В тот же момент защитник молодой женщины, сделав шаг назад, распахнул складки своего плаща и при свете фонаря блеснула широкая и увесистая пехотная сабля. Потом быстрым движением, свидетельствовавшим о привычке к поединкам, незнакомец схватил командира волонтёров за воротник карманьолы и приставил острие сабли к его горлу.
— Ну а теперь, — сказал он ему, — поговорим как добрые друзья.
— Но, гражданин… — пробормотал командир волонтёров, пытаясь освободиться.
— Эй, я тебя предупреждаю, что при малейшем движении, которое сделаешь ты или сделают твои люди, я разрублю тебя пополам.
Все это время двое волонтёров продолжали удерживать женщину.
— Ты спрашиваешь, кто я такой, — продолжал молодой человек, — хотя не имеешь на это права, так как не командуешь регулярным патрулем. Однако я тебе скажу. Меня зовут Морис Ленде, я командовал артиллерийской батареей десятого августа. Я лейтенант национальной гвардии и секретарь секции Братьев и Друзей. Этого тебе достаточно?
— А! Гражданин лейтенант, — ответил командир, который чувствовал нажим острия сабли все сильнее, — это совсем другое дело. Если ты действительно тот, за кого себя выдаешь, то есть добрый патриот…
— Ну вот, я так и знал, что мы поймем друг друга, обменявшись несколькими словами, — сказал офицер. — Теперь твоя очередь отвечать. Почему эта женщина кричала и что вы ей сделали?
— Мы ее вели на караульный пост. — Почему вы вели ее туда?
— У нее нет гражданской карточки, а последний декрет Коммуны приказывает арестовывать всех, кто попадается на улицах Парижа после десяти часов вечера без гражданской карточки. Ты забыл, что отечество в опасности и что на ратуше висит черный флаг?
— Черный флаг висит на ратуше и отечество в опасности потому, что двести тысяч наемников наступают на Францию, — произнес офицер, — а не потому, что какая-то женщина бежит по улицам Парижа после десяти часов вечера. Но это не имеет значения, граждане, ведь есть декрет Коммуны. Вы по-своему правы, и, если бы вы мне сразу все рассказали, наше объяснение было бы более коротким и менее бурным. Хорошо быть патриотами, но неплохо при этом быть вежливыми людьми, и офицеров нужно уважать, ведь они избранники народа. А теперь уведите эту женщину, если хотите, — вы свободны.
— О гражданин! — закричала, схватив Мориса за руку женщина, с глубокой тревогой следившая за их спором. — Не оставляйте меня во власти этих полупьяных грубиянов.
— Хорошо, — сказал Морис. — Возьмите меня под руку, и я провожу вас вместе с ними до поста.
— До поста? — повторила женщина с содроганием. — Но зачем вести меня туда, если я никому не причинила вреда?
— Вас ведут на пост, — сказал Морис, — вовсе не потому, что вы сделали что-то плохое, и не потому, что вы можете это сделать, а потому что декрет Коммуны запрещает выходить без гражданской карточки, а у вас ее нет.
— Но, сударь, я не знала этого.
— Гражданка, на посту вас встретят достойные люди, которые выслушают ваши объяснения, и вам нечего бояться.
— Сударь, — сказала женщина, сжимая руку офицера, — я вовсе не оскорблений боюсь, а смерти: если меня отведут на пост — я погибла.
II. НЕЗНАКОМКА
В ее голосе было столько страха и одновременно благородства, что Морис вздрогнул. Этот дрожащий голос проник в его сердце подобно электрическому разряду.
Он повернулся к волонтёрам, совещавшимся между собой. Униженные тем, что им помешал всего лишь один человек, они явно намеревались вернуть свои утраченные позиции. Их было восемь против одного. У троих были ружья, у других — пистолеты и пики. У Мориса же — только сабля. Борьба не могла быть равной.
Да и сама женщина поняла это: вздохнув, она опять уронила голову на грудь.
