Но человек, как я посвятивший свою жизнь праведному и святому делу, должен уметь извлекать пользу даже из своих собственных несчастий, обращая их на благо этого дела; я так и поступил, вернее, рассчитываю поступить. Как вы убедились, я отказал себе в удовольствии расправиться с вами. Я также пощадил вашего любовника… (Что-то вроде мимолетной, но ужасной улыбки промелькнуло на бескровных губах Женевьевы.) Но что касается вашего любовника, то вы должны понимать — ведь вы меня знаете, — что я ждал только более удобного случая.
— Сударь, — прервала Женевьева, — я готова; для чего же это предисловие?
— Вы готовы?
— Да, вы меня убьете. Вы правы, я жду.
Взглянув на Женевьеву, Диксмер невольно вздрогнул: так величественна она была в этот момент. Ее как бы освещал ореол, самый яркий из всех возможных, тот, что исходит от любви.
— Я продолжу, — сказал Диксмер. — Я предупредил королеву, она ждет. Однако, по всей вероятности, она будет возражать; тогда вы ее заставите.
— Хорошо, сударь; приказывайте, я исполню.
— Сейчас я постучу в дверь, — продолжал Диксмер, — Жильбер мне откроет. Вот этим кинжалом (он расстегнул свою одежду и показал, наполовину вытащив из ножен, кинжал с обоюдоострым лезвием), — этим кинжалом я убью его.
Женевьева невольно вздрогнула.
Диксмер сделал знак рукой, требуя внимания.
— В тот момент, когда я нанесу удар, — наставлял он, — вы броситесь во вторую комнату, туда, где находится королева. Там нет двери, вы это знаете, есть только ширма; вы поменяетесь с королевой одеждой, а я тем временем убью второго солдата. Затем я возьму королеву под руку и выйду с ней из камеры.
— Очень хорошо, — холодно произнесла Женевьева.
— Вы понимаете? — продолжал Диксмер. — Каждый вечер вас видят здесь в этой черной тафтяной мантилье, скрывающей лицо. Наденьте эту мантилью на ее величество и задрапируйте ее точно так, как вы обычно драпируетесь сами.
— Я сделаю так, как вы говорите, сударь.
— Теперь мне остается только простить вас и поблагодарить, сударыня, — произнес Диксмер.
Женевьева покачала головой и холодно улыбнулась.
— Мне не нужны ни ваше прощение, ни ваша благодарность, сударь, — сказала она, протянув к нему руку. — Шаг, что я делаю — точнее, собираюсь сделать, — загладил бы даже преступление, я же совершила только ошибку, и к тому же эту ошибку — вспомните свое поведение, сударь, — вы почти заставили меня совершить. Я удалялась от него, а вы толкали меня в его объятия, так что вы и подстрекатель, и судья, и мститель. Значит, это я должна простить вам мою смерть, и я вам ее прощаю. Значит, это я должна, сударь, поблагодарить вас за то, что вы лишаете меня жизни. Жизнь была бы для меня невыносимой в разлуке с тем единственным человеком, кого я люблю, особенно с той минуты, когда вы своей жестокой местью разорвали все узы, связывающие меня с ним.
Диксмер впился ногтями в грудь: он хотел ответить, но голоса не было.
Он сделал несколько шагов по канцелярии.
— Время идет, — произнес он наконец, — дорога каждая секунда. Вы готовы, сударыня? Тогда пойдемте.
— Я вам уже сказала, сударь, — ответила Женевьева со спокойствием мученицы, — я жду!
Диксмер собрал все бумаги, проверил, надежно ли заперты двери, чтобы никто не смог войти в канцелярию. Потом он попытался повторить жене свои инструкции.
— Не нужно, сударь, — остановила его Женевьева. — Я прекрасно знаю, что нужно делать.
— Тогда прощайте!
И Диксмер протянул ей руку, словно в этот решительный момент все обвинения должны были исчезнуть перед величием ситуации и возвышенностью самопожертвования.
