— Мы перенесем на более позднее время и чаепитие, — сказал Харгривс и закрыл за собой дверь.
Услышав, как щелкнула щеколда, Прескотт разжал объятия, чтобы подбежать к двери и повернуть ключ в замке. Он хотел, чтобы их больше никто не прерывал.
— Я, возможно, немного и глуп в некоторых вещах, но меня нельзя назвать упрямым, как осел. И у меня всегда было прекрасное зрение. Это ты ничего не видишь у себя под носом.
— Я? По крайней мере я никогда не совершу поступок, который, как я вижу, ведет к верной трагедии.
— О какой трагедии ты говоришь?
— О нашей, конечно. Если мы будем продолжать в том же духе, Прескотт, это непременно приведет к трагедии. Из этого ничего хорошего не получится. Совсем ничего хорошего.
— Но я люблю тебя.
Слезы опять накатились Люсинде на глаза. Его слова, сказанные так просто, поколебали ее твердую решимость отдалиться от него.
Она боялась, что его стремления, любовь и желания полностью совпадут с ее собственными, и тогда она не сможет больше рассуждать здраво. Услышав как, он сказал, что любит ее, она поняла, что для нее будет проще перестать жить и дышать, чем отрицать свои истинные чувства к нему.
— И я люблю тебя, — сказала она. — Но это все же не изменяет того факта, что я никогда, не смогу выйти за тебя замуж.
— Черт побери, почему же нет?
— О, ради Бога, Прескотт. Почему я все время должна повторять то, что уже много раз сказала? Ты граф, а я…
— Не говори этого. Черт побери, Люсинда, не смей говорить так о себе.
— Но это — правда. И мы не можем закрыть на нее глаза. Ты и я — мы никогда не станем теми, кем ты желаешь нас видеть. Мы никогда не сможем стать мужем и женой. Я — безродная, незаконнорожденная, которая не знает даже имени своего отца, ты же имеешь предков, которые много веков занимали высокое положение в обществе. Подумай, как ты будешь выглядеть в глазах других аристократов, если женишься на такой женщине, как я.
— Мне плевать на то, как я буду выглядеть в их глазах, потому что мне плевать на них и на то, что они обо мне будут думать. И я доверю тебе мало кому известный факт — я вообще никогда не хотел этого титула. А сейчас я хочу его еще меньше, потому что он является единственной преградой, которая стоит на твоем пути, не позволяя стать моей женой. О черт, я уже готов отдать этот проклятый титул назад.
— Ты не можешь этого сделать.
— Посмотришь.
Люсинда перепугалась, услышав непреклонную решимость в его голосе. Она знала, что он говорил это совершенно серьезно и вполне мог отказаться от своего титула исключительно ради того, чтобы получить ее согласие на брак. Но она не могла позволить ему сделать столь необдуманный поступок, последствия которого будут непоправимы.
— Неужели тебе безразлично, что станет с Рейвенс Лэйером?
— Я бы не сказал, что для меня это очень важно, нет. Он в любой момент уже готов развалиться, погребя нас под грудой обломков. Так пусть уж это случится, когда нас здесь не будет.
— А как же люди?
— Что люди?
— Ты должен понять, Прескотт, что их жизни полностью зависят от этого имения — твоего имения. Так было установлено веками. Если ты откажешься от своего титула, то нанесешь им непоправимый вред.
— О черт, тогда я просто раздам земли в их владение. Они работают здесь, и поэтому эти земли должны принадлежать именно им, а не мне.
— Ты забываешь, что Рейвенс Лэйер пожалован вашему роду. И ты не можешь просто так выйти из игры, не назвав наследника, который займет твое место, иначе каждый квадратный дюйм графства Сент Кеверн перейдет к прежнему владельцу — королеве. И я уверена, что в свое время королева Виктория назначит нового графа, но…
— Никаких но. Пусть это все принадлежит королеве. Это меня вполне устраивает.
— Но разве ты не понимаешь, что могут пострадать фермеры, живущие здесь! Новый граф, не задумываясь о последствиях, может отказать им в аренде, и этим людям придется покинуть насиженные места в поисках новых, где они смогут поселиться.
— О, не надо. Ты ведь знаешь не хуже меня, что такого не должно случиться.
— Нет, я не знаю. И утверждать так нельзя. К несчастью, эта история очень часто повторяется. Массовые выселения случались раньше, это, может произойти и теперь.
Чувствуя себя сраженным наповал логикой Люсинды и ее безграничным сочувствием людям Сент Кеверна, Прескотт застонал от досады и подошел к окну.
Он рассеянно посмотрел на зеленые пастбищные луга, которые простирались до самого океана, где белой пеной сверкал прибой.
«Как может эта женщина так беспокоиться о других, совершенно не считаясь со своими интересами? И как могло случиться, что она совершенно не сочувствует ему?!» — задавал он себе вопросы и, не найдя на них ответа, снова повернулся лицом к Люсинде.
