Умом я всецело признаю их правоту, но сердце мое разрывается. Эта война принесет столько крови и страданий, так что все, чего я желаю, — это скрыться, бежать куда-нибудь, куда угодно, лишь бы избавиться от того, что нас ждет.
Я знаю, что это глупо. Никогда бы не смогла я покинуть Новый Орлеан без Мэтью. Для меня нет жизни без него. И я останусь ждать счастливого дня, когда война закончится и Мэтью вернется ко мне. Наше бракосочетание отложено, хотя я желала бы быть его женой уже сейчас. Но я знаю, Мэтью хочет отпраздновать свадьбу так, чтобы в старости нам было о чем самим вспомнить и о чем рассказать нашим внукам.
Мысль о том, что я проведу с ним всю оставшуюся жизнь, поддерживает меня в моем нынешнем одиночестве. Дети, внуки — какой отрадный луч света в этом темном хаосе!
Возвращайся скорее, любовь моя!»
Рэчел сделала глоток кофе, не отрывая глаз от написанных ею строк. Обмакнув в чернильницу перо, она принялась вычеркивать одни фразы, вписывать другие, и так до тех пор, пока результат не удовлетворил ее. Она трудилась над статьей, собираясь послать ее в Ирландию школьной подруге, отец которой издавал в Дублине газету. Мэтью как-то упомянул, что симпатии британцев склоняются на сторону южан, и Рэчел, недавно опубликовавшая ряд заметок в популярных дамских журналах, решила, что, быть может, сумеет принести своим пером пользу Мэтью и тому делу, за которое он сражается.
Писательство давало Рэчел возможность зарабатывать карманные деньги и — самое главное — помогало реализовать ее способности. Будучи школьницей, она обожала писать сочинения, а затем вдруг обнаружила, что мысли и наблюдения, облеченные в слова, могут стать для нее источником заработка. Она начала с рецензий на прочитанные книги и обзоров новоорлеанских новостей, затем стала описывать свои впечатления от креольского общества. Проведя в новой стране совсем немного времени, она еще не утратила способности смотреть на нее взглядом свежим и беспристрастным.
Рэчел взглянула на коробочку, стоявшую у нее на столе, и довольная улыбка озарила ее лицо. В коробочке находилось кольцо, на собственные деньги заказанное ею для Мэтью. Золотой ободок с переплетенными буквами «Р» и «М». Оно должно было заменить кольцо с топазом, которое теперь носила она в знак их обручения.
Рэчел собиралась вручить его Мэтью в его ближайший приезд домой. Каждый день, проведенный вдали от него, был для нее наказанием, мучением, которое она переносила все с большим и большим трудом.
Он сумел переправить ей два второпях написанных письма, и она читала и перечитывала их — внимательно, бережно, запоминая каждое слово. Мэтью был краток, сдержан и не делал ни малейшей попытки приукрасить то, чем он вынужден был заниматься. Но их писала его рука, и одного этого было достаточно, чтобы Рэчел дорожила ими больше, чем всеми сокровищами мира.
После того как Мэтью отправился на войну, Рэчел неоднократно гостила у его родителей в Бель-Шансон. Помолвка сына с Рэчел встретила у них горячее одобрение. Фрэнсис Деверо пообещала, что, как только эта окаянная война будет окончена, она задаст такое свадебное пиршество, какого Луизиана еще не видывала, а в качестве свадебного подарка они с Эдуардом решили организовать для молодых медовый месяц в Европе с посещением Лондона, Парижа, Вены и Рима.
Рэчел пришла в восторг от щедрости будущих свекрови и свекра и молилась о том, чтобы военное противостояние не продлилось долго. До нее уже дошли слухи, окружавшие имя Мэтью Деверо. Ропот возмущения, определения типа «предатель», «перебежчик» витали в воздухе. Совсем недавно, завтракая с Каролиной в ресторане «У Антуана», она вдруг услышала, как изрядно набравшийся и с трудом ворочающий языком тип возмущается:
— Мэтью Деверо — подлец, гнусный предатель, он недостоин дышать одним воздухом с порядочными людьми. Мерзкий янки, дружок черномазых, так же как его мамаша!
Услышав это, Рэчел стиснула зубы, чтобы не дать своему гневу выплеснуться раньше времени, поднялась с места и объявила Каролине, что покидает ресторан, но прежде должна кое-что сделать.
Каролина, кивнула, с тревогой глядя на нее, а Рэчел взяла со своего стола стакан с водой и направилась к дерзкому болтуну с ледяной улыбкой на губах.
— Вы круглый болван, сэр, — громко проговорила она и выплеснула стакан ему в лицо. — Мэтью Деверо — человек чести, но вам это понятие, очевидно, незнакомо.
Пока обидчик Мэтью отплевывался, его спутница, обратившая внимание на ирландский акцент Рэчел, визгливо выкрикнула:
— Какое понятие о чести может иметь ирландская потаскушка?
Рэчел вздернула подбородок и смерила ее презрительным взглядом:
— Больше, я полагаю, чем вы в состоянии себе представить, мадам. Я предпочла бы слыть уличной девкой, чем подружкой труса. — С этими словами Рэчел покинула ресторан.
