– Опять? – повторил Форбс, наклонив голову, чтобы, как в детстве, заглянуть ей в глаза, – что это значит?
– Когда умер наш мальчик, Элай стал совершенно чужим. Он отстранился от меня. – Она помолчала, вспомнив, как Элай плакал в саду позапрошлым вечером, и на ее глаза навернулись слезы. Форбс сжал ее руку. – Были другие женщины, – тихо добавила Бонни.
Глаза Форбса потемнели от ярости.
– Продолжай.
Бонни покачала головой. Сейчас она не могла говорить.
Форбс отпустил ее руку и мягко поднял ее подбородок, заставив взглянуть себе в глаза.
– Дело в том, Ангел, – сказал он, – что мужчина обычно плохо справляется с горем. От нас ждут железной выдержки, поэтому мы скрываем свои чувства. Возможно, Элай именно так и преодолевал свое горе.
Слеза покатилась по щеке Бонни, но вскоре она улыбнулась.
– Ты считаешь, что мужчины глубоко чувствуют, да?
Он потер рукой небритый подбородок. Даже непричесанный и небритый он казался очень привлекательным.
– О да, Ангел, – ответил он, – конечно. Ночью, когда ты в первый раз вышла замуж, я думал, что умру от горя.
Бонни почувствовала вину перед ним.
– Прости, – сказала она, отводя глаза, – я никогда не хотела…
Форбс нежно сжал ее лицо ладонями, стерев пальцем следы слез. Он поцеловал ее, как сестру. Это было ей очень приятно.
– Будь я проклят! – пробормотал Форбс, задумчиво качая головой, – но я действительно люблю Элизабет!
Бонни засмеялась.
– Как я должна отнестись к твоим словам, Форбс? Его руки все еще сжимали ее лицо, но улыбка его стала наглой и плутоватой, такая, как всегда.
– Как к комплименту, Ангел. Любовь к тебе стала такой привычной, что я боялся потерять сознание, если когда-нибудь поцелую тебя…
– Ты теряешь сознание, когда целуешь Элизабет? – лукаво спросила она.
Форбс застонал.
– Да, теряю. Я забываю тогда обо всем: кто я и где живу.
– Значит, ты должен жениться на ней. Иначе в следующий раз ты забудешь номер своего счета в банке.
Форбс прикинулся испуганным.
– Это было бы ужасно, – согласился он. Бонни встала, смирившись со своей участью.
– Что до меня, – сказала она, – я за то, чтобы преодолевать все. Пойду домой и поговорю с мужем.
– Я могу отвести тебя, – предложил Форбс.
Бонни встала на цыпочки и поцеловала его небритую щеку. – Спасибо, но прогулка поможет мне поразмыслить, а мне надо подумать о многом.
Форбс легко коснулся ее волос.
– До свиданья, – с необычной теплотой сказал он, – желаю удачи!
– Так же и тебе, – тихо и печально ответила Бонни. «Кто бы мог подумать, – размышляла она уходя, – что я пожалею о том, чего никогда не было».
В доме Джиноа было тихо, но из сада доносились веселые голоса. В такие теплые вечера ужинали обычно в саду.
«Это даже хорошо», – подумала Бонни, поднимаясь по широкой лестнице на второй этаж. Ее прогулка по городу мало прояснила ее мысли, и она не хотела видеть никого, кроме Элая. Все ее чувства и мысли были устремлены к нему.
Бонни нашла мужа в спальне. Он в оцепенении сидел на краю кровати, опустив голову на руки. Он не шевельнулся, когда вошла Бонни.
Она закрыла дверь и прислонилась к ней, закусив губу.
– Я думал, ты проведешь вечер с отцом, – сказал Элай, так и не поднимая головы.
– Нет, – у меня не было времени даже как следует поговорить с ним. Я пошла в «Медный Ястреб» разбираться с Форбсом.
– О!
Бонни почувствовала разочарование: она ожидала вспышки ярости или негодования. Неужели его не интересует, танцевала ли она у Форбса. Она долго молчала, боясь заговорить.