Что касается Мориса, то, нахмурив брови, презрительно приподняв губу, вынув саблю из ножен, он пребывал в нерешительности: долг мужчины призывал его защитить эту женщину, а долг гражданина — оставить ее.
Вдруг на углу улицы Добрых Ребят блеснули вспышки выстрелов и послышался размеренный шаг патрульного отряда. Заметив скопление людей, патруль остановился шагах в десяти от группы волонтёров. Его капрал крикнул:
— Кто идет?
— Друг! — воскликнул Морис. — Друг! Подойди сюда, Лорен.
Тот, кому было адресовано это обращение, вышел вперед и в сопровождении восьми человек приблизился к волонтёрам.
— А, это ты, Морис, — сказал Лорен. — Ах ты распутник! Что ты делаешь на улице в такое время?
— Ты же видишь, я возвращаюсь из секции Братьев и Друзей.
— Да, наверное, для того чтобы направиться в секцию сестер и подруг. Знаем мы это…
Слушай, дорогая:
Вот и ночь близка;
В темноте мелькает,
Ласково-легка,
Милого рука.
Что ей все засовы?
Бьет урочный час…
И своим покровом
Ночь укроет вас.
Ну что? Разве не так?note 1
— Нет, мой друг, ты ошибаешься. Я возвращался прямо к себе, когда встретил эту гражданку, отбивавшуюся от волонтёров. Я подбежал к ним и спросил, почему они хотят арестовать ее.
— Узнаю тебя, — сказал Лорен. — У рыцарей французских нрав таков. note 2
Затем он повернулся к волонтёрам.
— Почему вы арестовали эту женщину? — спросил поэтично настроенный капрал.
— Мы уже говорили об этом лейтенанту, — ответил командир. — Потому что у нее не было карточки.
— Полноте! — сказал Лорен. — Вот так преступление!
— Ты что же, не знаешь постановления Коммуны? — спросил командир волонтёров.
— Как же! Как же! Но есть и другое постановление.
— Какое?
— А вот какое:
Парнас, и Пинд, и все об этом знают:
Декрет Любви постановляет,
Что Юность, Грация и Красота
Во всякий час во все места
Без пропуска отныне проникают!
Ну, гражданин, что ты скажешь об этом постановлении? Оно изящно, мне кажется.
— Во-первых, оно не опубликовано в «Монитёре», а во-вторых, мы ведь не на Пинде и не на Парнасе. К тому же и час теперь неподходящий. Да и гражданка, может быть, не молода, не красива и не грациозна.
— Держу пари, что наоборот, — сказал Лорен. — Ну, гражданка, докажи мне, что я прав, сними свой капюшон, чтобы все могли оценить, распространяются ли на тебя условия декрета.
— О сударь, — сказала молодая женщина, прижимаясь к Морису, — после того, как вы защитили меня от ваших врагов, защитите меня от ваших друзей, умоляю вас.
— Видите, видите, — не успокаивался командир волонтёров, — она прячется. У меня такое мнение, что это шпионка аристократов, какая-нибудь потаскушка, шлюха.
— О сударь, — сказала молодая женщина, заставив Мориса сделать шаг в сторону и открыв под светом фонаря свое лицо, очаровывающее молодостью, красотой и благородством. — Посмотрите на меня, разве я похожа на ту, о ком они говорят?
Морис был ослеплен. Он никогда даже и не мечтал увидеть то, что промелькнуло перед его взором. Мы говорим «промелькнуло», ибо незнакомка снова закрыла лицо — почти так же быстро, как и открыла.
— Лорен, — тихо произнес Морис, — потребуй, чтобы арестованную отвели на твой пост. У тебя есть на это право, ведь ты командуешь патрулем.
— Хорошо! — ответил молодой капрал. — Я понимаю с полуслова.
