— А как ее зовут?
— Зовут? — мысли Прескотта лихорадочно забегали — а вдруг англичане дают имена всем своим овцам? Но он тут же облегченно вздохнул — этих созданий здесь так много, что этого просто не может быть — и рискнул ответить:
— Э-э… еще не думал об этом. Честно говоря, у меня просто не было на это времени. Я нашел овечку только сегодня утром.
— Но у нее должно быть имя, дядя Прескотт, — сказала Александра. — Мамочка говорила, что у всех божьих созданий должны быть имена.
— Твоя мама права. Хочешь сама дать ей имя?
— А можно?
— Конечно, не сомневайся.
Александра на мгновение задумалась, а потом улыбнулась.
— Принцесса. Я назову ее Принцессой.
— По-моему, это неплохое имя, — почувствовав чей-то пристальный взгляд на своей спине, Прескотт обернулся и увидел Харгривса, стоящего в двери. — Э, привет Эд.
Харгривс слегка нахмурился в ответ на настойчивое употребление графом его имени вместо фамилии.
— Милорд?
— Девочки, это мистер Харгривс. Он работает здесь в замке. Эд, это Александра, Виктория, а вон та малышка, делающая лужу на моем ковре, — Элизабет.
Безукоризненный слуга взглянул на детей со смешанным выражением пренебрежения и изумления на лице.
— Леди…
— Мы только что дали имя ягненку дяди Прескотта, — сообщила Александра.
— Это действительно стоящее дело, мисс. Прошу прощения, милорд, но не можете ли вы уделить мне минутку времени?
— Конечно. Девочки, как насчет того, чтобы докормить Принцессу, а потом отправиться в детскую? Но только не взбирайтесь по лестнице, пока мисс Миранда или мисс Ровена не придут за вами. Мне не хотелось, чтобы вы упали и ушиблись или что-то в этом роде.
— О, мы не будем, дядя Прескотт.
— Хорошо. А пока я пойду и посмотрю, смогу ли найти еще несколько пеленок для Элизабет.
Оставив детей в комнате, он вышел с Харгривсом в холл.
— Я думаю, нам понадобится няня, Эд. И чем скорее мы найдем ее, тем лучше. Менять пеленки, знаешь ли, не совсем мое занятие.
— Это будет постоянное место, милорд?
— Я не знаю, но они побудут здесь некоторое время.
— А как долго «некоторое время», милорд?
— Это зависит… Видишь ли, у их матери должен родиться еще один ребенок, и, как мне сказали, это может случиться не так скоро.
— Мы понимаем, милорд.
— А по какому поводу ты хотел меня видеть?
— Миссис Свит послала меня спросить у вас, будут ли дети пить чай в детской пораньше, в соответствии с обычной традицией, или же они будут ужинать по-семейному за одним столом с Вашей светлостью, но в более поздний час.
— О, черт побери, Эд, я не могу позволить, чтобы эти три маленькие девочки ели в одиночестве. К тому же Элизабет еще слишком мала, чтобы самой справиться с ложкой. Я считаю, будет лучше, если они поужинают со мной.
— Конечно, как пожелает Ваша светлость. Но могу ли я сделать маленькое замечание?
— Безусловно, давай выкладывай.
— Ужинать с детьми такого возраста в столь поздний час, возможно, не совсем мудрое решение.
— Да, ты прав. Я забыл, что детям надо рано ложиться спать.
— Вот именно, милорд. И ужин в соответствии с традициями в столовой может стать трагедией, особенно что касается малышки Элизабет. Бархатные подушки на стульях уже довольно стары, и я сомневаюсь, что они выдержат, м-м-м, скажем, излишнюю сырость, которую она, почти наверняка, принесет им. Не говоря уже о всей той еде, которую они, вероятнее всего прольют.
Прескотт почесал затылок, напряженно думая о том, как ему найти выход из сложившейся ситуации.
— Похоже на то, что ты кое-что знаешь о детях, Эд.
Харгривс вытянулся в струнку и с беспристрастным выражением лица кашлем прочистил себе горло.
— Мы состояли на службе в других домах, где присутствовали дети.
— Такие же малыши их возраста? — спросил Прескотт, кивнув головой на дверь спальни.
— Дети всех возрастов, милорд.
— Тогда, раз у тебя гораздо больше опыта с ними, чем у меня, посоветуй мне, что я должен делать?
— Это очень просто, милорд, вам следует ужинать вместе с ними в детской.
— Да, теперь, когда ты упомянул это, я удивляюсь, как такая прекрасная идея — есть с ними в детской — не пришла мне в голову. И даже если они прольют что-нибудь, это не будет иметь никакого значения, — Прескотт сердечно хлопнул слугу по спине. — Ты молодец, Эд. Сначала ты показался мне очень напыщенным, но теперь я вижу, что у тебя есть голова на плечах.
— Спасибо, милорд.
— Не нужно благодарностей. И, пожалуйста, передай мои распоряжения миссис Свит.
— Конечно, милорд.
Когда Прескотт развернулся и вошел в спальню, плотно закрыв за собой дверь, камердинер тихо сказал:
— И меня зовут Харгривс, милорд. Не Эд. Харгривс.