Элай посмотрел на нее. Его широкие плечи ссутулились, и в последних лучах заходящего солнца, проникающих через окно, он казался странно беспомощным.
Наконец, преодолев непонятную робость, Бонни приблизилась к кровати.
– Элай, в чем дело?
В глубине его глаз затаилась боль.
– Это нелегко объяснить, Бонни, – произнес Элай измученным голосом.
Сердце Бонни учащенно забилось, и она прижала руку к груди. Должно быть, он хочет признаться, что обманул ее, сказав, что не спал с Эрлиной. Может, он даже намерен расторгнуть их брак…
– Садись, – сказал он, указывая на сбитое белое покрывало. Бонни молча повиновалась, стараясь не расплакаться.
– На Кубе была одна женщина, – начал он. – Консолата была юной девушкой… не старше восемнадцати.
Бонни прислонилась к спинке кровати. Она молчала, но слезы хлынули из глаз и потекли по щекам.
Элай не прикасался к Бонни, и это было хорошо, сейчас она не могла бы вынести этого.
– Мне нравилось играть в войну, Бонни, и когда меня попросили доставить депешу в южную часть острова, я охотно согласился. Я был в Сантьяго де Куба всего шесть часов, когда заболел в кантине.
– У тебя была желтая лихорадка, – сказала Бонни. Она вспомнила день, когда Джиноа показала ей письмо от Сэта. Тот писал, что Элай болен.
Элай слегка коснулся ее, но тут же отдернул руку. – Молодая девушка по имени Консолата Торес ухаживала за мной. Я был в основном без сознания, и помню только потрескавшиеся стены, распятие и ужасную жару.
– А Консолату? – спросила она жалобно.
Элай поднялся, повернулся к ней и взял ее за руки.
– Знаю, ты не поверишь мне, Бонни, но я не узнал бы Консолату, встретив ее на улице. Я видел и помнил только тебя…
Бонни задрожала от ярости.
– Ты, должно быть, считаешь меня дурой, способной поверить в такую неслыханную чушь…
Элай закрыл глаза.
– Но…
– Ты занимался любовью с этой женщиной, ведь так? – бросила она. – Ты занимался любовью с Консолатой Торес, а сейчас пытаешься убедить меня, что был в такой лихорадке, что принимал ее за меня!
– Это началось именно так, – с горечью сказал он. – Клянусь, что так и было!
Бонни надменно спросила.
– И как же это закончилось, Элай?
Элай смотрел на Бонни так, словно она навела на него пистолет.
– Из-за Консолаты и ее дяди, – сказал он, помолчав, – это кончилось позором.
Бонни освободила руки и сцепила их на коленях.
– Могу представить себе, как ты удивился, – сказала она с издевкой, – обнаружив, что наслаждался не со мной!
Элай снова сел на кровать рядом с Бонни. Солнце опустилось, и в комнате воцарился полумрак. Оба молчали.
– Она забеременела от тебя? – прошептала она, чувствуя, что необходимо задать этот вопрос.
Элай резким движением схватил ее за плечи, и его лицо исказилось от гнева.
– Нет, будь ты проклята! Она не забеременела, но я лишил ее возможности выйти замуж, так, по крайней мере, заявил ее дядя, – и с тех пор я посылаю ей деньги. Теперь ты довольна, или я должен сообщить тебе все детали?
Бонни освободилась от него и вскочила на ноги. Она влепила Элаю пощечину, и рука болела.
Он не сделал попытки удержать ее и даже не встал с кровати.
– Почему ты говоришь мне все это? – прошептала она, сжимая руки. – Почему ты рассказал мне все это, спустя столько времени?
– Кое-кто узнал про Консолату и пытается шантажировать меня. Я не хочу, чтобы ты услышала об этом от других.
Бонни почувствовала слабость.
– Кто? Кто же шантажирует тебя?
В прищуренных глазах Элая появилась насмешка.
– Это не Даррент и не Хатчинсон, – ответил он. – Так, что не беспокойся. Твои почитатели безупречны.
