они сидели там в засаде, чтобы спасти несчастную Элоизу Тизон, когда ее повезут мимо них. Головорезы, напавшие на нас, просто им мешали, нужно было избавиться от них. Мы спаслись рикошетом. Итак, все дело в намерении; а поскольку намерения не было, меня нельзя упрекнуть ни в малейшей неблагодарности. К тому же, видишь ли, Морис, самое главное — это необходимость. А нам необходимо реабилитировать себя каким-то ярким поступком. И я поручился за тебя.
— Перед кем?
— Перед Сантером. И он знает, что возглавишь эту экспедицию именно ты.
— Как это я?
«Ты уверен, что арестуешь виновных?» — спросил меня Сантер.
«Да, — ответил я, — но если Морис будет в этом участвовать».
«Но ты уверен в Морисе? С некоторых пор он стал умеренным».
«Те, что так говорят, ошибаются. Морис не более умеренный, чем я».
«Ты можешь поручиться за него?»
«Как за самого себя», — сказал я Сантеру.
Потом я направился к тебе, но не застал дома. Тогда я пошел этой дорогой, потому что, во-первых, я всегда хожу здесь, а во-вторых, я знаю, что ты тоже предпочитаешь ее.
И вот мы встретились.
Итак, вперед!
Победа с песней нам
Откроет все заставы…note 10
— Дорогой Лорен, мне очень жаль, но у меня нет ни малейшего желания участвовать в этой экспедиции. Скажешь, что не нашел меня.
— Но это невозможно! Тебя видел весь отряд.
— Ладно. Скажешь, что встретил меня, но я отказался идти с вами.
— Тем более невозможно.
— Почему же?
— Потому что в этом случае ты будешь уже не умеренным, а подозрительным. А ты знаешь, что делают с подозрительными: их ведут на площадь Революции и предлагают отдать честь статуе Свободы. Только, вместо того чтобы салютовать шляпой, они салютуют головой.
— Ну что ж, Лорен, будь что будет. По правде говоря, тебе, наверное, покажется странным то, что я сейчас тебе скажу…
Вытаращив глаза, Лорен смотрел на Мориса.
— Так вот, — продолжал Морис, — мне опротивела жизнь…
Лорен расхохотался.
— Прекрасно! — сказал он. — Мы поссорились с нашей возлюбленной, поэтому у нас в голове грустные мысли. Ну-ка, прекрасный Амадис, давай опять станем мужчиной, а значит, и гражданином. Я вот, наоборот, когда ссорюсь с Артемизой, становлюсь ярым патриотом! Кстати, ее божественность, богиня Разума, передает тебе миллион приветов.
— Поблагодари ее от моего имени. Прощай, Лорен.
— Как это «прощай»?
— А так, я ухожу.
— Куда?
— Да к себе, черт тебя побери!
— Ты губишь себя, Морис.
— Плевать!
— Морис, подумай. Друг мой, подумай.
— Уже подумал.
— Я ведь не все сказал.
— И что еще?
— Я не рассказал всего, что говорил мне Сантер.
— И что же он еще говорил?
— Когда я предложил, чтобы ты возглавил эту экспедицию, он посоветовал мне: «Будь осторожен».
«С кем?»
«С Морисом».
— Со мной?
— Да. Он добавил: «Морис очень часто бывает в этом квартале».
— В каком?
— В котором живет Мезон-Руж.
— Как! — воскликнул Морис. — Так он прячется там?
— По крайней мере, есть такое предположение, потому что именно там живет его возможный соучастник, купивший дом на Канатной улице.
— Он живет в предместье Виктор? — спросил Морис.
— Да, в предместье Виктор.
— И на какой улице предместья?
— На Старой улице Сен-Жак.
— Ах, Боже мой! — поднося руку к глазам, словно ослепленный молнией, прошептал Морис.
Через мгновение — похоже было, что он призвал на помощь все свое мужество, — Морис спросил:
— Кто он?