Вздрогнув, Женевьева коснулась кончиками пальцев руки мужа.
— Станьте рядом со мной, сударыня, — произнес Диксмер. — И как только я ударю Жильбера, проходите.
— Я готова.
Диксмер, сжав в правой руке свой широкий кинжал, левой постучал в дверь.
XVIII. ПРИГОТОВЛЕНИЯ ШЕВАЛЬЕ ДЕ МЕЗОН-РУЖА
В то время как сцена, описанная в предыдущей главе, происходила в канцелярии у двери в камеру королевы, а точнее — в первую комнату, что занимали два жандарма, другие приготовления велись с противоположной стороны, на женском дворе.
Внезапно, подобно каменной статуе, отделившейся от стены, появился человек. Его сопровождали две собаки. Напевая вполголоса «Дело пойдет» — очень модную в то время песенку, он провел связкой ключей, которую нес в руке, по пяти прутьям решетки, закрывающим окно королевы.
Королева сначала вздрогнула; но, догадавшись, что это сигнал, сразу же тихонько открыла окно и принялась за работу более опытной рукой, чем можно было бы подумать, ибо не раз в слесарной мастерской, где ее царственный супруг любил когда-то проводить часть дня, она прикасалась своими изящными пальцами к инструментам, подобным тому, от которого зависели сейчас все ее шансы на спасение. Как только человек со связкой ключей услышал, что окно королевы открылось, он постучал в окно жандармов.
— А-а! — узнал Жильбер, глядя сквозь стекло. — Это гражданин Мардош.
— Он самый, — подтвердил тюремщик. — Ну как? Кажется, мы хорошо несем службу?
— Как обычно, гражданин ключник. Вы, кажется, не часто находите у нас погрешности.
— Да, — согласился Мардош, — но дело в том, что сегодня ночью бдительность нужнее, чем когда-либо.
— Ну да? — удивился подошедший Дюшен.
— Конечно.
— А что произошло?
— Откройте окно, я расскажу вам.
— Открывай, — скомандовал Дюшен.
Жильбер открыл окно и обменялся рукопожатием с ключником, который успел уже стать приятелем обоих жандармов.
— Так в чем же дело, гражданин Мардош? — повторил Жильбер.
— Заседание Конвента было малость жарким. Вы читали?
— Нет. Что же там произошло?
— Сначала гражданин Эбер сообщил кое-что неизвестное.
— Что именно?
— А то, что заговорщики, которых считали мертвыми, живы, и даже очень живы.
— Ах да, — вставил Жильбер, — Делессар и Тьерри, я слышал об этом; негодяи сейчас в Англии.
— А шевалье де Мезон-Руж? — произнес ключник так Э'Домко, чтобы королева его услышала.
— Как! Этот тоже в Англии?
— Вовсе нет, он во Франции, — так же громко продолжал Мардош.
— Он что, вернулся?
— Он и не уезжал.
— Ну и дерзкий человек! — заметил Дюшен.
— Такой уж он есть.
— Тогда, наверное, его попытаются арестовать?
— Конечно, попытаются; но, кажется, что это совсем непросто.
В этот момент пилка в руках королевы так сильно заскрежетала о железо, что ключник испугался, как бы охранники не услышали это, несмотря на все его усилия заглушить эти звуки.
Он наступил каблуком на лапу одной из своих собак, которая взвыла от боли.
— Ах, бедный пес! — не сдержался Жильбер.
— Вот еще, — ответил ключник, — ему нужно было всего-навсего надеть сабо. Да замолчи ты, Жирондист, замолчи!
— Твоего пса зовут Жирондист, гражданин Мардош?
— Да, такое вот имя я ему дал.
— Однако ты говорил… — перебил Дюшен (будучи сам пленником, он питал к новостям такой же интерес, как и арестанты), — ты говорил…
— Ах да, я говорил, что тогда гражданин Эбер — вот это патриот!.. — что гражданин Эбер внес предложение перевести Австриячку обратно в Тампль.
