OCR Roland; Spellcheck: Рия
«Грешный ангел»: ОЛМА-Пресс; Москва; 1996
ISBN 5-87322-316-5
Аннотация
Оскорбленная изменой мужа, героиня романа покидает Нью-Йорк и находит пристанище в маленьком шахтерском городке, где зарабатывает на жизнь, танцуя в сомнительном заведении. Муж бросается на поиски жены, и в сердцах супругов любовь вспыхивает с новой силой. Однако из гордости жена противится чувству, рискуя навсегда потерять любимого.
Линда Лаел Миллер
Грешный ангел
Посвящается Ирэн Гудман – доверенному лицу и другу – с благодарностью за помощь при написании романа.
ПРОЛОГ
Нортридж, территория Вашингтона.
Апрель 1886
Спотыкаясь, девочка бежала мимо лачуг из толя, пряди темных растрепанных волос падали на ее заплаканное, лицо, от рыданий у нее стиснуло горло. Одна лачуга стояла поодаль, от других, ближе к зеленоватой бурлящей реке. Добежав до этой лачуги, девочка запнулась о стесанный ногами порожек из рамы, служивший крыльцом, и влетела в крохотную, тускло освещенную комнату.
– Бабушка! – воскликнула она, всхлипывая от боли и обиды.
Эта единственная здесь комната, не превышавшая двенадцати футов, была без окна, так что сюда не проникали лучи весеннего солнца. Бабушка стояла возле кухонной плиты, втиснутой между узкой кроватью и еще более узкой кушеткой, на шею, выбившись из–под зачесанных волос, упала седая прядь.
Гудок сталеплавильного завода на вершине холма, перекрыв другие звуки, возвестил полдень – Бонни Фитцпатрик следовало бы прийти из школы лишь через три часа.
Бабушка была доброй, но терпеть не могла непослушания, и сейчас поджала губы.
– Детка! Почему ты сбежала с уроков, да еще неслась так, словно сам дьявол гнался за тобой?
Старуха, замолчав, быстро и истово перекрестилась.
Бонни, смутившись, опустила глаза. Двойняшки Макерсон рады–радешеньки, доведя Бонни до того, что ей пришлось убежать. Теперь ее наверняка ждут неприятности: не только с учителем, но и с бабушкой, а возможно и с отцом, когда он вернется с работы. Ко всему прочему ей придется вернуться в школу и встретиться с этими избалованными задаваками, дочками заводского управляющего, издевавшимися над ней.
– Ну? – голос бабушки звучал не слишком сердито, но и не ласково.
Поморщившись, она оставила деревянную ложку в кастрюле, села на шаткую кровать, где они с Бонни спали, и похлопала огрубевшей от работы рукой по одеялу.
Бонни покорно присела рядом с бабушкой, чувствуя раскаяние и гнев.
– Двойняшки Макерсон обозвали меня глупой гусыней, – жалобно проговорила она. – Сказали, что я – пустое место и потому всегда буду жить в Лоскутном городке.
Бонни боялась наказания: такие разговоры в семье не поощряли, но вдруг она почувствовала на плечах бабушкину руку, тонкую и сильную.
– Помни, что ты дочь Ирландии, Бонни! Этим можно гордиться! Не так ли? – сказала бабушка.
Бонни уже испытала столько несправедливостей, что ее вера в справедливость этих слов если и не рухнула окончательно, то основательно пошатнулась. Какой толк быть дочерью Ирландии, если твое платье такое старое, что на нем не различишь уже ни рисунка, ни цвета? Что толку в этом, если туфли так жмут, что хромаешь, как калека?
– Бонни Фитцпатрик, отвечай честно и прямо, – потребовала бабушка.
– Может, Макерсоны правы, – со вздохом отозвалась Бонни.
В комнате воцарилась напряженная тишина, и Бонни напряглась, ожидая звонкой оплеухи, когда бабушка повернула ее лицом к себе и подняла руку.