– Я могу все узнать у Сэта.
Он растянулся на кровати, закинул руки за голову и со вздохом закрыл глаза.
– Если это важно для тебя, Бонни, пожалуйста, спроси у Сэта.
Оба они сейчас кипели от гнева. Бонни бросилась на Элая, как дикий зверь, царапаясь и плача.
Элай несколько секунд боролся с Бонни, затем утихомирил ее и уложил на спину рядом с собой. Она все еще барахталась, пиная его ногами. Его лицо было t исцарапано, в глазах стояли слезы.
– Прости! – с трудом проговорил он. – Прости!
Руки Элая все еще сжимали ее запястья, и Бонни извивалась, пытаясь освободиться, ругательства, которые она помнила со времен жизни в Лоскутном городке, срывались с ее губ. Когда он внезапно поцеловал ее, она испытала нечто совсем не похожее на ярость.
Бонни все еще извивалась, но он усмирил ее, прижав к кровати тяжестью своего тела и продолжая целовать.
Бонни уже не пыталась освободиться. Элай отпустил ее запястья, и она вцепилась ему в волосы, словно намереваясь выдрать их. Однако внезапно она притянула к себе его голову: через юбки и нижнее белье Бонни почувствовала напрягшуюся горячую мужскую плоть. Она была покорена.
В глазах Элая Бонни увидела смущение и страсть.
Все еще не выпуская его волосы, она потянула его на себя. Она уже не рассуждала, ею овладело безумное желание.
Вдруг Элай рывком перевернулся на спину, его грудь тяжело вздымалась.
– Бонни! – воскликнул он.
Она встала возле него на колени и расстегнула на нем рубашку: ее руки жаждали тепла его тела. Глаза Элая сверкнули.
Ее трепещущие пальцы гладили его кожу, добираясь до нее сквозь влажные от пота золотистые волосы.
Бонни наклонила голову и кончиком языка коснулась сначала одного соска, затем другого: Элай напрягся и застонал. Он пытался бороться с теми ощущениями, которые она возбуждала в нем своими пальцами и ртом, но, наконец, его сопротивление было сломлено. Он схватил Бонни и опрокинул ее на спину.
Выражение, которое появилось в глазах Элая, могло бы напугать Бонни, но она уже утратила способность рассуждать. Сев на нее верхом, он разорвал ее блузку, лифчик и сжал в ладонях ее упругие груди.
– Ты хотела этого, – хрипло выдохнул он. – Вспомни, когда это кончится, ты снова начнешь ненавидеть меня.
Слова Элая не сразу дошли до Бонни, но сейчас ей мучительно хотелось одного – любви этого человека. Он приник к ее груди – Бонни задохнулась от наслаждения. Ее пальцы вновь погрузились в его волосы. Элай прерывисто дышал, закрыв глаза.
Бонни, все еще зажатая его бедрами, стала приподниматься. Дрожь прошла по его телу, когда она расстегнула пряжку его пояса, а затем брюки. Элай выбрался из кровати, увлекая Бонни за собой.
Пристально глядя на нее, он снял с себя одежду и затем помог раздеться и ей. Они стояли друг против друга, обнаженные и готовые ко всему.
Элай поднял Бонни и вошел в нее.
В комнате давно было темно, но лампа не горела. Бонни спала, ровно дыша, когда Элай поднялся. Ее ресницы были влажными.
Элай одевался тихо, но она проснулась, поняв, что он уходит. Когда дверная ручка повернулась, Бонни сказала:
– Элай, подожди!
Он молчал, но Бонни почувствовала, что и он, как и она, пытается держать себя в руках. Она села на кровати, натянув на грудь простыню, хотя в темноте ничего не было видно.
– Куда ты идешь?
Элай устало вздохнул.
– Я собираюсь в Сан-Франциско, – ответил он. – Там есть верфь, которую я хочу купить.
