Было около девяти часов вечера – время ужина. Тротуары перед магазинами и ювелирными лавками, которыми славятся Елисей-ские поля, кишели спешащими по домам парижанками и туристами, приехавшими в город на праздники. Ослепительно белый слой снега, покрывавший крыши домов, казался искусственным, точно декорации к фильму Уолта Диснея.
Однако Элис хорошо знала, что жизнь в Париже меньше всего напоминала очаровательный диснеевский фильм. Она откинулась на спинку сиденья, наблюдая, как за окном вихрем проносится город, жестокий, безжалостный для таких, как она. Цены и конкуренция невероятно высоки, в этом она имела возможность убедиться на собственном опыте. Модели домов моды зарабатывали так мало, что едва могли свести концы с концами, тем не менее существовало огромное количество молодых красивых девушек, готовых в любой момент отбить у них работу.
Элис вглядывалась в мелькавшие кварталы сквозь затемненные стекла лимузина, гадая, куда они направляются. Николас Паллиадис поднял телефонную трубку и сказал что-то шоферу по-гречески. Снег все еще кружился над городом. Париж не вязался в представлении Элис с зимой; это время года всегда напоминало ей детство, проведенное в Новой Англии. Бесконечно длинные вермонтские зимы, когда ей было восемь лет, потом девять, потом десять, глубоко врезались в ее память. Школа, где она оставалась на ночь, изводя себя слезами, перед тем как уснуть. Тоскливые пробуждения на восходе, чтобы вместе с другими девочками отправиться в душевые. Потом построение перед завтраком. Перед походом в церковь. Перед началом классных занятий. Жизнь в пансионе совсем подавила маленькую Элис, чье единственное желание было находиться рядом со своей матерью. Она до сих пор не могла забыть чувство одиночества и безмерную тоску тех лет.
Ей говорили, что школа сделает ее выносливой и независимой, привьет ей все необходимые навыки для жизни в обществе. Однако Элис понимала, что это были обыкновенные отговорки. Большинство учеников находились в том же положении. Их родители заново вступили в брак, завели новые семьи и теперь стремились избавиться от своих детей как от досадных помех их счастью. Вот в чем была настоящая причина их обучения в закрытом пансионе.
По воскресеньям, которые Элис просиживала в приемной комнате в ожидании кого-либо из родных, как правило, появлялся Роб. Он один навещал ее, приезжая на такси из училища, чопорный, высокомерный, этакий юноша-старичок, в серой тройке и слишком большой шляпе.
«Даймлер» резко затормозил. Николас Паллиадис отреагировал мгновенно – схватил трубку телефона и что-то рявкнул шоферу. Мимо промчалась «Скорая помощь», завывая сиренами и мигая огнями. От сильного толчка Элис едва удержалась на месте. Николас Паллиадис быстро протянул руку, желая удержать.
– Вы в порядке?
Она кивнула, не в силах выговорить ни слова.
– Это платье вам к лицу. – Николас бросил на нее таинственный взгляд. – Оно очень идет к вашим волосам. – Помолчав, он добавил: – Это ваш естественный цвет?
Элис хотела было рассмеяться в ответ, но вовремя вспомнила, что она всего лишь никому не известная модель в Доме моды, а этот мужчина, пригласивший ее на ужин, наследник могущественной судовладельческой компании.
– Да, естественный. – Это не было ложью. Ей очень хотелось съязвить, что, мол, не стоит беспокоиться – он получит все сполна за свои деньги. – Оттенок лишь… подчеркнут… слегка. – К своему неудовольствию, Элис почувствовала, что краснеет.
Заметив ее смущение, Николас прищурил темные глаза.
– У вас очаровательная грудь, – наконец произнес он. – Она тоже «слегка подчеркнута»?
Элис стала терять терпение. Сначала волосы, теперь ее грудь?
– Я… я не совсем вас понимаю.
– Да нет же, вы все отлично понимаете. – Его циничный взгляд остановился на тонкой полоске белой кожи над шнуровкой ее платья. – Модели обычно плоскогруды, как мальчишки, а вас природа щедро одарила.
