— возмущенно сказал он.
— Можете и сделаете, — свирепым тоном отозвался Хейдон. — А если к концу нашего разговора с шерифом вам не удастся убедить его изменить приговор и вернуть Шарлотту под опеку семьи, я отправлюсь прямиком в редакцию газеты и заявлю им о необходимости немедленного и тщательного расследования положения в тюрьме. Я расскажу об издевательствах над заключенными, о том, что надзиратель Симс избивает их, о тухлой воде, о пище, от которой отказались бы собаки, завшивленной тюремной одежде и одеялах. Уверяю вас, я найду, что рассказать им. Знаете, я довольно красноречив и весьма убедителен, особенно если затронуты мои интересы.
— Вам никто не поверит, — упорствовал мистер Томпсон, впрочем, уверенность его была значительно поколеблена.
— У меня имеется отчет из первых рук. Джек всего пару недель назад пребывал в вашей зловонной клоаке и рассказал нам о ней все со всеми ужасающими подробностями.
— У меня самая современная тюрьма, — Томпсон не желал сдаваться. — Да будет вам известно, что она содержится в соответствии с рекомендациями инспектора по тюрьмам Шотландии!
— Тогда вы не станете возражать, если газета сегодня же проведет расследование, включая тщательный анализ финансовых документов. — Хейдон взял со стола изящный серебряный нож и стал вертеть его в руках. — Думаю, жителей Инверэри может заинтересовать размер вашего жалованья и то, каким образом вы можете позволить себе приобретение столь дорогих вещей. У моей жены имеются на этот счет любопытные предположения, и я сочту себя обязанным поделиться ими с шерифом Троттером и тюремным советом, если Шарлотта к концу дня не вернется домой.
Томпсон побледнел.
— Если вы только позволите мне взять пальто, мистер Блейк, я буду счастлив выразить шерифу Троттеру мое сугубо положительное мнение о вашей дочери. Тюрьма едва в состоянии содержать заключенных, уже находящихся в ее стенах, и, безусловно, не является подходящим местом для юной леди слабого здоровья. — Он положил салфетку возле тарелки с лососиной и поднялся.
Хейдон удовлетворенно кивнул.
Женевьева отложила перо и прикрыла рукой глаза.
Плачем ничего не добьешься, напомнила она себе, зато можно все потерять, позволив себе тратить драгоценное время на то, чтобы сидеть и проливать слезы. В сотый раз вытерев глаза мокрым носовым платком, Женевьева окунула перо в чернильницу, намереваясь закончить письмо королеве Виктории, в котором она умоляла ее, как женщину и мать, проявить милосердие к Шарлотте. Женевьева уже написала взволнованные послания шерифу Троттеру и премьер-министру, виконту Палмерстону. Она понимала всю ничтожность шансов, что ее величество когда-либо прочтет ее письмо, но собиралась писать ей ежедневно. Когда-нибудь кому-то из министров или секретарей придется привлечь внимание королевы к этому делу. Любая мать пришла бы в ужас, узнав, что ребенка отправили в тюрьму за незначительное преступление. А может быть, королева считает, что дети из низших сословий, вступающие в конфликт с законом, причина всех бед этого мира и лучше держать их в мрачных тюрьмах, дабы все остальные могли спокойно заниматься своими делами?
Предательские слезы ручьем хлынули из глаз, превращая текст послания в неразборчивые чернильные пятна.
В дверь постучали.
— Пожалуйста, уйдите. — Женевьева постаралась, чтобы в голосе у нее не звучали истерические нотки. Дети зависели от ее выдержки и уверенности — она не могла предстать перед ними в таком состоянии.
— Мне нужно поговорить с вами, Женевьева, — голос Хейдона был настойчивым. — Это очень важно.
Женевьева судорожно глотнула и приложила к глазам скомканный платок. Она не хотела видеть ни Хейдона, ни кого-либо другого. Почему они не могут этого понять? Весь день Юнис, Дорин и Оливер стучали к ней в дверь, приносили подносы и умоляли спуститься и поесть. Как она может выпить даже стакан воды, зная, что Шарлотту кормят в камере всякой гадостью? Женевьева не хотела ни с кем разговаривать. Никто не мог ничего сказать или сделать, чтобы облегчить терзающую ее душевную боль.
— Пожалуйста, уйдите, — повторила она.
— Боюсь, что это невозможно, Женевьева. Откройте дверь.
— Я плохо себя чувствую. Оставьте меня в покое. Последовала пауза. И вдруг дверь начала открываться. Без ее разрешения?! Ну уж нет.
Женевьева резко повернулась, намереваясь крикнуть, чтобы Хейдон убирался прочь. Неужели он такой жестокий и бесчувственный, что не может выполнить простую просьбу и позволить ей страдать в одиночестве?
Внезапно она увидела в дверном проеме Шарлотту. Девочка неуверенно улыбалась, словно не зная, будет ли рада Женевьева ее возвращению.
