замолчал и посмотрел в окно.
— В моей жизни бывали минуты, когда мне хотелось, чтобы в ту ночь блеснула молния и ослепила меня навсегда — тогда бы я не увидел того, что мне довелось увидеть, заглянув в окно этого злополучного павильона. Я увидел на столе опрокинутые кувшины с вином и перевернутые блюда с яствами: можно было подумать, что в павильоне веселились не люди, а свиньи. Потом я увидел ковры и разбросанные по полу бархатные подушки, которым самое место было бы в султанском гареме.
Ричард кашлянул, а потом перешел на шепот.
— И вдруг я увидел обнаженные мужские и женские тела, лежащие на полу парами и по три сразу, которые переплелись между собой, словно змеи в клубке. А потом я увидел свою мать с мужчиной, который не был моим отцом, а вслед за тем заметил и отца, который находился в объятиях незнакомой мне женщины.
— Бог мой, Ричард, представляю, какой это был для тебя удар! — тихо сказала Элисса, поднимаясь с места, чтобы подойти к мужу. Встав рядом с ним на колени, она нежно его обняла.
Все это время Ричард сидел неподвижно как статуя, но когда Элисса обняла его, немного оттаял, прерывисто вздохнул и посмотрел на жену.
— Когда я все это увидел, меня в прямом смысле стошнило, — признался он. — Спотыкаясь, на подгибающихся ногах, я пошел назад к дому. Я был до такой степени потрясен увиденным, что не мог в полной мере осознать того, чему стал свидетелем.
На следующий день родители вели себя как ни в чем не бывало — они снова превратились в добропорядочных леди и джентльмена и в присутствии слуг рассуждали о морали, добронравии и благородстве. Тем не менее их ночная, тайная жизнь наложила отпечаток на их существование и так или иначе проявлялась в их другой, повседневной жизни, предназначавшейся для взоров окружающих — надо было только уметь подмечать. И я этому научился — стал замечать многозначительные, брошенные вскользь взгляды, которыми они обменивались со своими друзьями.
— О, Ричард, мне так совестно, что я проникла в твои тайны… — прошептала Элисса.
Ричард ответил ей печальным взглядом.
— Позже я понял, что это был способ, с помощью которого им удавалось поддерживать свой неудачный, без любви, брак. В соответствии с негласным договором каждый из них мог заводить себе любовника или любовницу, чтобы достичь физического удовлетворения — это вместо духовной близости, которой они были лишены. Дальше — больше. После того как умерла моя мать, отец, что называется, пустился во все тяжкие и перестал соблюдать даже те немногие правила приличия и осторожность, о которых они договорились с матерью. Поэтому, когда говорят, что он соблазнил жену моего дяди, я не смею этого отрицать и, более того, готов в это поверить.
Ричард тяжело вздохнул и провел рукой по волосам.
— Должен сказать, — добавил он, — что если бы Седжмор упомянул о том, что я тоже участвовал в этих ночных оргиях, я бы нисколько этому не удивился.
— Между прочим, он на это намекал, — сказала Элисса.
— Дьявольщина, я так и знал! — воскликнул он. — Скажу только, что тогда я был всего лишь несмышленым ребенком.
— Я все время об этом думала… Тебя к этому принудили?
— Нет, Элисса, нет, — произнес Ричард. — Я в этом не участвовал. Наблюдал, видел — да, но не участвовал. Конечно, мои родители были людьми распутными — кто же спорит? — но и они не были до такой степени циничными, чтобы принудить меня участвовать в свальном грехе.
— Ты как-то упоминал, что тебя лишили детства.
— Не в этом смысле, Элисса, не в этом смысле…
Ричард накрыл ладонями ее руки, и маска светского, видавшего виды, уверенного в себе человека вдруг исчезла с его лица — ее смыли полившиеся из его глаз светлые слезы раскаяния.
— Элисса, с меня было довольно это видеть!
Элисса прижалась к нему и поцеловала его в лоб.
— Не спеши, любовь моя, не спеши, — попросил он, — я еще только вылупляюсь из тухлого яйца своего детства, и этот процесс настолько сложный и болезненный, что его нельзя подгонять.