— Почему это?
— Черт возьми! Потому что, как он утверждает, ее перевели из Тампля только для того, чтобы удалить от общественного надзора Коммуны.
— А еще и затем, чтобы оградить ее от этого проклятого Мезон-Ружа, — заявил Жильбер. — Мне кажется, что подземный ход все-таки существует.
— То же самое ему заявил и гражданин Сантер. На это Эбер ответил, что, раз мы теперь предупреждены, опасности больше нет и что в Тампле Марию Антуанетту можно было бы охранять с половиной предосторожностей, требующихся здесь; да ведь Тампль и вправду куда прочнее Консьержери.
— Честное слово, — заявил Жильбер, — что касается меня, то я хотел бы, чтобы ее снова отправили в Тампль.
— Ясно, тебе надоело ее охранять.
— Нет, но эта охрана меня печалит.
Мезон-Руж громко закашлялся: чем глубже пилка вонзалась в железный прут, тем больше шума она производила.
— Так что же решили? — спросил Дюшен, подождав, пока у ключника пройдет приступ кашля.
— Решили, что она останется здесь, но суд над ней состоится незамедлительно.
— Бедная женщина! — произнес Жильбер.
Дюшен, чей слух оказался более тонким, чем у его сослуживца, или внимание было не так занято рассказом Мардоша, наклонился, прислушиваясь к происходящему в другом отделении камеры.
Ключник заметил это движение.
— Так что, понимаешь, гражданин Дюшен, — живо указал он, — попытки заговорщиков, если они узнают, что времени на осуществление задуманного у них нет, станут совсем отчаянными. В тюрьме удвоят охрану, потому что речь идет не больше и не меньше как о вооруженном вторжении в Консьержери; заговорщики убили бы всех, чтобы проникнуть к королеве, то есть я хочу сказать к вдове Капет.
— Да полно тебе! Как же они войдут сюда, твои заговорщики?
— Переодевшись в патриотов, они притворятся, что хотят повторить события второго сентября, подлецы! Потом двери будут открыты — и прощай!
На мгновение воцарилась тишина, вызванная изумлением жандармов.
Ключник с радостью, смешанной со страхом, услышал, что пилка продолжает работать. Пробило девять часов.
В это время кто-то постучал в дверь из канцелярии, но жандармы, поглощенные беседой, не ответили на стук.
— Что ж, будем смотреть в оба, будем смотреть в оба, — сказал Жильбер.
— И если понадобится, умрем на своем посту настоящими республиканцами, — добавил Дюшен.
«Она должна скоро закончить», — подумал про себя ключник, вытирая вспотевший лоб.
— И ты со своей стороны тоже будь бдителен, я так считаю, — заметил Жильбер, — потому что тебя они пощадят не больше, чем нас, если произойдет что-нибудь вроде .того, о чем ты говорил.
— Я тоже так думаю, — согласился ключник. — Я все ночи провожу в обходах и устал до изнеможения. Вы-то, по крайней мере, сменяете друг друга и можете спать хотя бы через ночь.
В это время в дверь из канцелярии опять постучали. Мардош вздрогнул: любое событие, как бы незначительно оно ни было, могло помешать осуществлению его плана.
— Что там такое? — как бы невзначай поинтересовался он.
— Ничего особенного, — ответил Жильбер, — регистратор военного министерства уходит и предупреждает меня об этом.
— Очень хорошо, — сказал ключник. Регистратор продолжал упорно стучать в дверь.
— Ладно, ладно, — крикнул Жильбер, не отходя от окна. — До свидания! Прощайте!
— Кажется, он что-то тебе говорит, — сказал Дюшен, поворачиваясь к двери. — Ответь же ему…
Тут послышался голос регистратора:
— Подойди на минутку, гражданин жандарм, мне надо с тобой поговорить. Этот голос, хотя волнение и изменило его, заставил ключника насторожиться: ему показалось, что он его узнал.