Но рука бабушки внезапно опустилась на передник, а ее светло–голубые глаза сверкнули озорным огоньком, не свойственным почти никому из членов гордой семьи Фитцпатрик.
– Кажется, овечка, я никогда не говорила тебе о твоем рождении, – сказала она, и ее ирландский акцент, почти исчезнувший благодаря времени и собственным усилиям, появился вновь.
Фиалковые затуманенные слезами глаза Бонни расширились, густые длинные ресницы поднялись, и она откинула с лица прядь каштановых волос.
– Разве в этот день произошло что–то особенное? – прошептала она, надеясь, что так оно и было.
Бабушка важно кивнула и, понизив голос, начала рассказывать:
– Действительно, сам Господь был при твоем рождении, Бонни. ОН взял тебя в свои всесильные руки. Ты была маленьким невинным агнцем. ОН улыбнулся и показал тебя ОТЦУ своему, и ЕГО прекрасное лицо засветилось от радости. Вот так это и было. – Бабушка замолчала, снова перекрестилась, закрыла глаза и, беззвучно шевеля губами, стала читать молитву.
«Смотри сюда, ОТЕЦ, – сказал ОН. – Разве она не самый прекрасный ребенок?»
Бонни едва дышала.
– Рассказывай дальше, пожалуйста, – попросила она.
Сердце у нее учащенно забилось, когда она представила себе эту величественную картину.
– Это правда, – повторила бабушка, еще раз перекрестившись, и пошла к плите, где кипела похлебка, запах которой несколько заглушил другие запахи Лоскутного городка. Через некоторое время она добавила, искоса взглянув на внучку: – Ты сейчас пойдешь обратно в школу, Бонни Фитцпатрик, и не будешь больше огорчать Господа. ОН думает о тебе и обратит тебя на путь истинный.
Крепкие маленькие ножки Бонни чуть–чуть дрожали, когда она встала. Бонни пригладила спутанные волосы, выпрямилась и посмотрела в полутьме на бабушку.
– Это одна из твоих сказок, бабушка?
– Я видела ЕГО здесь своими глазами, – твердо сказала бабушка. – Теперь уходи и не воображай, что сможешь болтаться без дела, ни я, ни Бог больше не потерпим ничего подобного.
Предвкушая грядущее блаженство, Бонни покорно пошла по привычной дороге мимо лачуг, отхожих мест и помоек. Соседи с любопытством смотрели ей вслед.
С этого дня жизнь Бонни Фитцпатрик изменилась. Ее душу согрела глубокая радость, которую ничто не могло омрачить. Унижение от того, что она живет в Лоскутном городке и носит безобразные ситцевые платья, проходило, как только Бонни вспоминала о том, как Сам Господь показывал ее ОТЦУ Своему. Бонни уже не обижалась на двойняшек Макерсон, как ни старались они ее задеть, поэтому они оставили ее в покое. По–прежнему приставал к ней только Форбс Даррент, мальчишка, который жил через две лачуги от Фитцпатриков. Он потешался над историей Бонни и прозвал ее Ангелом. Так стали называть ее и другие – сначала из–за легенды о ее рождении, а потом потому, что Бонни стала красавицей, каких никто не видывал в Нортридже, не говоря уж о Лоскутном городке. Ее кротость не трогала Форбса, и он терзал ее безжалостно, пока новоявленный Голиаф не встал на ее защиту.
Когда Бонни исполнилось семнадцать, ее заметил Элай Мак Катчен, наследник владельца сталеплавильного завода в Нортридже – главы империи, простиравшейся от одного побережья до другого. Высокий, широкоплечий, волевой Элай с золотисто–русыми волосами и янтарными глазами, унаследованными от деда, показался Бонни почти совершенством. Это заблуждение впоследствии дорого ей обошлось.