Глава 12
Легкий шум пробудил Прескотта ото сна. В этот же момент он почувствовал теплую влажность, распространяющуюся в кровати рядом с ним. «Элизабет, — подумал он, — опять намочила пеленки».
Он очень осторожно освободил себя из сплетения маленьких рук и ног и тихо слез с кровати, не желая беспокоить детей, которые мирно продолжали спать. Он на цыпочках пересек покрытый ковром пол, снял свой махровый халат со спинки стула и, натянув его на себя, открыл дверь. Тот легкий шум, который он слышал, произвела Люсинда, входя в его гостиную.
— О, извините, — сказала она, держа в руке высоко перед собой лампу. — Я не хотела будить вас.
— Вы не разбудили меня. Все равно я не спал.
Несмотря на тусклый свет от лампы, он заметил печаль и усталость на ее прекрасном лице. Что-то подсказало ему, что она пришла к нему в столь поздний час с недобрыми вестями.
— С девочками все в порядке?
— У них все прекрасно, — сказал он. — Мы почти весь день играли с куклами и с ягненком, а потом они поели так, как будто их не кормили неделю, и уснули в моей кровати.
— В вашей кровати?
— Да, в моей кровати.
— Но им следует спать наверху в детской.
— Я старался уложить их в кровать там, но из этого ничего не вышло. Они хотели, чтобы я рассказал им сказку. Но дело в том, что я поведал им все истории, какие только мог вспомнить, а они хотели еще. Так что пришлось привести их вниз и читать сказки до тех пор, пока они не уснули.
Почувствовав холодок под халатом, он оттянул махровую ткань от мокрого места на ноге.
— Элизабет опять намочила пеленки.
Люсинда взглянула в чуть приоткрытую дверь за его спиной, и выражение страшной душевной боли исказило ее черты.
— Бедняжки.
— А как их мама?
— Анна… — Люсинда прервалась. Ее охватила дрожь. Последние силы разом покинули ее.
— О Боже, дорогая.
Прескотт подошел, взял лампу из ее пальцев и заключил в свои объятия, прижав крепко к себе, когда она разразилась неудержимыми рыданиями.
«Боже, спаси и помоги невинным в этом мире, — думал он. — Особенно трем маленьким, лишенным матери ангелочкам, спящим сейчас в его кровати».
Спустя некоторое время, когда плач ее стал понемногу утихать, Люсинда снова набралась сил заговорить.
— Анна была настоящая леди. Такая изысканная, такая утонченная и такая прекрасная мать. У нее не было шансов, Прескотт. Ни малейших шансов.
— Ну-ну, не корите теперь себя. Вы сделали все, что могли, чтобы помочь ей.
— Я знаю, я знаю. Доктор Гудэйкер сказал мне то же самое, но это ничуть не уменьшает страшную пустоту в моей душе.
— И доктор был там?
— Он подъехал к дому за несколько мгновений до того, как Анна, наконец, родила. Доктор сделал все, что было в его силах, но даже он не смог спасти ее. Гарик избил ее настолько жестоко на этот раз, что у нее просто не осталось сил, чтобы выжить. Смерть, возможно, явилась для нее самым большим облегчением в жизни.
— Так сказал доктор?
— О, ему ничего не надо было говорить. В тот момент, когда я увидела синяки у Анны на животе, ее тяжелое состояние стало очевидным для меня.
— А младенец?
Люсинда покачала головой.
— Как сказал доктор Гудэйкер, он, должно быть, умер еще во время избиения.
Невыносимая ярость захлестнула душу Прескотта. Он не мог понять, как человек мог быть настолько жестоким, чтобы избить ногами свою беременную жену и ребенка в ее чреве, убив их обоих. Значит, Эмерсон не был человеком, по крайней мере, в истинном смысле этого слова. Он был подлецом и должен так или иначе ответить за свои преступления.
— Ты будешь в порядке? — спросил он.
— У меня все будет нормально.
Но Люсинда знала, что пройдут дни, недели, а может даже месяцы, прежде чем яркие картины страданий Анны Эмерсон и ее мученические крики поблекнут в памяти. Эти пытки будут продолжаться еще долго.
Не в силах стоять на месте и чувствуя потребность сделать что-то немедленно, Прескотт высвободился из объятий Люсинды, отступил назад и направился к спальне.
— Вы не могли бы остаться с девочками на некоторое время?
— Конечно. Но куда вы идете?
— Мне нужно выйти.
— Выйти? В такой час?
— Да. У меня плохой привкус во рту. Может быть, свежий воздух поможет мне избавиться от него.
— Но на улице кромешная тьма. И начинается дождь. Вы потеряетесь и схватите простуду.
— Не беспокойтесь, я буду в порядке. Я не собираюсь идти туда, где не был раньше.
Видя его непреклонный решительный вид, Люсинда больше не сомневалась насчет того, куда он идет и каковы его намерения.
— О, ради Бога, Прескотт, вы не можете сейчас помышлять о том, чтобы сделать этот необдуманный поступок.
— Нет, это не необдуманный поступок. Я должен был сделать это уже давно.