— Так что тебе нужно, гражданин Дюран? — спросил Жильбер.
— Мне надо тебе кое-то сказать.
— Ладно, скажешь завтра.
— Нет, сегодня; я должен поговорить с тобой сейчас, — продолжал тот же голос.
«О! — прошептал ключник. — Что же должно произойти? Это голос Диксмера».
Зловещий и вибрирующий голос, казалось, заимствовал что-то мрачное из отдаленного эха, рождающегося в темном коридоре.
Дюшен повернулся.
— Хорошо, — сказал Жильбер, — раз уж он непременно хочет, пойду.
И он направился к двери.
Воспользовавшись тем, что внимание обоих жандармов отвлечено неожиданным обстоятельством, ключник подбежал к окну королевы.
— Готово? — спросил он.
— Я перепилила уже больше половины, — ответила королева.
— Боже мой, Боже мой! — прошептал он.
— Эй, гражданин Мардош, — сказал Дюшен, — куда ты девался?
— Я здесь! — воскликнул ключник, быстро возвращаясь к окну, у которого стоял раньше.
В тот момент, когда он перебегал, в камере раздался ужасный крик, потом проклятие, потом звук сабли, выхваченной из металлических ножен.
— Ах, злодей! Ах, разбойник! — кричал Жильбер. Из коридора доносился шум драки.
В это время распахнулась дверь и в ее проеме ключник увидел две борющиеся фигуры, а мимо них какая-то женщина, оттолкнув Дюшена, бросилась в комнату королевы.
Дюшен, не обращая на нее никакого внимания, ринулся на помощь своему товарищу.
Ключник бросился к другому окну и увидел женщину, стоявшую на коленях перед королевой; она просила, она умоляла узницу поменяться с ней одеждой.
Он нагнулся к стеклу, пылающим взором стараясь вглядеться в эту женщину и боясь, что уже узнал ее. Внезапно у него вырвался скорбный крик:
— Женевьева! Женевьева!
Королева, подавленная, уронила пилку. Еще одна неудавшаяся попытка! Ключник схватился обеими руками за надпиленный прут и сверхчеловеческим усилием стал трясти его.
Но стальные зубы пилки вгрызлись недостаточно глубоко — прут устоял.
Тем временем Диксмер успел оттеснить Жильбера в камеру и хотел войти туда с ним; но Дюшену удалось, навалившись, оттолкнуть дверь обратно.
Однако закрыть ее он не мог: Диксмер в отчаянии просунул руку между дверью и стеной.
В этой руке был кинжал, который, наткнувшись на медную пряжку пояса, скользнул по груди жандарма, разрезав его одежду и ранив его.
Двое охранников ободрились, объединив свои силы, и стали звать на помощь.
Диксмер чувствовал, что его рука сейчас переломится; он надавил плечом на дверь, сильно толкнул ее и вырвал помертвевшую руку.
Дверь с грохотом захлопнулась; Дюшен задвинул засовы, Жильбер повернул ключ в двери.
В коридоре раздались быстрые шаги, затем все стихло. Жандармы переглянулись и стали осматривать камеру.
Туг они услышали шум: его производил мнимый ключник, пытавшийся сломать прут решетки. «Жильбер бросился к королеве. Он увидел Женевьеву, на коленях умолявшую королеву поменяться с ней одеждой.
Дюшен схватил карабин и подбежал к окну: на решетке висел человек и с яростью тряс ее, тщетно пытаясь переломить. — Дюшен прицелился.
Молодой человек заметил наклоняющееся к нему дуло оружия.
— О да! Убей меня! Убей!
И величественный в своем отчаянии, он подставил грудь, словно посылая вызов пуле.
— Шевалье! — воскликнула королева. — Шевалье, я умоляю вас: живите, живите!
Услышав голос Марии Антуанетты, Мезон-Руж упал на колени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60