— Хозяин кожевенной мастерской.
— Его имя?
— Диксмер.
— Ты прав, Лорен, — сказал Морис, стараясь усилием воли подавить малейший признак волнения. — Я иду с вами.
— И правильно делаешь. Ты вооружен?
— Сабля, как всегда, при мне.
— Возьми еще пару пистолетов.
— А ты?
— У меня карабин. Ружья на плечо! На руку! Вперед, марш!
И патруль направился дальше. Морис был рядом с Лореном, а впереди шел какой-то человек, одетый во все серое. Это был представитель полиции.
Время от времени видно было, как от угла улицы или от двери дома отделялась какая-то тень и обменивалась несколькими словами с человеком в сером. Это были полицейские.
Когда отряд прибыл на Старую улицу Сен-Жак, человек в сером не колебался ни секунды. Он был хорошо осведомлен и сразу свернул в проулок.
Перед воротами в сад (через них однажды внесли Мориса со связанными руками и ногами) человек в сером остановился и сказал:
— Это здесь.
— Что здесь? — спросил Лорен.
— Здесь мы схватим обоих главарей.
Морис прислонился к стене. Ему казалось, что еще мгновение — и он упадет в обморок.
— А теперь, — добавил человек в сером, — давайте посмотрим. Здесь три входа: главный; тот, где мы стоим сейчас; вход в павильон. Вместе с шестью-восемью гвардейцами я войду через главный вход. Вы же наблюдайте за этим входом — оставим здесь четверых или пятерых, а трех самых надежных поставьте у входа в павильон.
— А я, — сказал Морис, — перелезу через стену и буду стеречь в саду.
— Прекрасно, — сказал Лорен, — тем более что ты сможешь открыть нам ворота изнутри.
— Охотно, — заметил Морис, — но не покидайте проулка и не входите, пока я не позову вас. Из сада я увижу все, что будет происходить в доме.
— Ты никак знаешь этот дом? — поинтересовался Лорен.
— Когда-то я хотел его купить.
Лорен расставил засады по углам изгороди и в нише ворот. А полицейский с восемью-десятью гвардейцами направился, как он сказал, захватывать главный вход.
Через минуту звуки их шагов растворились в пустынной темноте, не привлекая ни малейшего внимания.
Люди Мориса заняли отведенные им места и из всех сил старались слиться с тем, что их окружало. Все делалось тихо: можно было поклясться, что на Старой улице Сен-Жак не происходит ничего необычного.
Морис полез на стену.
— Подожди, — остановил его Лорен.
— Что еще?
— А пароль?
— Да, верно.
— «Гвоздика и подземный ход». Арестовывай всех, кто не скажет этих слов; пропускай всех, кто их скажет. Таков приказ.
— Спасибо, — сказал Морис. И он спрыгнул со стены в сад.
IV. «ГВОЗДИКА И ПОДЗЕМНЫЙ ХОД»
Полученный удар был ужасен. Морис должен был собрать всю свою волю, чтобы скрыть от Лорена потрясение, охватившее все его существо. Но, оказавшись в одиночестве, в тишине ночного сада, он немного успокоился: беспорядочно роившиеся в его голове мысли более или менее пришли в порядок.
Как же так? Выходит, дом, куда Морис приходил часто и с самой чистой радостью, дом, ставший для него земным раем, был притоном кровавых интриг! Выходит, радушный Прием, оказанный в ответ на его горячую дружбу, был лицемерием, а вся любовь Женевьевы была только страхом!
Читатели уже хорошо знакомы с расположением сада, где неоднократно прогуливались наши молодые люди. Морис скользил от одной группы деревьев и кустов к другой, пока не укрылся от лунного света в тени той самой оранжереи, где он был заперт в первый раз, как оказался в этом доме.
Оранжерея находилась напротив павильона, где жила Женевьева.