— Я знаю только одну вещь, дорогая. Я люблю тебя. Ты знаешь, я уже много чего успел сделать в жизни — и хорошего, и плохого. Мне совсем негоже гордиться некоторыми из своих поступков. Однако сейчас я скажу тебе, что еще никогда раньше не признавался в любви ни одной женщине.
— О, Прескотт!
— Ты знаешь, что я ненавижу ту жизнь, которую мне сейчас навязали обстоятельства, потому что в ней не могу оставаться самим собой. Но как бы я ее ни ненавидел, тебя я люблю настолько, что готов остаться здесь и быть графом, если ты этого желаешь. Клянусь Богом, я сделаю все, что угодно, лишь бы ты была счастлива и любила меня.
— Но разве ты не видишь? Я уже люблю тебя! Мне кажется, я влюбилась в тебя с первого взгляда, с нашей первой встречи, когда ты так неожиданно и стремительно ворвался в мою жизнь на своем коне, спасая соломенную шляпку.
После этого признания Люсинды счастливый Прескотт обнял ее и прижал к себе. Он закрыл глаза, вдыхая чистый и прекрасный запах ее волос.
— Тогда сжалься надо мною, Люсинда, и согласись выйти за меня замуж. Стань моей женой и матерью моих детей. И мы будем счастливо жить и стариться вместе.
Люсинда прекрасно поняла, что наступил решающий момент, и отрицательно ответив Прескотту, она полностью перечеркнет свою любовь к нему. Но сделать этого никак не могла — она полностью принадлежала ему. Он давно овладел ее сердцем, ее разумом, ее душой и если он так этого желает, то овладеет и ее телом.
Она отстранилась от Прескотта, высвободилась из объятий и, взяв его лицо в свои ладони, провела пальцами по густым длинным волосам.
Пристально смотря в его глаза, она ответила:
— Я рожу тебе детей столько, сколько ты захочешь. Я буду рядом с тобой до тех пор, пока буду нужна тебе, — а про себя она добавила: «До тех пор, пока ты будешь хотеть меня».
— Это правда?
— Да.
— Я благодарю Бога за то, что он ниспослал мне такое счастье.
Он быстро наклонился к ней, и их губы слились в сладком поцелуе. В порыве страсти он с силой прижал ее тело к себе, и его язык проник в глубину ее рта через приоткрытые медовые губы.
Те несколько поцелуев, которыми они обменялись раньше, безусловно были по-своему сладостными и головокружительными, но Люсинда почувствовала, что они не шли ни в какое сравнение с этим. Раньше она испытывала только теплые, приятные ощущения, но теперь огонь желания вспыхнул у нее внутри. И она хотела, чтобы это желание длилось вечно. Ей казалось таким естественным находиться в его объятиях, целовать его, чувствовать чистый запах его мужского тела, — потому что она знала, что принадлежит ему, принадлежит вся без остатка.
Но несмотря на то, что в этот момент она была переполнена неудержимой радостью, горькие мысли, затаившиеся где-то в дальнем уголке ее сознания, не позволяли ей полностью отдаться своему счастью. Если бы только все могло быть по-другому! Если бы на ней не лежало это проклятие незаконного рождения!
Она любила Прескотта всем сердцем и знала, что он тоже любит ее. Его признание было таким страстным и искренним, но ей хотелось большего — быть с ним до конца своих дней. Но этого она никак не могла себе позволить.
Достаточно и того, что у нее есть сейчас, — решила она, отбросив эти печальные мысли в сторону, чтобы они уже больше не могли беспокоить ее. И, обвив руками шею Прескотта, она пылко ответила на его страсть. Сейчас они были вместе, и в этот момент только это имело для нее значение.
Почувствовав порыв нежности со стороны Люсинды, Прескотт воспылал еще большей страстью. Не в силах больше ждать ни минуты того удовольствия, которое он разделит с глубоко любимой женщиной, он подхватил ее на руки и понес в свою спальню.
— Останови меня сейчас, Люсинда, — сказал он, нежно опустив ее на кровать. — Если ты не хочешь этого так же сильно, как я. Если ты не хочешь меня настолько, насколько ты нужна мне, тогда, ради Бога, останови меня, пока у тебя на это есть еще время.
Она пристально посмотрела на Прескотта, изучая его лицо, увидела искренность в его глазах. До сих пор она никогда раньше не видела такой откровенной страсти в мужчине. Похоть — да, желание — конечно, но никогда — страсти, настолько сильной, что она, казалось, пульсировала во всем его теле.
В ответ Люсинда просто протянула руки и поманила его к себе.