Все молодые дамы в городе пришли в ярость оттого, что Элай Мак Катчен, которого ждало блестящее будущее, так увлекся Бонни.
– Выскочка, зазнавшаяся замарашка, вот кто она такая, – злословили они за чашкой чая, обмахиваясь изящными веерами. – Как это Джошуа, дед Элая, такой уважаемый человек, мог допустить столь нелепую связь?
Мужчины, напротив завидовали Элаю.
– Удачливый прохвост, – судачили они за пивом и покером.
Джошуа, покоренный красотой и душевными качествами Бонни, от всего сердца одобрил помолвку, обманув тем самым надежды обывателей. Его не смущало скромное приданое Бонни: он тоже когда–то был бедняком. Что из того? Он любил внука и видел, что Бонни Фитцпатрик даст ему счастье.
Радуясь любой удаче Элая, как своей собственной, Джошуа в ознаменование помолвки внука построил двухэтажный магазин и подарил его Джеку Фитцпатрику.
Фитцпатрик, одну половину жизни голодавший, а в другую наделавший долгов, не мог поверить, что замужество единственной дочери принесет ему такое богатство, и ликовал от радости. После церемонии, проходившей в благоуханном саду Мак Катченов, Джек малость перебрал и расчувствовался. Он плакал и сетовал на то, что ни его мать, ни жена Маргарет Энн не дожили до такого дня. Пережив тяжкую боль утраты после смерти жены, он редко вспоминал о ней, но неожиданный поворот судьбы разбередил его рану. Как печально, что эта святая женщина не видит, что ее дочь выходит замуж за такого прекрасного парня как Элай Мак Катчен. Теперь весь мир у ее ног. А сам Джек – хозяин магазина, заваленного товарами, и на вывеске красуется его имя. Разве на это не стоит посмотреть! От такой радости прослезится каждый добрый человек, а уж заплакав, конечно, плеснет немного в стакан, не так ли?
Когда наступила ночь, свадьба закончилась, и новобрачные ушли в свою спальню, только один человек в Нортридже был более пьян, чем Джек Фитцпатрик. Молодой Форбс Даррент напился, впервые почувствовав, что значит разбитое сердце.
Элай бережно уложил ее на кровать, затем разделся и встал на колени. Его сильные руки медленно скользили по обнаженным бедрам Бонни, поглаживая и лаская их. Он ласкал ее груди, стройную талию и атласный живот с таким восхищенным изумлением, словно видел все это впервые, а не занимался с ней любовью тысячу раз в самых неожиданных, порой совсем неподходящих местах.
– О, Бонни, – вырвалось у него, когда он раздвинул ее колени и взял за талию, – как ты нужна мне… как я хочу тебя….
Бонни знала, что скоро испытает наслаждение, но как она перенесет его после столь долгого ожидания? Она прошептала слова, которые, наверное, уже не сорвутся с ее губ:
– Я твоя, Элай. Возьми меня…
Часть первая
Опозоренный ангел
Глава 1
«…блистательная маленькая война…»
Спокейн, окруженный пшеничными полями, остался далеко позади. Паровоз с шумом тащил вагоны вдоль берега бурной реки Колумбии, поднимаясь все выше, к восточной части штата Вашингтон.
Усталая от дороги, перепачканная паровозной сажей, Бонни Мак Катчен впала в отчаяние. Ее темные волосы спутались и промокли от пота, от одежды несло табаком и паровозной гарью. Дорожный костюм из голубого сукна и накидка, отороченная черным бисером, измялись, а шляпа запылилась. Сквозь грязное окно вагона Бонни видела, как быстро несутся воды реки. Беря начало высоко в горах Канады, Колумбия пересекает территорию Вашингтона и на протяжении трехсот миль образует естественную границу между этим штатом и Орегоном.
До того, как здесь проложили железную дорогу, опасную реку с ее порогами, перекатами и водоворотами отважно бороздили пароходы, но теперь, в 1898 году, эти большие суда отошли в прошлое. Мощная река, не укрощенная человеком, с ревом несла в океан огромные массы воды.
