Это уже не смешно. Они вступили в противоборство, и преимущество на его стороне. Что стоят его высказывания! «Я не привык получать удовольствие от женщины, не вознаграждая ее за это…» или «мужчинам нужен секс, а женщинам – деньги»… Гнев закипал в Элис, и она не могла справиться с ним. Это что, личная его философия? Или он вычитал это в какой-то книжке?
Элис сдержалась, призвала себя к благоразумию и послушно надела серьги. На фоне ее белоснежной кожи подаренные Николасом серьги выглядели очень эффектно.
– Не продавайте их, – коротко бросил Паллиадис. – В любое время, когда вам потребуются деньги, я выкуплю их у вас.
Элис удивилась этим словам, но странная фраза была в духе Николаса Паллиадиса.
Официанты суетились вокруг стола, сервируя горячее. Элис с опаской следила за ними: русская кухня не входила в число ее любимых.
– Вам не придется их выкупать, – тихо ответила она. – Я их не продам.
Черные крылья его бровей выгнулись вновь.
– Не зарекайтесь. Знаю, как хозяева домов моды обращаются с вами, обычными манекенщицами.
Элис положила вилку на стол и мысленно сосчитала до пяти.
– Руди Мортесьер всегда хорошо относился ко мне, – произнесла она ровным голосом. Этот мужчина был просто невозможен. – Мне действительно не на что жаловаться. – Она не могла позволить, чтобы какие-то слова недовольства просочились назад к Мортесьеру. – Руди очень великодушен. Он одолжил мне это платье на вечер.
– Великодушие Руди очень просто объясняется. – Николас саркастически улыбнулся. – Для него это хорошая реклама.
Элис сдалась. Паллиадис пожелал лучшую модель Мортесьера, что подразумевало красивое платье и приглашение на ужин, но взамен не дал ему никакой возможности делать рекламу своему имени. Наблюдая, как Николас разрезал шашлык на мелкие кусочки, быстро и аккуратно, Элис почувствовала приступ неприязни к этому человеку. Ее расчеты приобрести могущественного союзника в лице греческого судовладельца не оправдались. Ей показалось, что вечер окончательно испорчен.
– Вы довольны, что работаете у Мортесьера? – спросил Паллиадис, не поднимая головы.
Элис едва услышала его, увлеченная приятными мыслями о том, как хорошо было бы поставить на место злобного и капризного греческого плейбоя.
– А дизайнер, – добавил он, – Жиль Васс. Ему тоже нравится работать на Руди?
Элис с трудом отвлеклась от размышлений об орудиях пыток, которые мысленно готовила Пал-лиадису.
– Какое отношение к этому имеет Жиль?
– В каких отношениях дизайнер Жиль Васс с Руди Мортесьером? – Николас выглядел раздраженным. – Существует там какая-то связь? Достаточно крепкая, чтобы удерживать Васса при Мортесьере? Они любовники?
Любовники? Элис впервые об этом слышала.
– По правде говоря, мне кажется, что Руди действует Жилю на нервы. Жиль молод, талантлив и очень честолюбив. А Руди…
Она остановилась, внезапно задавшись вопросом, не имел ли Николас Паллиадис скрытых мотивов, приглашая ее на ужин. У каждого дизайнера в Париже есть свои осведомители. Дома моды ревниво охраняют свои секреты.
Паллиадис сделал знак удалиться чрезмерно внимательному официанту.
– Вы совсем не притронулись к ужину, – заметил он.
Элис посмотрела на свою тарелку.
– Я не голодна.
Николас Паллиадис внезапно бросил салфетку на стол.
– Тогда пойдем.
Он поднялся и, даже не попросив счет, кинул на стол толстую стопку франковых купюр.
Этот широкий жест послужил сигналом для старшего официанта, который мигом очутился рядом, держа зеленое пальто Элис. Эскадрон официантов-казаков столпился вокруг. В сопровождении ансамбля балалаечников, провожавших их, они вышли на улицу.
Шофер ожидал их. Он выскочил из лимузина и, утопая по лодыжки в снегу, поспешил открыть дверцу. Балалайки заиграли «Очи черные», когда Элис скользнула на заднее сиденье.
Шофер захлопнул дверь и, оставляя на тротуаре цепочку следов, занял свое место. Николас Паллиадис поднял серебряную трубку телефона.
– Авеню Фош, – отдал он распоряжение.
Элис повернулась на сиденье и смотрела назад, пока «Даймлер» медленно и плавно тронулся от «Старой Руси». Музыканты стояли на тротуаре, с воодушевлением продолжая играть, несмотря на непогоду. Николас Паллиадис, вне всяких сомнений, хорошо заплатил им за такое усердие.
Пока машина набирала скорость, Элис подумала, что ансамбль балалаечников уже не в первый раз стоит вот так же, на тротуаре, исполняя свои романтические русские мелодии для Николаса Паллиадиса и его красивых партнерш по ужину.
Впрочем, хоть роль Элис и не так заучена и отработана, как у Паллиадиса, она тем не менее тоже вела свою игру.