С громким криком Женевьева бросилась к Шарлотте и прижала ее к себе, целуя щеки, лоб, волосы, словно желая убедиться, что бедняжка цела и невредима. Джейми, Аннабелл, Грейс и Саймон — все разом радостно вопили, выбежав из укрытия в коридоре.
— Сюрприз, Женевьева!
— Разве ты не рада теперь, что Хейдон все-таки открыл дверь?
— Ты ведь говорила нам, что Шарлотта вернется, и вот она дома!
— Может, дашь ей снять пальто и шляпу?
— Почему ты плачешь?
Зарывшись лицом в волосы Шарлотты, Женевьева громко всхлипывала. Дети недоуменно наблюдали за ней, не понимая ее горя в тот момент, когда следовало радоваться. Только Шарлотта все поняла — она тоже заплакала, и звуки их рыданий одержали верх над бурным весельем остальных детей, которое они предвкушали, прячась на лестнице.
— Пошли, ребята, — сказала Юнис, вытирая глаза краем передника. — Пускай мисс Женевьева и Шарлотта побудут немного вдвоем.
Дорин громко высморкалась.
— В кухне вас ждут вкусные лепешки.
— А может, вам лучше прогуляться? — неуверенно предложил Оливер.
— Нет. — Женевьева покачала головой. — Я хочу, чтобы мои дети были со мной.
Она раскрыла объятия, и дети подбежали к ней и Шарлотте. Женевьева обнимала и целовала их всех, обещая себе, что больше никогда не выпустит никого из поля зрения.
Только когда Оливер закрыл дверь, она внезапно осознала, что Джека нет среди них и Хейдон тоже молча ускользнул, странным образом заставив ее ощущать пустоту в своем шумном многочисленном семействе.
Ночь простерла над домом бархатные крылья. Женевьева поднялась наверх, держа в руках свечу. Дети мирно спали в своих кроватях, и то же самое, судя по храпу, приветствовавшему ее на третьем этаже, относилось к Оливеру, Юнис и Дорин. Женевьева остановилась у двери спальни Хейдона и прислушалась, ежась в холодном ночном воздухе. Она ничего не услышала и не знала, радоваться этому или нет. Если бы он храпел, она могла бы спуститься в свою комнату, решив, что поговорит с ним в другой раз, но молчание казалось ей оглушительным, как раскаты грома. Женевьева не сомневалась, что Хейдон не спит и знает, что она стоит за дверью. Поколебавшись, она постучала.
Дверь сразу же открылась. Хейдон предстал перед ней обнаженным по пояс. Плед был небрежно обмотан вокруг его бедер. Мерцающее пламя свечи и тени зимней ночи играли на его мускулистых плечах и груди. Хейдон молча смотрел на Женевьеву — его лицо не выражало удивления, как будто он ожидал ее прихода.
При виде Хейдона смелость покинула Женевьеву. С трудом удержавшись от желания уйти, она плотнее закуталась в мягкую шерстяную шаль, проскользнула в комнату и поставила свечу на столик у кровати.
В углу стоял платяной шкаф с неплотно закрытой дверцей. Дорин все время просила Оливера починить ее, но у него никак руки не доходили. В шкафу аккуратно висели костюмы и рубашки. Юнис и Дорин постарались снабдить Хейдона подобающим гардеробом.
В другом углу удобно расположился низкий умывальник, явно нуждающийся в покраске. Надтреснутый кувшин и таз были аляповато разрисованы крупными красными розами. Одним словом, комната была вполне во вкусе Дорин, но Хейдону, должно быть, здесь тесновато. Маркиз Рэдмонд, несомненно, привык к простору и роскоши, а здесь ему приходилось спать в комнате служанки, где не было даже стула. Женевьева поежилась от холода, камин в комнате отсутствовал.
— Вы дрожите, — заметил Хейдон, беря с кровати еще один плед.
Женевьева затаила дыхание, когда его руки коснулись ее плеч. Шерсть пледа хранила тепло тела Хейдона, и она поняла, что перед самым ее приходом он лежал обнаженным, укрывшись как раз этим пледом. Ощущение казалось шокирующе интимным, но в то же время успокаивающим. Не делая попытки сбросить плед, Женевьева отступила в дальний угол, где почувствовала себя в относительной безопасности. Она сама не знала, кого больше боится — Хейдона или самое себя.
Хейдон не мог представить, что побудило Женевьеву явиться к нему среди ночи. На ней были лишь тонкая ночная рубашка и шаль. Что-то ее беспокоило. Он знал, как она страдала последние несколько дней, и, хотя Шарлотта вернулась целой и невредимой, волнение еще не улеглось. Хейдон поклялся себе, что будет держаться от Женевьевы на подобающем расстоянии, но каждый клочок его кожи помнил об их страстном поцелуе. Ему хотелось сорвать с нее рубашку и покрыть поцелуями все ее тело. Он корил себя за столь низкие желания, но избавиться от них не мог.
— Никто еще никогда не поддержал меня, — еле слышно произнесла Женевьева, словно собственный голос причинял ей боль.