Бонни обрадовалась, что в темноте не видно ее лица. Она хотела скрыть отчаяние, обиду и попранную гордость. Она всегда будет любить Элая Мак Катчена каким бы он ни был! И все же в ее словах прозвучала издевка.
– Тебе уже мало завода? Нужна новая игрушка!
Элай тихо выругался, отойдя от двери и налетев на кровать. Затем вспыхнула спичка.
Его лицо казалось мрачным в ее мерцающем свете. Элай поднял стекло лампы и зажег фитиль.
Сев на кровать, он провел рукой по волосам. Бонни старалась овладеть собой.
Ей не надо было тревожиться, что Элай увидит ее покрасневшие глаза, так как он упорно смотрел в другую сторону.
– Ты считаешь, что завод для меня игрушка? Бонни пожала плечами и небрежно ответила.
– Эта игрушка сломалась, ты починил ее, а теперь пришло время поиграть с верфью.
Его горящие глаза, мрачные и растерянные, остановились на ее лице. Сейчас Бонни верила, что Элай сказал ей правду о Консолате Торес и Эрлине, но прощать было уже поздно. Любить тоже было поздно: боль, причиненная ей Элаем, не проходила.
– Думаю, будет лучше, если Розмари останется здесь с тобой.
Бонни откинулась на подушку и закрыла глаза. «Пожалуйста, Боже, – взмолилась она, – не дай мне расплакаться!»
– Хорошо, – сказала она.
Бонни почувствовала, как горячее дыхание Элая коснулось ее губ.
– Я не хочу, чтобы ты танцевала в «Медном Ястребе», – выдохнул он. – Я не хочу, чтобы ты была мэром.
Глаза Бонни широко открылись.
– Ты вернешься? – спросила она, не удержавшись. Элай кивнул.
– Хорошо, если ты ничего не натворишь, пока меня не будет.
Кровь прилила к лицу Бонни.
– Кто убедит меня, что это просто деловая поездка? У меня сердце разрывается!
– Я сказал тебе все!
– И ты запрещаешь мне танцевать и быть мэром, не так ли?
– Да!
– Вот как! – Бонни вспыхнула. – И это после того, что ты сделал!
– Но ведь ты простила меня, – Элай поднял бровь, – не так ли?
– Я не могла бы простить тебя, – призналась Бонни, – но я люблю тебя, и ты знаешь это.
Он нежно поцеловал ее.
– И я люблю тебя. Но я не хочу, чтобы ты работала у Форбса, Бонни.
Ей было нелегко побороть гордость.
– Я и сама решила не танцевать больше, – сказала она. – И не нужно напоминать мне об этом. А что значит не быть мэром? Я созвала двенадцать собраний Городского совета, и никто из членов не явился ни на один из них.
Элай рассмеялся.
– Значит, не возражаешь против отставки?
– Я не собираюсь подавать в отставку. Я мэр этого города до ноября. И это все!
Усмехнувшись, Элай поднялся, но Бонни схватила его руку и заставила сесть.
– Останься, – потребовала она.
– Почему?
– Потому что поезд отправляется из Нортриджа только послезавтра вечером!
Элай медленно спускал простыню, пока не обнажились груди Бонни. Она задрожала, но не сделала попытки закрыться, и когда он начал ласкать ее, вздохнула и закрыла глаза.
Бонни еще раз вздрогнула, когда рука Элая скользнула вниз.
Элай опрокинул ее на подушки.
– Ты сама сказала, что у нас есть время до послезавтрашнего вечера.
– О, но… уже… – Бонни выгнулась, когда его пальцы скользнули вниз по животу. Она издала глухой стон, когда его рука оказалась между ее бедрами.
– Я хочу, чтобы ты жила здесь, пока меня не будет, – неожиданно сказал он. – Я опасаюсь этих типов из Союза.
Бонни перевела дыхание.
– О! – воскликнула она. – Элай, мы же не обедали… и я голодна…
Элай усмехнулся.
– Ничего, с голоду ты не умрешь.
– Потуши, хотя бы лампу! – попросила она. Элай отрицательно покачал головой.
– И не подумаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34