«Не думай об этом», – сказала она сама себе, пока машина уносилась в снежную ночь.
5
Авеню Фош, куда велел их отвезти Николас Паллиадис, была самой элегантной улицей в Париже, а фактически и во всей Европе. От Триумфальной арки до бульвара Ланн на ней селились самые аристократические семьи мира: принц и принцесса Полиньяк, несколько ветвей семейства Ротшильд, Бурбон граф Парижский, претендент на французский престол. Принцесса Монако Каролина держала здесь роскошную резиденцию, которую облюбовала еще ее мать, бывшая кинозвезда Грейс Келли. Даже пресловутый миллиардер, греческий судовой магнат Сократес Паллиадис еще перед началом Второй мировой войны купил квартиру в доме под номером 29.
На улице было тихо и бело от падавшего снега. Николас Паллиадис быстро провел Элис от лимузина к одной из роскошных построек девятнадцатого столетия. Охранник, скучающий в роскошном холле, пропустил их в маленький изящный футляр латунного лифта, который вознес их на верхний этаж дома. Почтенный слуга в одежде, напоминавшей униформу корабельного стюарда, распахнул дверь в просторную квартиру, залитую тусклым светом, и тут же осмотрительно исчез.
Элис оглянулась. Холл с мраморным полом вел в большую мрачноватую гостиную, украшенную хромом и стеклом в стиле модерн сороковых годов. Темная облицовка из красного дерева покрывала потолок и стены.
Николас Паллиадис снял с плеч девушки легкое пальто и бросил его на кресло, обитое коричневым бархатом.
– Эта квартира принадлежит моей семье более пятидесяти лет. – Он хмуро огляделся вокруг. – Она немного старомодна.
Слова «немного старомодна» вряд ли давали точную характеристику квартире, внутренняя отделка которой напоминала интерьер первоклассного океанского лайнера тридцатых годов. Высокий панельный бордюр из полированного алюминия опоясывал комнату. Под ногами лежал ковер с коричневым и цвета беж геометрическим рисунком. На темные полированные панели хромированные светильники отбрасывали рассеянные пятна света. В те годы, когда оформлялась эта комната, морской арт-деко был, несомненно, последним словом моды, подумала Элис. По крайней мере в кругу людей, наживавших свое состояние на судостроении.
Элис зябко повела обнаженными плечами, щедро открытыми сверкающим платьем Мортесьера. Чем дальше, тем больше она чувствовала себя загнанной в угол. «Это ненадолго, – с отчаянием подумала она. – Час или около того». Она не рассчитывала продержаться дольше.
Николас Паллиадис сделал несколько шагов, чтобы отдернуть коричневые бархатные портьеры, закрывавшие окна в дальнем конце гостиной. Бархатная ткань разошлась в стороны, и через огромные окна открылась панорама ночного Парижа.
Элис невольно застыла на месте, залюбовавшись зрелищем знаменитого Города Огней. На переднем плане – освещенные прожекторами причудливые силуэты Трокадеро и дворца Шайо, за ними мерцающая в свете уличных фонарей зимняя Сена. Над всем возвышался кружевной призрак Эйфелевой башни, скрытый под таинственной вуалью кружащихся снежинок.
Николас повернулся к Элис. Его лицо оставалось в тени.
– Хочешь что-нибудь выпить?
Элис покачала головой. Она не могла больше пить; ее голова и так кружилась под действием шампанского.
– Что ж, хорошо, – сказал он.
Не отрывая от нее черных глаз, он развязал галстук и бросил его на кресло, где уже лежало ее вечернее пальто. Затем расстегнул верхние пуговицы рубашки.
Элис закрыла глаза. Она провела весь вечер в этом ужасном русском ночном клубе и, главное, вытерпела самого Николаса Паллиадиса. А теперь ей предстоит стать его любовницей. Ну что ж, она готова, но только при условии, что это не продлится больше часа или двух, иначе она просто не выдержит.
Через секунду, когда Элис открыла глаза, Паллиадис решительно направился в ее сторону. Она постаралась умерить дрожь, когда он остановился перед ней, высокий, излучающий силу, и положил руки ей на талию, привлекая к себе. Желание овладело им, она почувствовала это сквозь ткань его тонких брюк.
«Этого не избежать», – пронеслось у нее в голове, и она инстинктивно набрала в легкие воздух, склоняя голову.
– Ты прекрасна… – Его черные глаза в обрамлении длинных ресниц мерцали в полумраке гостиной.
Сильные пальцы, сжимавшие ее талию, заметно дрожали. Выражение его лица было исполнено страстным желанием, и это пугало ее.
– Я сошел с ума, – едва расслышала Элис его невнятное бормотание, – если решился на это. Но ты должна стать моей. – Он провел руками по ее волосам, и тяжелые огненно-рыжие пряди рассыпались по ее плечам. – Я подумал об этом сразу, как только увидел тебя сегодня на подиуме.
