— Я должен убедиться, что вы вернулись благополучно. Колдуэлл пробудет здесь неделю и только потом вернется в Инвернесс, поэтому нечего опасаться, что кто-то в Инверэри узнает о моей подлинной личности. Как только вы окажетесь дома, я сразу же уеду. Вы скажете, что я отправился во Францию повидать Булонне, сообщить ему об успехе выставки и передать его долю заработка. Так как именно я представил его работы шотландским любителям искусства, никто не сочтет неправдоподобным мое желание лично рассказать ему обо всем. Можете добавить, что потом я собираюсь в Англию по делам. Постарайтесь создать впечатление, что меня не будет по меньшей мере несколько недель. А через месяц или два можете сообщить, что я умер от болезни или в результате несчастного случая.
— Нет.
Хейдон удивленно приподнял темные брови.
— Что значит «нет»?
Женевьева повернулась к нему.
— Вы не можете сопровождать меня в Инверэри, Хейдон. Это слишком опасно. Куда бы вы ни пожелали теперь отправиться, в сложившихся обстоятельствах вам нужно сделать это немедленно. Вы не должны задерживаться только для того, чтобы проводить меня домой.
В действительности Хейдон просто не мог вынести мысли о том, чтобы так внезапно расстаться с Женевьевой. Он не был к этому готов. Возвращение в Инверэри заняло бы два дня — конечно, это очень мало, но все же лучше, чем покинуть ее сию секунду.
— Я прекрасно доберусь одна, — пыталась убедить его Женевьева. — А в Инверэри я скажу, что вы задержались здесь по делам и потом собираетесь во Францию к вашему другу-художнику. Вы можете прямо сейчас ускользнуть из отеля и скрыться в ночи. Это куда меньший риск, чем возвращаться со мной домой.
— А вы вернетесь без меня и сразу же навлечете на себя подозрения, тем более если до кого-нибудь дойдет, что вас видели на вернисаже с маркизом Рэдмондом, который выглядел точь-в-точь как ваш муж. — Хейдон бросил в кресло шляпу и накидку. — Я не позволю вам так рисковать, Женевьева. Внешние приличия следует соблюдать — особенно учитывая то, что люди и так находят наш внезапный брак несколько странным. Будет выглядеть гораздо убедительнее, если вы вернетесь из Глазго с мужем, который затем уедет по делам. Другой вариант слишком подозрителен.
— Если кто-нибудь в Инверэри узнает, что меня видели в компании лорда Рэдмонда, я скажу, что не помню этого. Мало ли с кем я разговаривала на открытии выставки мсье Булонне. Ведь из рассказа мистера Колдуэлла никак не может следовать, что маркиз выдает себя за моего мужа. Вы же сами сказали ему, что проводите меня к мистеру Максуэллу Блейку. Значит, для Колдуэлла я респектабельная дама с ревнивым мужем, державшимся где-то на заднем плане.
«Возможно, она права», — думал Хейдон, приглаживая волосы. В любом случае он не собирался покидать Женевьеву в отеле в Глазго и никогда больше не видеть ее, не знать, благополучно ли она добралась домой, и даже не попрощаться с детьми. Каждый из них за свою короткую жизнь успел узнать, каково быть брошенным. Хейдон хотел по крайней мере объяснить им, что он покидает их не по своей воле, а в силу необходимости.
— Я не могу оставить вас прямо сейчас, Женевьева.
— Неужели вы не понимаете, что немедленный отъезд дает вам наилучший шанс на спасение? — сердито воскликнула она.
— Ценой разрушения всего, что мы так искусно создали. Ведь что получается, миссис Максуэлл Блейк? Если бы я сейчас уехал, власти сразу бы заинтересовались, что за неотложные дела заставили вашего супруга исчезнуть на ночь глядя, как вора. Вам бы пришлось давать объяснения, и ваше положение стало бы крайне рискованным. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы прийти к выводу, что исчезнувший Максуэлл Блейк и неуловимый маркиз Рэдмонд — одно и то же лицо. Вас арестуют и вынудят признаться, что вы укрывали и защищали меня последние несколько недель.
— Как бы они ни поступили со мной, это не идет ни в какое сравнение с тем, что сделают с вами, Хейдон. Вас повесят за преступление, которого вы не совершали!
В ее карих глазах сверкала ярость, смешанная с мучительным страхом. Женевьева стояла перед Хейдоном, решительно вскинув подбородок. Пальцы ее мяли и теребили шелковую юбку вечернего платья. Женевьева выглядела так, как будто была готова вступить в бой с любым, кто вломится в комнату, чтобы увести его. Хейдон понимал, что Женевьева все еще пытается защитить его, как делала это с их первой встречи, словно он был одним из беспризорных детей, которых можно спасти добротой и заботой.
Хейдон погладил ее по щеке, напоминая себе, что ему не следует позволять себе большего.
— Я не могу этого допустить, Женевьева, — сказал он. — Вы не должны губить свою жизнь и жизнь ваших детей из-за такого ничтожества, как я.