— Вы имеете в виду — вершить правосудие собственными руками, не так ли?
— Как только я приехал сюда, и вы, и все остальные твердили мне, что владельцу этих мест принадлежит вся власть. Настало время воспользоваться своим правом. Вам так не кажется?
Он тихо проскользнул в свою затемненную спальню, где тусклый свет, пробивавшийся от лампы Люсинды из гостиной, едва освещал три крошечные фигурки, лежащие посередине его кровати. Но и этого взгляда было достаточно, чтобы болезненно сжалось его сердце, и он вспомнил о своем детстве. Он знал, что значит расти без матери, все время думать, как она выглядит, и постоянно мечтать о том, чтобы хоть раз услышать ее голос и смех. Тетушка Эмми прекрасно заменяла ему мать. Она была любящей, доброй, а при необходимости строгой. Но факт оставался фактом: она была только его тетей, а не настоящей матерью.
Он остановился у кровати, чтобы накрыть детей одеялами, которые они скинули с себя во сне, а затем направился в гардеробную. Но собираясь закрыть дверь, он обнаружил Люсинду, стоящую у него за спиной.
— Это безумство, Прескотт. То, что вы задумали сделать, — совершеннейшее безумство.
— Эмерсон забил ногами свою жену и ребенка до смерти. Он заслужил дозу своего собственного лекарства, Люсинда. И мы оба знаем об этом.
— Вы хотите сказать — око за око, не так ли?
— Да, пожалуй, это так, — он стянул с себя халат и начал было расстегивать ширинку брюк, но Люсинда смотрела на него. — Вы не могли бы отвернуться? Мне надо вылезти из этих мокрых штанов.
— Нет, я не отвернусь. Я не позволю вам переодеться. Может, хотя бы это остановит вас от совершения необдуманного поступка.
— Ну и прекрасно. Пусть будет по-вашему.
Он расстегнул две верхние пуговицы и был уже готов сделать то же самое с третьей, когда Люсинда глубоко вздохнула и быстро повернулась к нему спиной.
— Это несерьезно. Вы не можете устроить разбирательство с Гариком сегодня ночью.
— И могу, и сделаю. Выбить дух из этого подлеца будет достойным для него наказанием. На этот раз ему придется иметь дело с таким же мужчиной, как и он сам, а не с хрупкой болезненной женщиной.
— Прескотт, из двух неправд правды не получится. Даже если вы изобьете Гарика, это все равно не воскресит его жену и ребенка. Они все так же будут мертвы.
— Но я не могу оставить это безнаказанным, а тем более забыть, — произнес он с раздражением, доставая чистые брюки из комода.
— Но это вовсе не то, что я прошу вас сделать. Я просто думаю, что вам следует остановиться и еще раз обдумать свои действия, прежде чем расправляться с человеком без суда.
— Но кто-то должен наказать Эмерсона, и это с успехом могу сделать я. К тому же я слышал, что шериф в этих краях немногим лучше пустого места.
— Нет, он не пустое место. Это порядочный человек. Возможно, он знает свое дело не так хорошо, как чиновники в Лондоне, но он справляется со своей работой.
— Согласен. Может быть, он и старается делать все, что в его силах, но знает ли он, что делать в случае убийства?
— Убийства?
— Да, убийства. Когда человек избивает свою жену и ребенка в ее чреве, и та умирает от побоев при родах, он становится убийцей, как на это ни посмотри. Так вот, я не знаю, как вы здесь, в Англии, наказываете своих убийц, но у меня дома мы их вешаем.
— Мы наших тоже вешаем, — сказала она. — Но мы делаем это законным путем.
— Да, но ведь мы с вами знаем, как действуют эти законы? Они вступают в силу не так быстро, как следовало бы.
— Однако, несмотря ни на что, именно шериф должен арестовать Гарика и заключить его в тюрьму до тех пор, пока он не предстанет перед судом за свои преступления. Так делают все цивилизованные люди.
— Цивилизованные? К черту! К тому времени, когда этого грязного мерзавца Эмерсона соберутся судить, он может быть уже далеко отсюда. Нет, на этот раз ему все так просто не сойдет с рук.
— Вы, конечно, граф Сент Кеверна, но и вы не всесильны.
— Может быть, — сказал он, натягивая на себя теплую чистую рубашку. — Но у меня в руках власть.
— О, ради Бога, Прескотт, неужели мне нужно постоянно напоминать вам, что вы уже не в Техасе? Теперь вы в Англии. Ваше правосудие дикого Запада просто-напросто не подходит для здешней жизни.
— А вот это мы еще посмотрим.
— Прислушайтесь к самому себе. Вы говорите, как какой-то варвар из темных веков. Вы не можете назначить сами себя и судьей и присяжным Гарика Эмерсона, вы в одиночку не можете, подобно разъяренной толпе, расправиться с ним самосудом, повесив на каком-нибудь дереве.
Не получив немедленного едкого ответа на свое воззвание, Люсинда поняла, что пришло время предпринять другой подход и обратиться к доброй и нежной стороне его натуры.
— Ради Бога, Прескотт, хотя бы на секунду задумайтесь о детях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39