Элис стояла без движения, как статуя, внутренне убеждая себя в том, что все пройдет гладко, если только она не станет паниковать. Однако ее тревожил горячий напор Николаса Паллиадиса: такое поведение совершенно не вязалось с тем ее спокойным, циничным партнером по ужину, рассказывавшим ей про женщин и про то, что они способны сделать за деньги.
Он бросил на нее странный взгляд.
– С тобой все в порядке?
Элис была не в силах произнести ни слова. Она стояла, стиснутая в объятиях Паллиадиса, ожидая его поцелуев. Разве не это он намеревался делать?
Его руки приспустили узкие лямки платья с ее плеч.
– Такого со мной никогда не случалось, – пробормотал он тихо, словно разговаривая сам с собой. – Я никогда еще не терял голову.
Тяжелая, покрытая бисером ткань соскользнула, обнажив ее высокую грудь.
Николас жадно вглядывался в это совершенное творение природы. Казалось, у него недостает решимости прикоснуться к белоснежной коже Элис.
– Ты воплощение красоты. Неужели ты действительно существуешь? – Она понимала, что он не ждет от нее ответа. – Это пламя волос, белизна кожи!
Паллиадис провел кончиками пальцев по ее вздымавшимся грудям, пробуя на ощупь их нежную шелковистость.
Это прикосновение вывело Элис из состояния оцепенения. Она вздрогнула и отшатнулась от него.
– Боже, я испугал тебя! – Паллиадис еще крепче обнял ее. – Нет, нет, я не сделаю тебе больно. Тебе нечего бояться. – Его лицо омрачилось. – Кто-то плохо обращался с тобой? В этом дело?
Широко раскрыв глаза, сам не понимая, что с ней происходит в данную минуту, Элис могла лишь в смятении смотреть на него.
– Э, – начала она, – я…
Она не договорила.
– Нет, нет, это невозможно! Ничего подобного не могло произойти: ты выглядишь слишком невинно. – Он наклонил голову. Его теплый рот коснулся ее губ и прочертил влажную линию от щеки до подбородка и вновь назад, стремясь разомкнуть ее губы. – Мне бы не хотелось думать о чем-либо подобном, – прошептал он. – Это все испортило бы.
Элис видела прямо перед собой длинные ресницы Николаса, морщинки в уголках его глаз, завитки курчавых черных волос на лбу. Она почувствовала, как его тело затрепетало, когда он наконец проник языком между ее губ, запечатлевая столь сладостный и страстный поцелуй, что ее холодное сопротивление было окончательно сломлено.
Она закрыла глаза, с легким трепетом предвкушения отдаваясь своим ощущениям. Однако Николас внезапно огпрянул от нее. Нащупав «молнию» на платье, он резко дернул ее вниз.
– Теперь я желаю убедиться, так же ли совершенно в тебе все остальное.
Тяжелое вечернее платье скользнуло вниз и упало на ковер у ее ног. Элис неожиданно оказалась в одном прозрачном нижнем белье, чулках и зеленых атласных туфельках. Груди и плечи были едва прикрыты ниспадающими прядями рыжих волос.
Элис услышала, как он судорожно набрал воздух в легкие.
– Боже мой, до чего же ты прекрасна!
Элис качнулась к нему, охваченная странным физическим возбуждением, которое буквально сводило ее с ума. Неожиданно пробудившаяся чувственность пугала ее саму, наполняя тело болезненным томлением, требующим удовлетворения.
– Тебе не стоило слишком много пить, правда? – прошептал он.
Пить? Да, действительно, комната плыла перед ее глазами. Но она не была пьяна, с ней происходило что-то странное. Сильнейший трепет, который был ей неведом прежде, полностью овладел ее телом. Она не смущалась своей наготы перед этим незнакомым мужчиной, что само по себе уже было достойно изумления.
«Закрой глаза, – сказала она себе, – и не думай ни о чем».
Но отрешиться от происходящего было невозможно.
Руки и губы Николаса Паллиадиса ласкали ее; его прикосновения были вездесущими. Элис слабела в его объятиях.
– Да, – раздавался шепот в ее ушах. Он прикасался ртом, целовал и соблазнительно посасывал в тех местах, где уже побывали его искусные пальцы. – О да, да, – простонал он у нежной округлости ее груди, очерчивая ее темно-розовые ореолы и превращая соски в тугие точки.
Элис льнула к нему, ее пальцы впивались в его плечи, когда он целовал ее длинную шею, плечи и руки, будто желая испробовать ее полностью. От потрясения и смятения она издала короткий страстный стон.
Для Николаса это словно послужило своеобразным сигналом. Он отстранился и с невероятной быстротой скинул смокинг, затем рванул пуговицы на рубашке и сорвал ее с себя, возобновляя свои пылкие ласки.
– Я хочу тебя, – прошептал он.
Его обнаженная грудь, мощная и мускулистая, с жесткими черными волосками, прижалась к нагим грудям Элис. Они стояли перед огромным окном, так что весь Париж к северу от Эйфелевой башни мог лицезреть их. Она, во всяком случае, чувствовала себя так, будто находилась на ярко освещенной сцене перед переполненным залом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37