Затем, повернувшись к незнакомке, он продолжал:
— Пойдемте, красавица. Поскольку вы не желаете доказать нам, что подходите под условия декрета, следуйте за нами.
— Как это за вами? — спросил командир волонтёров.
— Конечно. Мы проводим гражданку на пост у ратуши, где у нас караульное помещение, и там разузнаем о ней подробнее.
— А вот и нет, — возразил командир первого отряда. — Она наша, и мы ее не отдадим.
— Эх, граждане, граждане, — заметил Лорен, — ведьмы так и рассердиться можем.
— Можете сердиться или не сердиться, черт возьми, нам все равно! Мы истинные солдаты Республики. Вы только патрулируете на улицах, мы же будем проливать кровь на границе.
— Остерегайтесь, граждане, как бы вам не пролить ее по пути туда, а это вполне может случиться, если вы не будете повежливее, чем сейчас.
— Вежливость свойственна аристократам, а мы санкюлоты, — ответили волонтёры.
— Ну, хватит, — сказал Лорен, — не говорите об этом при даме. Может быть, она англичанка. Не сердитесь на такое предположение, моя прелестная ночная птичка, — и, галантно повернувшись к незнакомке, он добавил:
Сказал поэт — и мы за ним тихонько скажем
(Как эхо робкое, послушны мы всегда),
Что Англия — гнездо лебяжье
Среди огромного пруда.
— Ага, вот ты себя и выдал! — воскликнул командир волонтёров. — Ты признался, что ты агент Питта, наемник Англии, ты…
— Тише, — прервал его Лорен, — ты ничего не смыслишь в поэзии, друг мой, стало быть, мне придется говорить с тобой прозой. Послушай, мы национальная гвардия, мы добры и терпеливы, но все мы дети Парижа, а это значит, что когда нас рассердят, мы бьем крепко.
— Сударыня, — сказал Морис, — вы видите, что происходит, и догадываетесь, чем все это может кончиться: через пять минут десять или одиннадцать мужчин перережут из-за вас друг друга. Вы считаете, что дело, за которое вступаются те, что хотят вас защитить, заслуживает, чтобы из-за него пролилась кровь?
— Сударь, — ответила женщина, прижимая руки к груди, — я могу сказать вам только одно: если вы позволите меня арестовать, то для меня и для других несчастья будут так велики, что, умоляю вас, лучше пронзите мне сердце саблей, которая у вас в руках, и сбросьте мой труп в Сену, но не оставляйте меня здесь.
— Хорошо, сударыня, — успокоил ее Морис. — Я все беру на себя.
И отпустив руки прекрасной незнакомки, которые он держал в своих, Морис сказал национальным гвардейцам:
— Граждане, как ваш офицер, как патриот, как француз, приказываю вам защитить эту женщину. А ты, Лорен, если этот сброд скажет хоть слово, — в штыки!
— Оружие к бою! — скомандовал Лорен.
— О! Боже мой! Боже мой! — воскликнула незнакомка, еще глубже пряча голову в капюшон и прислоняясь к каменной тумбе. — Господи, защити его!
Волонтёры попытались обороняться. Один из них даже выстрелил из пистолета, и пуля пробила шляпу Мориса.
— В штыки! — скомандовал Лорен. — Трах-тара-рах-тах-тах-тах-тах!
В сумерках произошел короткий беспорядочный бой, во время которого слышались одиночные выстрелы, потом проклятия, крики, кощунственная ругань; но никто не вышел на шум, ибо, как мы уже сказали, в городе ползли слухи о предстоящей резне и многие подумали, что она уже началась. Только два или три окна приоткрылись, чтобы тут же снова захлопнуться.
Волонтёров было меньше, они были хуже вооружены, поэтому их быстро вывели из строя. Двое были тяжело ранены. Четверо остальных стояли вдоль стены, к груди каждого из них был приставлен штык.