Со страстью, которую он уже давно не испытывал, Прескотт лег рядом с ней на кровати и опять заключил ее в свои объятия. Желая быть нежным с ней, зная, что она никогда раньше еще не была с мужчиной, он начал медленно руками ласкать ее тело, пока еще скрытое одеждой, одновременно наслаждаясь сладостью ее поцелуев. Он исследовал все изгибы ее тела, начиная с талии и постепенно поднимаясь выше — к ее груди, находя там места, при прикосновении к которым у нее учащалось дыхание, и она издавала тихие стоны наслаждения. Но когда он почувствовал, что поцелуев явно уже недостаточно, когда у него появилось желание ощутить ее тело рядом со своим, он начал расстегивать пуговицы ее блузки, сначала осторожно, но потом, не в силах больше ждать, разрывая тонкую ткань блузки в порыве страсти.
— О черт, дорогая, тебе придется помочь мне в этом. Я никогда не умел обращаться с изящными дамскими вещами.
Ее сердце от возбуждения рвалось из груди. Ее полные губы были приоткрыты, и в бездонных серых глазах светилось неостановимое желание близости с ним. Она расстегнула несколько оставшихся пуговиц на своей блузке и откинула ее в сторону. Затем торопливыми нервными движениями она сорвала с себя верхнюю и нижнюю юбки.
И когда она разделась, Прескотт, как одержимый, начал стягивать одежду с себя, совершенно не заботясь о том, что скажет потом его камердинер, увидев, как неряшливо брошены его рубашка и брюки. Ему это было совершенно безразлично. Быть с Люсиндой, держать ее в своих объятиях — он не мог думать в этот момент уже ни о чем другом.
Лучи полуденного солнца, до этого закрытого облаками, неожиданно ворвались в комнату через распахнутое окно и озарили золотым светом их обнаженные тела. Прескотт почувствовал, что у него перехватило дыхание при первом взгляде на ее идеальную фигуру. Ему довелось повидать много женщин в своей жизни, но такую прекрасную он видел впервые.
Ее кудрявые черные, отливающие синевой, волосы каскадом ниспадали по спине, а одинокий локон, выбившийся из общей массы, придавал ей еще большее очарование. Чудом были упругие, словно из белого мрамора груди с розовыми как кораллы сосками, тонкая изящная талия, округлые бедра и длинные стройные ноги. Он должен сделать что-то действительно замечательное в жизни, чтобы заслужить это божественное создание.
Люсинда знала, что ей следует отвести взгляд от его обнаженного тела, но она была настолько восхищена его бесспорно мужественной фигурой, так охвачена страстью, что даже забыла о своей скромности. Она перевела взгляд на его грудь, где волосы были немного темнее, чем на голове и кудрявились вокруг его плоских мужских сосков, сходясь в центре широкой груди; затем посмотрела вниз от его пупка, где они были еще гуще и темнее вокруг его…
— О Боже!
— Спокойно, дорогая, — почувствовав ее тревогу, он поближе придвинулся к ней на кровати, где она сидела, поджав ноги. — Пусть это тебя не пугает.
— Но, Прескотт, он…
— Это просто я. Вот и все. Это то, что ты делаешь со мной.
— Но ведь я не делала этого. Правда?
— Разве ты до сих пор еще не знаешь, что одно твое присутствие делает это?!
— Нет, я не знала.
— Но не беспокойся. Все будет в порядке.
— Вопрос в том, будешь ли ты в порядке? Разве он не болит?
— Ты пока этого не можешь представить и понять. Это напряжение приятно и со временем пройдет.
Он сел на кровати, поджав под себя ноги, как и она, и протянул к ней руки. Проведя ладонями по роскошным волосам и остановившись на шее, он ощутил хрупкие косточки позвоночника под ее гладкой как атлас кожей. Взглянув на нее, он не мог не заметить любопытства в ее глазах и в то же время таящуюся за ним легкую тень испуга. Он знал только один способ избавить ее от двух этих чувств. Его ладони стали медленно опускаться, пока не достигли кистей ее рук, которые были сжаты от волнения в крепкие кулачки. Он открыл их, медленно разжав каждый палец, и провел своими большими пальцами по ее чувствительным ладоням. Затем он поднес их к своему телу и положил к себе на грудь.
— Видишь? Просто обыкновенная плоть и кровь, дорогая. Это все, что я есть.
Он не был для нее обыкновенным, — подумала Люсинда, внезапно поняв, что она не способна объяснить это простыми словами. Твердость его мускулов, теплота его кожи, которая согревала холодные подушечки ее пальцев, и жесткие завитки волос на его груди абсолютно лишили ее дара речи. Но сильное биение его сердца произвело на нее самый большой эффект. Почувствовав, как стучит у нее в висках, она поняла, что их сердца бьются в унисон.
— Я хочу тебя, — прошептала она. — Но я никогда не делала это раньше. Я не знаю, что делать.
— Я знаю, дорогая, я знаю. Поэтому будем относиться к этому спокойно и без спешки.
Он наклонился к ней и поцеловал ее в губы, желая гораздо большего, но стараясь не торопиться, чтобы не навредить ей. Так как он никогда раньше не занимался любовью с девственницей, Прескотт считал, что они оба были в каком-то роде девственниками в этом особенном акте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39