— Вы не ничтожество…
— Ведь вы ничего обо мне не знаете, — настаивал Хейдон, приложив палец к ее губам. — Иначе вы бы пожалели обо всем, что для меня сделали. На моей душе тяжкий грех, Женевьева. И ничто не может избавить меня от него. — Поколебавшись, он добавил: — Я не заслуживаю, чтобы вы спасали меня от тюрьмы.
Женевьева была не в силах шевельнуться, хотя Хейдон удерживал ее всего лишь мягким прикосновением к щеке и безысходным выражением во взгляде голубых глаз.
— Вы говорили мне, что убили этого человека из самозащиты, — вымолвила она, пытаясь понять.
Он покачал головой.
— Я говорю не о тех подонках, которые на меня напали. Да, мне пришлось убить одного из них, и я нисколько в этом не раскаиваюсь. Но я погубил другую, драгоценную и невинную жизнь.
Лицо Хейдона исказилось. Женевьеве было больно смотреть на него — она ощущала его страдания как свои собственные. Что бы он ни совершил, это терзало его до глубины души. Челюсти Хейдона были плотно сжаты, как будто он боялся, что заплачет, если заговорит. Чувство вины за содеянное так сильно угнетало его, что Женевьева не сомневалась — речь идет о каком-то чудовищном несчастном случае.
— Ничто не вечно, Хейдон, — прошептала она, обнимая его могучие плечи. — Все еще переменится. Все будет хорошо.
Хейдон не знал, чему больше удивляться — прощению, которое заранее даровала ему Женевьева, ничего не зная о его грехе, или тому, как быстро его тело реагирует на любое ее прикосновение. Шелковистая щека девушки прижималась к шее Хейдона, наполняя его обоняние цветочным ароматом. Казалось, она хочет впитать в себя страдания Хейдона, разделить их с ним и заставить его ощутить ее бесконечную способность сочувствовать и утешать. Хейдон понимал, что не заслуживает такой женщины. Он не мог припомнить ни одного поступка в своей бесполезной и никчемной жизни, который стоил бы хоть капли ее нежности. И тем не менее она была нужна ему целиком и полностью. Хейдон хотел, чтобы ничего не могло их разделить, чтобы их тела и души навсегда слились воедино.
Со стоном Хейдон припал к ее губам, понимая, что уже не сможет остановиться, но сейчас его это не заботило. Он доставит Женевьеву в Инверэри целой и невредимой. Он покинет ее, не зная, вернется ли когда-нибудь, но потом. Сейчас, в этом гостиничном номере, освещенном масляными лампами, абрикосовые блики которых играли на ее коже, она принадлежала только ему.
Подняв Женевьеву на руки, Хейдон отнес ее к кровати, опустил на перину и сорвал с себя жакет, галстук и рубашку. В глазах Женевьевы светилось желание. Однажды она уже отдалась ему, и ее девственная стыдливость сменилась бурей внезапно нахлынувших и неведомых ранее чувств. Скоро он покинет ее, и она снова останется одна. Прежде Женевьева не понимала всей глубины своего одиночества. Ее время принадлежало детям, Оливеру, Дорин и Юнис и бесконечным заботам о пище, уроках, счетах и домашнем хозяйстве. Но Хейдон проник сквозь броню с трудом завоеванной ею независимости. Он открыл ее сердце, наполнив его сладостной мукой.
Элис понадобился целый час, чтобы как следует облачить Женевьеву в новое платье, но опытные руки Хейдона справились с противоположной процедурой очень быстро. Нижние юбки по очереди летели на пол, где уже лежали прочие мудреные вещицы, составлявшие изысканный наряд Женевьевы.
Хейдон смотрел на Женевьеву, восхищаясь ее красотой и чувственностью. Ему хотелось каждую ночь засыпать в ее объятиях, зная, что утром она будет рядом, хотелось прожить с ней всю жизнь, одевать ее в нарядные платья и осыпать драгоценностями. Внешность, которой одарила Женевьеву природа, не нуждалась в подобной мишуре, но все равно, она слишком долго отказывала себе во всем ради того, чтобы обеспечить пищей и кровом своих подопечных. Женевьева заслуживала куда большего, чем простое обручальное колечко, которое Хейдон этим вечером надел на ее палец. Но сейчас он не мог ничего себе позволить, так как был не маркизом Рэдмондом, а всего лишь беглым преступником. Им оставались только эти краткие минуты страсти. Хейдон пытался продлить их, но был не в силах сдержаться. Он двигался все быстрее, повторяя ее имя, подобно крику отчаяния, покуда она не застонала, крепко прижимая его к себе…
Хейдон лежал неподвижно, чувствуя на своем плече дыхание Женевьевы. Осторожно отодвинувшись, он нежно смахнул с ее лица прядь золотистых волос.
— Я не могу расстаться с тобой, Женевьева, — хрипло прошептал он. — Только не сейчас.
Ее глаза наполнились слезами, которые потекли по щекам, словно серебристые капельки боли.