Взглянув в ее исполненные сочувствия глаза, Ричард впервые в жизни осознал, что он не одинок и на свете есть женщина, которая о нем беспокоится. Прерывающимся от сдерживаемых рыданий и волнения голосом он произнес:
— Ты мне нужна, Элисса. Ты и Уил — это лучшее, что есть у меня на этом свете. Я бы скорее убил себя, нежели причинил кому-нибудь из вас боль. Прошу простить меня за все мной содеянное, что могло заставить тебя меня возненавидеть!
— Возненавидеть тебя? — в изумлении повторила Элисса. — Но это не так, я не испытываю к тебе ненависти! Дорогой ты мой! — вскричала она, награждая его теплой, любящей улыбкой. — Неужели ты ничего не понимаешь? Ведь я была опечалена вовсе не тем, что меня сжигала ненависть к тебе.
Не было во мне ненависти к тебе — и нет! Во мне была только любовь… Просто я думала, что слишком сильно тебя люблю, даже чрезмерно!
В глазах Ричарда проступило недоумение.
— Удивительное дело — Фос как раз считал, что ты меня боишься…
— Глупости, я не боюсь ни тебя, ни твоих чувств. Фос-то говорил не о тебе, он намекал на мою любовь, на силу моих чувств, которые, как слишком яркое солнце, способны испепелить и того, кого любят, и того, кто любит. Я, не скрою, боялась того, что моя любовь к тебе сделает меня слабой.
— Не бойся этого, о цветок моего сердца! Любовь не сделает тебя слабой — кого угодно, только не тебя. Скорей рассыплется во прах гора, нежели сделаешься слабой ты!
— Возможно, если гора полюбит так, как я, она и правда рассыплется — особенно в том случае, если любовник ее оставит. Ты вот просишь у меня прощения, но я до сих пор не могу понять — за что? Неужели только за то, что ты не хотел раскрывать тайны своих родителей? Не могу тебя за это винить. Я поступила точно так же. Не хотела, чтобы кто-нибудь узнал об Уильяме Лонгберне.
— Я догадался о его… хм… порочных наклонностях, — сказал Ричард, скривив губы в сардонической улыбке. — Видел в павильоне его портрет и вспомнил, что он бывал в гостях у моей матери.
У Элиссы от удивления расширились глаза.
— Значит, он сделался растленным типом давно, еще до того, как мы встретились, — сказала она с печальной улыбкой. — Жаль только, что внешне это никак не проявлялось.
Или, быть может, я просто не умела видеть? В таком случае он обманул не только меня, но и всех в Оустоне, поскольку люди в нашей округе считали его удивительно доброжелательным человеком. На самом же деле он ненавидел людей и ставил их ниже себя. А еще он мог быть очень жестоким — в частной жизни, хочу я сказать. Думаю, что он не любил даже собственного сына, а воспринимал его лишь как наследника и наглядное свидетельство своей способности к деторождению. Жаль, что я с ним встретилась и вышла за него замуж.
Единственное, о чем я не жалею, так это о том, что у меня есть сын.
Ричард вздохнул:
— Увы, люди часто лгут и лицемерят — такова уж, как видно, человеческая природа. Я встречал в театре много хороших актеров, но те актеры, которые разыгрывают свои роли в жизни, могут дать им сто очков вперед.
— Я тоже хороша. Поверила первому встречному проходимцу, который расточал мне комплименты и вел сладкие речи о любви и ожидающем меня якобы счастье в браке.
Ричард взял ее за руки.
— Ты не первая, кто попался на такую уловку, Элисса, и, уверяю тебя, не последняя. Ты вот говорила, что Уильям Лонгберн был жестоким человеком. При мысли о том, что он мог поднять на тебя руку, у меня внутри все начинает кипеть.
— Он не бил меня, но был человеком грубым. Подчас его слова причиняли мне едва ли не физические мучения. И ему так трудно было угодить… Особенно в постели. Однажды, .назвав меня не стоящей даже его мизинца тупой, бесчувственной коровой, он заявил, что начнет обучать меня тайнам любви. Не той любви, о которой пишут поэты, но любви грубой, чувственной и извращенной, когда в соитии участвует разом несколько человек. — Голос Элиссы упал до шепота. — Он намекал даже на занятия любовью с особами одного пола!