— Ну вот, — сказал Лорен, — теперь, я надеюсь, вы будете ягнятами. Что же касается тебя, гражданин Морис, то поручаю тебе проводить эту женщину на караульный пост к ратуше. Ты понимаешь, что несешь за это ответственность?
— Да, — ответил Морис. Затем он тихо добавил:
— А какой пароль?
— Ах ты черт! — Лорен почесал за ухом. — Пароль… Ну…
— Не боишься ли ты, что я использую его во зло?
— Ах ты Боже мой, — ответил Лорен, — используй его как хочешь, это твое дело.
— Так ты назовешь мне пароль?
— Да, конечно. Но давай-ка вначале избавимся от этих молодчиков. А кроме того, перед тем как расстаться, я не прочь сказать тебе несколько слов в виде доброго совета.
— Хорошо, я подожду.
Лорен подошел к своим гвардейцам, продолжавшим держать волонтёров в страхе.
— Ну что, теперь с вас достаточно? — спросил он.
— Да, жирондистская собака, — ответил командир добровольцев.
— Ты ошибаешься, друг мой, — заметил Лорен спокойно, — мы еще более достойные санкюлоты, чем ты, ибо принадлежим к клубу Фермопил, а патриотизма его, я надеюсь, никто не будет оспаривать. Отпустите граждан, — продолжал Лорен. — Они, я думаю, не будут возражать.
— Верно, не будем; но верно и то, что эта женщина из подозрительных…
— Если бы она была из подозрительных, то сбежала бы во время боя, вместо того чтобы, как ты сам видел, ожидать, пока драка закончится.
— Гм! — произнес один из добровольцев, — то, что ты говоришь, похоже на правду, гражданин Фермопил.
— Впрочем, мы все об этом узнаем, потому что мой друг отведет ее на пост. А мы все пойдем и выпьем за здоровье нации.
— Мы пойдем выпить? — спросил командир волонтёров.
— Конечно, а то меня мучает жажда. Я знаю один неплохой кабачок на углу улицы Тома-дю-Лувр.
— Ух! Почему же ты сразу не сказал об этом, гражданин? Мы ведь разозлились из-за того, что усомнились в твоем патриотизме. В подтверждение наших добрых намерений, во имя нации и закона давай обнимемся.
— Обнимемся, — сказал Лорен.
Волонтёры и национальные гвардейцы стали с воодушевлением брататься. В то время обнимались так же охотно, как и рубили головы.
— Итак, друзья, — воскликнули объединившиеся бойцы, — скорее в кабачок на Тома-дю-Лувр!
— А как же мы, — жалобно простонали раненые, — вы что же, нас бросите?
— Да, — ответил Лорен, — придется оставить здесь храбрецов, которые сражались за родину с патриотами, это верно; сражались по заблуждению, это также верно. За вами пришлют носилки. А пока, в ожидании, пойте «Марсельезу», это вас развлечет:
О дети родины, вперед!
Настал день нашей славы…
Затем, подойдя к Морису, который вместе с незнакомкой ожидал его на углу Петушиной улицы, в то время как национальные гвардейцы и волонтёры, взявшись под руки, поднимались к площади Пале-Эгалите, он сказал:
— Морис, я обещал тебе дать совет, вот он. Лучше тебе пойти с нами, чем компрометировать себя, защищая эту гражданку, которая действительно мне кажется очаровательной, но от этого еще более подозрительной, потому что очаровательные женщины, шатающиеся по улицам в полночь…
— Сударь, не судите обо мне по внешнему виду, умоляю вас.
— Ну вот, вы говорите «сударь», а это большой промах с вашей стороны, слышишь, гражданка? Да и сам я сказал «вы».
— Хорошо! Гражданин, позволь своему другу сделать доброе дело.
— Какое?
— Проводить меня до дома и охранять всю дорогу.
— Морис! Морис! — сказал Лорен. — Подумай о том, что ты собираешься сделать: ты ведь себя ужасно компрометируешь.
— Я знаю, — ответил молодой человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60