— Тебя поймают, Хейдон, — еле слышно произнесла она. — Поймают и повесят. А я не смогу этого вынести.
Он обнял ее и погладил по голове, стараясь успокоить.
— Если меня поймают, то лучше я проведу последние часы на свободе рядом с тобой, чем убегая в темноте неизвестно куда. А если меня не поймают, то я должен убедиться, что ты благополучно добралась до дома, и попрощаться с детьми. Не хочу внушать им мысль, будто они мне настолько безразличны, что я могу исчезнуть, не сказав им ни слова. В их жизни было достаточно людей, которые просто уходили, когда им было угодно.
— Я все объясню детям, — заверила его Женевьева. — Они не будут чувствовать, будто ты их бросил. Они поймут.
Хейдон покачал головой.
— Нет.
— Почему для тебя так важно увидеть их снова?
Его глаза затуманили боль и раскаяние. Он попытался скрыть это, пожав плечами и делая вид, будто желание еще раз увидеться с детьми вызвано всего лишь тем, что он добр к ним. Но Женевьеву не обмануло его притворство.
— Пожалуйста, расскажи мне, — попросила она. Отпустив ее, Хейдон лег на спину и стал молча изучать тонкую паутину трещин на потолке. Их тела остыли, и огонь в камине погас — тепло, наполнявшее комнату совсем недавно, постепенно исчезало. Когда Женевьева уже решила, что своей настойчивостью разрушила возникшую между ними хрупкую связь, он заговорил тихим голосом:
— У меня была дочь. Я бросил ее, и она убила себя. Хейдон ожидал, что Женевьева в ужасе отпрянет от него. Вот сейчас она спрыгнет с кровати и засыплет его вопросами, желая знать, был ли он женат, когда родился ребенок, и как он мог быть таким жестоким. Это было бы вполне естественным для женщины, посвятившей свою жизнь детям, которые, за исключением одного, даже не были связаны с ней родственными узами.
Но Женевьева лежала неподвижно, пытаясь осмыслить услышанное. Затем она придвинулась к Хейдону и положила голову ему на плечо.
— Расскажи мне, что произошло.
В мягком голосе Женевьевы не слышалось осуждения. Ее спокойствие озадачило Хейдона. Неужели она не поняла, что он сказал? Или после стольких лет заботы о беспризорных и ворах ей стало ясно, что жизнь — жестокая штука и что иногда приходится делать мучительный выбор?
Женевьева ждала объяснений, с детской доверчивостью прижимаясь щекой к плечу Хейдона. И стены, которые он так долго воздвигал вокруг всего, что касалось Эммалайн, рухнули. Конечно, она возненавидит его, узнав правду, с тоской думал Хейдон. Ее приведет в ужас то, какому эгоистичному и трусливому ублюдку она пыталась помочь. «Ты заслуживаешь ее презрения», — яростно твердил себе он. Может быть, если ее отношение к нему изменится, расставание будет не таким тяжелым. Мысль о том, что ему придется испытать ее ненависть, казалась невыносимой, но после всего, что Женевьева для него сделала, Хейдон чувствовал себя обязанным рассказать ей правду.
— Я не должен был стать маркизом Рэдмондом, — начал он, глядя в потолок. — Эта сомнительная честь принадлежала моему старшему брату Эдуарду. Его с детства холили и лелеяли, внушая ему, что он рожден для великих дел, а мною пренебрегали, позволяя мне делать, что хочу. Я не обижался, так как, говоря откровенно, Эдуард всегда был осторожным и прагматичным, а именно эти качества требовались от будущего маркиза. Он унаследовал привилегию заботиться о семейном состоянии и трудился денно и нощно, пытаясь его увеличить, в то время как я получал вполне приличное месячное содержание, не беря на себя никакой ответственности. Я предавался обычным порокам. — Хейдон презрительно скривил губы. — Пьянство, игра, женщины… Одной из женщин, с которой я короткое время делил постель, была графиня Босуэлл, которая вышла замуж в нежном возрасте восемнадцати лет. Два года спустя ее супруг ей смертельно наскучил. Наша связь продолжалась всего несколько недель. Кассандре было двадцать четыре, и я не был ни первым, ни последним ее любовником. Но вскоре она, к своему величайшему сожалению, поняла, что ждет ребенка, который, по ее словам, мог быть только моим.
Женевьева лежала неподвижно; ее рука покоилась на груди Хейдона.
— О том, чтобы оставить мужа ради меня, речь не шла. Кассандра хотя и презирала Винсента, но дорожила положением его супруги. Жизнь, которую он ей обеспечил, превосходила все, что я мог дать ей на мое месячное содержание. Тогда мне было двадцать девять, и я не собирался жениться, тем более что не питал к Кассандре никаких чувств. А ребенок, который должен был появиться, казался мне всего лишь досадной оплошностью. Поэтому мы решили, что Кассандра должна переспать с Винсентом и убедить его, что он отец ребенка. Так был найден наилучший выход.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35