— Боже, Элисса, оказывается, тебе тоже приходилось страдать!
Подняв ее лицо за подбородок, он устремил на нее пронизывающий взгляд своих темных глаз.
— Не смущайся. Я человек без предрассудков и хорошо изучил самые темные стороны человеческой натуры. Поверь, я восприму твой рассказ как должно и ни в коем случае не стану тебя осуждать. Он принуждал тебя к участию в оргиях? — тихо спросил Ричард, думая, какую сильнейшую душевную боль пришлось пережить этой чистой женщине.
— Нет. Я сразу заявила ему, что вывалять себя в грязи не позволю и в подобных низких развлечениях участвовать не стану. Он пришел в ярость и сказал, что женился на мне по той только причине, что ему нужен наследник. После этого он поставил меня в известность, что отныне близкие отношения между нами будут подчинены одной только этой цели, и добавил, что радости, которые я не способна ему дать, он будет искать на стороне. — Она вздохнула и склонила голову на грудь Ричарда. — Со временем я свыклась с пренебрежением, которое он мне выказывал, и была даже благодарна ему за то, что свои праздники жизни он справлял вдалеке от Оустона. По крайней мере он не замарал своего имени в глазах соседей.
— Неужели не было сплетен о его… хм… подвигах на стороне?
Элисса отвела со лба Ричарда прядь темных волос.
— Слухи и сплетни есть всегда — тебе ли этого не знать?
— Да уж, это я знаю, как никто. — Ричард обнял ее за талию. — Теперь ты, надеюсь, понимаешь, отчего я стал таким циничным? Я с детских лет никому не доверял — ни единой живой душе! И лишь сейчас во мне что-то изменилось. — Глаза Ричарда заблестели счастливым блеском. — Элисса, клянусь всем, что есть в моей душе святого, я люблю тебя!
— Я тоже тебя люблю. — Элисса прижалась к нему всем телом и нежно его поцеловала. — Когда ты вернешься домой, мы разрушим тот ужасный павильон до основания. — В глазах ее вдруг проступило сомнение. — Ты ведь вернешься домой, правда?
Блайт рассмеялся счастливым смехом.
— Конечно, вернусь. Мы ведь не можем друг без друга, верно? — Он прищурился и пристально на нее посмотрел. — Мне кажется, существует еще одно обстоятельство, требующее моего присутствия в Блайт-Холле. Хотя бы то, что ты слегка раздалась в талии!
— Ох, Ричард, мне следовало сказать тебе о том, что я жду ребенка, гораздо раньше. Я не говорила только потому, что боялась ошибиться — не хотела тебя разочаровывать.
— Ну и как, я должен испытывать чувство разочарования или же нет?
Ответом ему была ее счастливая улыбка.
— Элисса, теперь я самый счастливый человек в Англии!
— Который женат на счастливейшей из женщин.
— Когда родится наш ребенок, я сделаю все, чтобы Уил не чувствовал себя обделенным вниманием, каким в свое время чувствовал себя я.
— Ты — чудесный человек.
Ричард улыбнулся:
— Только не надо меня захваливать! Похвалы — как старое вино: ударяют в голову и человек от них может возгордиться и потерять способность реально воспринимать мир.
Лучше разбавлять их критическими замечаниями.
— Что ж, буду иметь это в виду, — сказала она, не сводя с него глаз.
— Ты как-то слишком уж быстро с этим согласилась, — заметил Ричард.
— Потому что уверена: ты далеко не всегда будешь поступать так, как мне бы того хотелось.
Ричард рассмеялся:
— Ты видишь меня насквозь. Как и тебе, мне хотелось бы поскорее вернуться в Блайт-Холл, но с этим придется повременить. Мне необходимо задержаться на пару дней в Лондоне. Сегодня вечером на сцене театра ставят мою новую пьесу и мне, в зависимости от того, как пьесу примет публика, придется сделать по ходу действия кое-какие поправки.
— Ты написал новую пьесу? Но когда ты только успел?
Прошло очень мало времени с тех пор, как ты уехал из Блайт-Холла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39