Хейдон ничего не сказал.
Она судорожно глотнула, пытаясь найти нужные слова.
— Целые восемь лет я в одиночку боролась за свою семью, стараясь накормить и одеть их, дать им образование и заставить почувствовать, что они любимы и достойны любви. — Ее голос дрогнул. — И всюду меня подстерегали ловушки.
Хейдон мог легко вообразить эти ловушки. Постоянная угроза детских болезней, нескончаемые поиски денег, презрение окружающих.
— Думаю, большинство здешних жителей всегда хотели, чтобы я потерпела неудачу, — с горечью продолжала Женевьева. — Конечно, они не высказывали вслух столь немилосердные мысли, но не сомневались, что меня ждет поражение. Все были уверены, что, учитывая происхождение моих детей, их порочные наклонности неизбежно одержат верх. Вот почему все были рады отправить Шарлотту назад в тюрьму. Ведь сбывались их предсказания! Они же говорили, и они оказались правы. Большинство жителей Инверэри, безусловно, верили, что девочка это заслужила и ее, безусловно, лучше и безопаснее запереть вместе с такими же порочными и неисправимыми натурами. Но вы этому не поверили. — Она смотрела на Хейдона так, словно видела его впервые. — Вы ведь могли погибнуть. Стоило Томпсону, надзирателю Симсу или какому-нибудь клерку в зале суда узнать вас, и вы бы снова оказались в тюрьме, а вечером — на виселице.
Ее взгляд, казалось, стремился проникнуть сквозь внешнее спокойствие Хейдона, узнать, каков он на самом деле. Женевьева натянула плед, чтобы сильнее ощутить его запах.
— Почему? — чуть слышно прошептала она.
На этот простой вопрос ответить было нелегко. Хейдон не был уверен, что сам толком понимает свои действия. Он знал только то, что не мог вынести мысли о пребывании Шарлотты в тюрьме хотя бы еще один день. Если бы начальник и шериф не освободили девочку, Хейдон отправился бы в тюрьму и выкрал ее, не задумываясь о последствиях. Он очень привязался к Шарлотте. Он хотел ее защитить, но знал, что это не единственная причина его поступка. Решающую роль сыграла память о его бедной дочери Эммалайн. Но Хейдон не мог признаться в этом Женевьеве. Она казалась настолько чистой и бескорыстной, что наверняка почувствовала бы к нему презрение, узнав, как он был труслив и эгоистичен.
Женевьева молча смотрела на него. Хейдону стало не по себе под этим пристальным взглядом. Он понимал, что девушка может испытывать вполне естественное любопытство или даже считать, что имеет право знать о нем все. В конце концов она рисковала собой и своей семьей, чтобы защитить его. Но ему не хотелось, чтобы его постыдные тайны вытаскивали на свет божий. Хейдон стремился выглядеть в ее глазах, конечно, не безгрешным, что было и невозможно, но по крайней мере способным на поступки, вызванные желанием помочь другим. Помимо этого существовало лишь одно объяснение его действий. Невероятно простое и в то же время такое сложное, что он едва осмеливался признаваться в нем даже самому себе. Но сейчас Хейдон внезапно почувствовал, что больше не в силах это скрывать, каким бы мрачным и безысходным ни было его прошлое, настоящее и будущее.
— Я сделал это ради вас, Женевьева.
Ее глаза расширились. «Конечно, — думала она, — сейчас он добавит, что поступил так из чувства долга, искупая все те тревоги и беспокойства, которые мне пришлось пережить ради него, и что теперь мы в расчете».
Но он ничего не сказал.
Именно это молчание и сокрушило ту стену, которую Женевьева так тщательно воздвигла вокруг своего сердца. Человек вроде Чарлза пустился бы в нескончаемые разглагольствования о том, какими теперь должны стать их отношения. Он бы ожидал своего рода воздаяния — разумеется, не денежного. Такого долга благодарности ей бы не удалось выплатить до конца дней, как бы она ни старалась. Но Хейдон просто молчал, и это странным образом делало его неуязвимым. Казалось, будто он открыл перед ней самую потайную часть своей души и теперь ждал, будет ли она обращаться с ней бережно или же безжалостно растопчет.
Женевьеву охватило непреодолимое желание. Она хотела объятий, поцелуев и ласк Хейдона. Она внезапно ощутила холодный воздух, от которого не спасала тонкая ночная рубашка, кажущиеся ледяными половицы под босыми ногами. Восемь лет Женевьева провела среди детей и взрослых, которые нуждались в ней, ожидая, что она научит их быть сильными и научит защищаться от окружающего мира, словно вознамерившегося стереть их в порошок. Но только теперь, заглянув в сердце Хейдона, Женевьева поняла, насколько она сама одинока и беззащитна.
Подбежав к Хейдону, Женевьева обняла его и прижалась губами к его губам.
Со стоном Хейдон обхватил руками ее хрупкую фигурку. Плед, обмотанный вокруг бедер, соскользнул на пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35