В ней до сих пор закипал гнев при воспоминании об этой стычке, при мысли о том, что какой-то идиот мог счесть ее Мэтью предателем, в то время как он сражался за свои убеждения. В ее глазах Мэтью был героем, человеком огромного мужества, ведь он решился выступить против общества, воспитавшего его.
Кэтлин Галлагер вошла в комнату, где работала ее дочь. Когда-то это была маленькая детская, превращенная Рэчел в кабинет с помощью простого дубового стола и удобного стула. На столе находилась распечатанная пачка бумаги, чернильница, экземпляр «Дейли кресчент» и последний номер журнала «Лейдиз бук» со статьей Рэчел.
— Там внизу тебя кто-то ждет, — объявила Кэтлин.
Рэчел вскинула голову:
— Кто?
— Не знаю, — пожала плечами Кэтлин. — Какой-то паренек-негр, который сказал, что должен поговорить с тобой лично.
Рэчел стремительно выскочила из-за стола.
— Может быть, он от Мэтью, — проговорила она, пробегая мимо матери и устремляясь по лестнице вниз.
У входной двери стоял подросток, в котором она сразу узнала Джексона, грума, виденного ею в день первого приезда в Бель-Шансон.
Подойдя к нему, Рэчел ласково улыбнулась.
— Что привело тебя ко мне, Джейсон? — спросила она.
— Мне сказали отвезти вам это самое письмо, мисс Рэчел, и не давать его никому, как только вам, мисс, — объяснил Джейсон и, погрузив руку в карман штанов, извлек оттуда перепачканный конверт.
Рэчел с первого взгляда узнала твердый мужской почерк. Письмо было от Мэтью.
— Он здесь? — воскликнула она, затрепетав.
Джейсон покачал головой, лицо у него было растерянным:
— Это самое письмо мне дал батюшка мистера Мэтью. Его привез какой-то человек на лошади, ночью. Он явился в Бель-Шансон и отдал хозяину кожаную сумку. Потом вскочил на лошадь и ускакал, да так, будто бы за ним сам черт гнался.
— Спасибо тебе, Джейсон, что сразу привез мне письмо, — Рэчел ласково обняла мальчика за плечи. Это так поразило Джейсона, что его темные глаза стали круглыми, как плошки.
— А теперь пойди на кухню, — распорядилась Рэчел, указывая ему дорогу, — через вестибюль вон в ту дверь, и скажи Лизль, что я велела дать тебе поесть, прежде чем ты отправишься обратно.
Она увидела, что мальчик колеблется.
— Иди-иди, дружок, — увещевала она. — Не стесняйся, беги!
В конце концов Джейсон решился пройти в дом, а Рэчел направилась в библиотеку и плотно закрыла за собой дверь, чтобы без помех прочесть долгожданное письмо.
«Рэчел!
Я так тоскую по тебе, любовь моя, и так желаю быть к тебе поближе, но долг превыше всего, ты знаешь это.
Я не могу рассказать тебе ни где я нахожусь, ни где должен находиться в ближайшее время, а сообщение между нами останется по-прежнему случайным, как это было до сих пор. Я понимаю, как тебе это тяжело, но ты ведь знаешь, с чем это связано. Судьба заставила нас свернуть с пути, нам предназначенного, но я знаю, что мы будем вместе рано или поздно.
Как бы я хотел увидеть твое лицо, услышать твой смех, ощутить прикосновение твоей руки! В разлуке с тобой меня поддерживают только воспоминания о тебе, о минутах, которые мы провели вдвоем. И я посылаю тебе строки, которые соответствуют моим чувствам, хотя совсем другой человек написал их некогда над могилой своей возлюбленной. Помнишь, я рассказывал тебе историю владельца новоорлеанского театра и актрисы Джейн Плесид, которую он любил и на которой так и не смог жениться? Так вот, я вспомнил эти строки и решил познакомить с ними тебя, потому что они выражают мою любовь, выражают то, что у меня на сердце:
«Нет ни часа — ночью ли, днем ли, —
когда бы я не думал о тебе.
Нет ветерка, что не шептал бы о тебе.
Нет спящего под луной цветка, чей аромат
не говорил бы о тебе».
Мэтью».
Кончиками пальцев Рэчел вытерла навернувшиеся на глаза слезы.
— О любовь моя, — прошептала она, — знай, что, где бы ты ни был, я с тобой — отныне и навсегда!
Не один томительный месяц миновал, прежде чем Рэчел снова встретилась с Мэтью. Время от времени она получала от него коротенькие послания, доходившие до нее весьма необычными способами. Порой она обнаруживала записку в свертке с товарами, купленными ею на рынке, порой кто-нибудь приносил ей букет свежесрезанных цветов, а записка скрывалась внутри него. Ни имени, ни какого-либо намека на то, от кого или откуда она. Просто торопливо нацарапанные слова: «Молись, люби, помни».
Как будто она могла разлюбить его! «Ни за что на свете!» — дала она себе клятву. Она любила его так же горячо, как в самом начале. Но только теперь ее любовь стала более глубокой, более крепкой, более осознанной.