Огонь в этот вечер, вместо того чтобы ровно и спокойно освещать комнату молодой женщины, блуждал от одного окна к другому. Занавеска случайно оказалась наполовину поднятой, и Морис заметил Женевьеву, поспешно бросавшую вещи в чемодан. Его удивило, что в ее руках блеснуло оружие.
Чтобы лучше видеть происходящее в комнате, он встал на одну из каменных тумб. Его внимание привлек жаркий огонь, пылавший в камине: Женевьева жгла какие-то бумаги.
В это время открылась дверь и в комнату вошел какой-то человек.
Вначале Морис решил, что это Диксмер.
Молодая женщина подбежала, схватила его руки, и они какое-то время смотрели друг на друга, как будто охваченные сильным волнением. Причину этого волнения Морис не мог угадать, потому что не слышал, о чем они говорили.
Но тут Морис смерил глазами фигуру вошедшего.
— Это не Диксмер, — прошептал он.
Действительно, вошедший был худощав и невелик ростом; Диксмер же был высок и плотен.
Ревность — действенный стимул; Морис мгновенно вычислил в уме рост незнакомца с точностью до одной десятой дюйма и представил себе фигуру мужа.
«Это не Диксмер», — прошептал он, как будто должен был повторить это еще раз, чтобы убедить себя в коварстве Женевьевы.
Он потянулся к окну, но чем ближе подходил к нему, тем меньше видел: в голове его пылал жар.
Его нога наткнулась на приставную лестницу. Окно находилось на высоте семи-восьми футов. Он приставил лестницу к стене, поднялся по ней и впился глазами в щель занавески.
Незнакомец, находившийся в комнате Женевьевы, был молод, лет двадцати семи-двадцати восьми. Голубые глаза, изящная внешность. Он держал руки молодой женщины в своих и что-то ей говорил, стараясь осушить слезы, стоявшие в чудесных глазах Женевьевы.
Легкий шум, произведенный Морисом, заставил молодого человека повернуть голову к окну.
И тут Морис едва сдержал крик удивления: он увидел своего таинственного спасителя с площади Шатле.
В эту минуту Женевьева отняла свои руки и подошла к камину, чтобы убедиться, что все бумаги сгорели.
Морис не мог больше сдерживаться. Все страсти, терзающие мужчину — любовь, месть, ревность, — огненными зубами стиснули его сердце. Не теряя времени, он с силой толкнул плохо закрытую оконную раму и спрыгнул в комнату.
В тот же миг к его груди были приставлены два пистолета.
Женевьева повернулась на шум и онемела, увидев Мориса.
— Сударь, — холодно сказал молодой республиканец тому, кто держал его жизнь под двойным прицелом своего оружия, — сударь, вы шевалье де Мезон-Руж?
— А если и так? — ответил шевалье.
— О, если это так, то я знаю, что вы человек мужественный, а стало быть, спокойный, потому хотел бы сказать вам два слова.
— Говорите, — согласился шевалье, не убирая пистолетов.
— Вы можете меня убить, но вы не убьете меня прежде, чем я закричу; вернее, я не умру, не закричав. А услышав крик, множество людей, окруживших этот дом, обратят его в пепел за десять минут. Так что опустите ваши пистолеты и послушайте, что я сейчас скажу этой даме.
— Женевьеве? — спросил шевалье.
— Мне? — прошептала молодая женщина.
— Да, вам.
Женевьева, став бледнее статуи, схватила Мориса за руку, но молодой человек оттолкнул ее.
— Вы сами знаете, в чем вы меня заверяли, сударыня, — с глубоким презрением произнес он. — Теперь я вижу, что вы говорили правду. Вы действительно не любите господина Морана.
— Морис, выслушайте меня! — воскликнула Женевьева.
— Мне нечего слушать, сударыня, — ответил Морис. — Вы обманули меня. Вы одним ударом разрубили все нити, скреплявшие мое сердце с вашим. Вы мне говорили, что не любите господина Морана, но вы мне не сказали, что любите другого.