Бонни вздохнула. Мистер Теодор Рузвельт, частый гость за их столом в Нью-Йорке, всегда утверждал, что нация должна уделять больше внимания защите рек и сохранять девственные земли. Такие ресурсы, настаивал Рузвельт, пока еще богатые и многочисленные, нельзя считать неисчерпаемыми. Бонни не возражала ему, однако сейчас, когда поезд безжалостно увозил ее оттого, что было для нее дороже всего в жизни, воспоминания о Рузвельте вызвали у нее раздражение.
Если бы не его радикальные взгляды на события в Испании, ей, возможно, не пришлось бы покинуть Нью-Йорк, а Элаю – отправиться воевать на Кубу.
Газеты писали, что там, на покрытых джунглями островах, где тучами летают москиты, испанцы творят неслыханные злодеяния над «простодушными» туземцами. Бонни попыталась успокоиться. Пока она не возьмет себя в руки, ей не следует думать ни о Кубе, ни о том, где теперь Элай.
Чтобы отвлечься. Бонни стала украдкой разглядывать пассажиров. По другую сторону прохода сидел мужчина, уткнувшись в помятую и, видимо, старую газету «Нью-Йорк Джорнел», издаваемую мистером Херстом. Семья из четырех человек, расположившаяся напротив, решила размяться, поднявшись, они направились к узкому проходу.
Бонни наблюдала за этими странными людьми.
Мужчина и мальчик, оба огненно–рыжие, были одеты в дешевые костюмы. Рисунок и расцветка накинутых на них пледов резали глаз и вызывали недоумение. Женщина с золотистыми, тщательно завитыми волосами была в потрепанном платье из розовой тафты.
Девочка, на вид лет двенадцати, разительно отличалась от других членов этой необычной семьи. Очень хорошенькая, с блестящими каштановыми волосами, падающими на спину, зелеными глазами и свежей кожей. Она была в простеньком коричневом платье, немного помятом, но чистом и опрятном. Когда семья вернулась и уселась на свои места, покрытые сажей, Бонни поймала ее взгляд: в нем сквозило такое одиночество, не свойственное этому возрасту, что Бонни стало не по себе.
Помрачнев, Бонни отвела глаза.
– Это актеры, – вдруг негромко и снисходительно произнес мужской голос.
Бонни увидела, что читавший газету мужчина поднялся и направляется к ней: высокий, хорошо сложенный, голубоглазый, с каштановыми волосами и такими же усами. На нем были дорогой серый костюм и шелковая сорочка. Золотая цепочка от часов, подрагивающая при ходьбе, придавала ему уверенный и респектабельный вид. Даже не попросив разрешения, он сел рядом с Бонни и сложил газету. От него приятно пахло кастильским мылом и мятой.
– Актеры? – тихо переспросила Бонни. Она всегда восхищалась актерами и любила театр, но горько пожалела об этом в тот день, когда в ее жизни произошла трагедия.
Незнакомец кивнул, и озорная искорка сверкнула в его глазах:
– Думаю, их пригласил в Нортридж театр «Помпеи». Обычно приглашают всю труппу, но, конечно, бывают и исключения.
Все это было так интересно Бонни, что она, пренебрегая приличиями, решила вступить в разговор с незнакомцем, столь бесцеремонно подсевшим к ней. Она еще раз украдкой взглянула на семейство актеров и перевела удивленные фиалковые глаза на своего соседа.
– Боже мой! Нортридж, должно быть, разросся и процветает. Когда я жила там, никакого театра, конечно, не было.
Мужчина улыбнулся, обнажив на редкость белые зубы.
– Театр создан за счет благотворительности «Общества самоусовершенствования», которое открыло и библиотеку, а по четвергам устраивает вечера поэзии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34