Как-то поздней осенью, во второй половине дня, Рэчел отправилась в сопровождении Лизль на рынок купить кое-какой еды к ужину. Приобретение продуктов становилось мало-помалу делом нелегким. Люди осознали, что война может принести с собой множество лишений, и те, кто мог, кинулись делать запасы, оставляя на долю других жалкие крохи. Особенно трудно стало купить сахар. Некоторые торговцы принялись взвинчивать цены, в то время как другие изо всех сил пытались удержать их на прежнем уровне.
Рэчел оставила Лизль торговаться с рыбаком, продававшим свой сегодняшний улов, и отошла в сторону, туда, где темнокожие торговки предлагали покупателю ленты, нитки и прочие мелочи, столь любезные женскому сердцу.
— Что вы ищете, мисс? — поинтересовалась пожилая торговка.
Рэчел пожала плечами.
— Ничего определенного, — ответила она. — Вы не возражаете, если я просто взгляну на ваш товар?
Старуха широко улыбнулась беззубым ртом.
— Я знаю, что вам нужно, — прошамкала она и хитро подмигнула.
Рэчел засмеялась и подумала, что торговцы одинаковы везде — будь то в Ирландии, в Америке или еще где бы то ни было.
Она выбрала атласную ленту цвета темного вина, прикидывая в уме, к какому из ее платьев она подойдет.
— Прекрасный вкус, — одобрила торговка, когда Рэчел взяла с прилавка ленту прекрасного лилового оттенка, тоже атласную. Эта лента так понравилась девушке, что она купила несколько метров ее, а затем выбрала еще одну для матери.
— Сколько с меня? — спросила Рэчел.
Старуха назвала цену и, поскольку она показалась Рэчел смехотворно низкой, она не стала торговаться. Она достала из сумочки мелочь, а торговка тем временем завернула покупку.
Вручая девушке сверток с лентами, она протянула ей еще один — поменьше. Рэчел уже была знакома с прелестным обычаем креольских торговцев дарить покупателю небольшой подарочек — конфету, цветок или что-нибудь еще в этом роде — и с благодарностью улыбнулась.
— Посмотришь, что tante Жермен припасла тебе, деточка, — со смехом пробормотала старуха. — Оно тебе по душе придется, слышишь? — С этими словами она отошла от Рэчел.
Что она такое имеет в виду? Рэчел охватило любопытство. Опустив оба свертка в корзинку, она вернулась туда, где ожидала ее Лизль. Широкая улыбка на ее лице ясно говорила о том, что из схватки с рыбаком она вышла победительницей.
Любопытство Рэчел перешло в нетерпение, и, когда Лизль направилась через дорогу за какими-то пряностями, девушка, изнемогая от желания увидеть содержимое свертка, сочла, что ждать больше не может, и разорвала бумагу.
В ней оказался миниатюрный портрет Мэтью Деверо, а прямо на внутренней стороне коричневой оберточной бумаги было нацарапано: «Встретимся на Ривер-Роуд. Приезжай, как только сможешь».
Рэчел едва не задохнулась от радости. Она должна немедленно мчаться к нему. «Мэтью», — произнесла она с нежностью. Наконец-то! Сердце девушки отчаянно колотилось.
Она торопливо пересекла улицу:
— Идем, Лизль. Мы должны вернуться домой!
— Почему вы так спешите, мисс Рэчел? — удивилась экономка, перекладывая покупки в корзину. — Разве мы не заедем за миссис Кэтлин к ее больной подруге, как собирались?
— Я не могу сейчас ничего объяснять, но я должна ехать домой, — сказала Рэчел уже на ходу, торопясь к их коляске. — Это очень важно, Лизль, — добавила она, оборачиваясь к экономке, ускорившей шаги, чтобы не отстать от своей госпожи. Рэчел решила не открывать ей всей правды. — Я совершенно забыла об очень важном свидании, которое я не могу пропустить.
Лизль смерила ее взглядом и глубоко вздохнула.
— Мне-то все равно, мисс Рэчел, поступайте как знаете, — спокойно произнесла она, — но ваша мама наверняка будет огорчена.
— Я знаю, — согласилась Рэчел, забираясь в коляску, — но у меня нет другого выхода.
Они вернулись домой в Гарден-Дистрикт с максимально возможной быстротой. Всю дорогу Рэчел торопила кучера.
Как только коляска остановилась, Рэчел соскочила на землю и бросилась к входной двери. Распахнув ее, она заторопилась по лестнице к себе в комнату. На середине она задержалась и крикнула Лизль, только что вошедшей в дом:
— Лизль, скажите, пожалуйста, Сину, что через полчаса мне понадобится моя кобыла — оседланная и полностью готовая.
Сином звали их конюха, ирландского паренька, недавно прибывшего в Новый Орлеан, с которым Коннор познакомился в районе, носящем название «Ирландский канал».
Через несколько минут, отдав распоряжения на кухне, Лизль появилась в комнате Рэчел, и от той не укрылось замешательство, выразившееся на лице экономки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34