— Сударь, — сказал шевалье, — что вы там говорите о Моране, или, вернее, о каком Моране вы говорите?
— О химике Моране.
— Химик Моран перед вами. Химик Моран и шевалье де Мезон-Руж — одно и то же лицо.
И протянув руку к столу, он мгновенно надел лежавший там черный парик, так долго делавший его неузнаваемым для глаз молодого республиканца.
— Ах так, — с еще большим презрением произнес Морис, — теперь я понимаю, вы любите не Морана, потому что Морана не существует; но обман, даже самый ловкий, не становится от этого менее отвратительным.
Шевалье сделал угрожающий жест.
— Сударь, — продолжал Морис, — соблаговолите оставить меня на минутку с госпожой Диксмер. Впрочем, можете присутствовать при беседе, если хотите; она будет недолгой. Женевьева подала Мезон-Ружу знак набраться терпения.
— Итак, — продолжал Морис, — итак, вы, Женевьева, сделали из меня посмешище для моих друзей! Они будут чувствовать омерзение ко мне! Вы заставили меня слепо служить всем вашим заговорам; вы извлекали из меня пользу, как из какого-нибудь инструмента. Послушайте: это бесчестно! Но вы будете за это наказаны, сударыня. Сейчас этот господин убьет меня на ваших глазах! Но не пройдет и пяти минут, как он тоже упадет у ваших ног, а если выживет, то только для того, чтобы лишиться головы на эшафоте.
— Он умрет? — воскликнула Женевьева, — его лишат головы на эшафоте? Но вы, Морис, не знаете, что это мой покровитель, покровитель моей семьи, я отдам жизнь за него. Если он умрет, умру и я. Если вы — моя любовь, то он — моя вера!
— Ах, — сказал Морис, — вы, может быть, станете по-прежнему говорить о своей любви ко мне? И правда, женщины слишком слабы и трусливы.
Потом, обернувшись, обратился к молодому роялисту:
— Что же, сударь, вам нужно убить меня или умереть.
— Почему?
— Потому что, если вы меня не убьете, я вас арестую. И Морис протянул руку, чтобы схватить его за ворот.
— Я не стану отвоевывать у вас свою жизнь, — ответил шевалье де Мезон-Руж, — берите!
И он бросил пистолеты на кресло.
— Почему же вы не будете драться со мной за свою жизнь?
— Потому что моя жизнь не стоит тех душевных мук, которые будут меня терзать, если я убью порядочного человека. И особенно… особенно потому, что Женевьева любит вас.
— О! — воскликнула молодая женщина, заламывая руки. — Как вы добры, великодушны, преданны и благородны, Арман!
Морис смотрел на них почти остолбенев от изумления.
— Итак, — сказал шевалье, — я возвращаюсь в свою комнату; даю вам слово чести не для того чтобы сбежать, а чтобы спрятать один портрет.
Морис быстро взглянул на портрет Женевьевы. Тот был на своем обычном месте.
Мезон-Руж либо угадал мысль Мориса, либо захотел довести свое великодушие до предела.
— Да, — сказал он, — я знаю, что вы республиканец. Но я знаю также, что у вас чистое и преданное сердце. Я доверяюсь вам до конца: смотрите!
И он вынул спрятанную на груди миниатюру: это был портрет королевы.
Морис уронил голову на руки.
— Жду ваших распоряжений, сударь, — сказал Мезон-Руж. — Если вы хотите меня арестовать, то, когда мне настанет момент отдаться в ваши руки, постучите в эту дверь. С тех пор как моя жизнь не поддерживается больше надеждой на спасение королевы, я не дорожу ею.
И шевалье вышел. Морис не сделал ни одного движения, чтобы задержать его.
Едва Мезон-Руж покинул комнату, Женевьева бросилась к ногам молодого человека.
— Простите, Морис, простите за все зло, что я вам причинила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60