Элис с опаской посмотрела на него. Сказать, что он был груб, подозрителен и невероятно бесцеремонен, означало бы безбожно польстить ему. Впрочем, уже одна фамилия Паллиадис говорит о многом.
Вблизи Николас не выглядел таким уж красавцем, отметила про себя Элис. Она открыто разглядывала его, пока он подливал себе еще шампанского. Его нос решительно кривоват, словно у профессионального боксера, полуприкрытые глаза неуловимы, скрытны. Они совсем не нравились Элис. А его рот…
В этот момент он повернулся, и их глаза на мгновение встретились – его, черные, тлеющие огнем, и ее, испуганные, широко открытые. И Элис поняла одну странную, ошеломляющую вещь – Николас Паллиадис смущен и удивлен не меньше, чем она.
Они одновременно отвели свои взгляды.
Элис внезапно испугалась. Это была ее идея, ее смелый план, но все происходило не так, как она предполагала. В этом греке было нечто такое, что никак не укладывалось в ее представление о нем.
Элис поспешно повернулась к окну. Как она могла, поддавшись порыву, решиться на такой шаг?! О чем она только думала? Элис чувствовала, что разыгрывается какой-то сценарий, а она не знает своей роли в нем. Этот мужчина с тяжелым взглядом оказался явно не тем, за кого она его принимала.
Машина повернула на рю де Риволи там, где улица переходила в рю де Фобор, мимо «маленькой Богемии», и обогнула Бастилию. Хотя этот район был достаточно фешенебельным, он, конечно, не шел ни в какое сравнение с местами, где находились «Тур д'Аржан» и ресторан «У Максима», куда, по предположению Руди Мортесьера, они должны были направиться.
– Мне наполнить ваш бокал? – услышала она тихий голос.
В эту минуту «Даймлер» замедлил ход у стоянки напротив сияющей синим и красным светом неоновой надписи, гласившей: «Старая Русь». Похоже, они очутились в каком-то переулке. Здесь вряд ли можно было встретить фотографов и представителей светского общества, вообще кого-нибудь, кто бы интересовался высокой модой.
– О'кей, – сказал Николас Паллиадис и убрал бутылку в бар. – Мы уже на месте.
Ночной клуб назывался «Старая Русь». Это само по себе говорило уже о многом. Их приветствовал старший официант, почему-то одетый как казак. Название клуба никак не сочеталось с его внутренним убранством. Свет неоновых трубок, обилие белого пластика и мебель, обшитая красной атласной тканью с кисточками, никоим образом не перекликались в представлении Элис с Русью.
Старший официант – его с трудом можно было наградить титулом метрдотеля, – видимо, был хорошо знаком с Николасом Паллиадисом. Он быстро провел их к столику, расположенному прямо у танцевальной площадки.
Элис скептически огляделась вокруг. «Старая Русь» не носила такого отпечатка экзотики, как другие подобные бистро в Париже: «Доминик» на рю Бреа или «Русский Павильон» на Франсуа-Премьер. Однако хорошо одетых туристов из Центральной Европы, которые здесь шумно наслаждались жизнью, этот факт совершенно не коробил.
Бутылка шампанского поджидала их в огромном серебряном ведре вместе с открытой оловянной посудиной внушительных размеров, наполненной белужьей икрой поверх слоя колотого льда, по какой-то необъяснимой причуде окрашенного в розовый цвет, в тон скатерти. По тому, как суетились вокруг их столика официанты «Старой Руси», было очевидно, что Паллиадис здесь почетный посетитель. Элис неожиданно поняла, отчего он не повез ее «К Максиму» или в любое другое фешенебельное заведение – там они оказались бы на виду, а ему этого не хотелось.
Неожиданно появился ансамбль балалаечников, почему-то одетых в какую-то немыслимую военную форму с блестящими эполетами. Музыканты поклонились и заиграли задушевную мелодию известного русского романса.
Элис глядела на розовый лед под толстым слоем черной икры. «Старая Русь», несомненно, была местом, куда можно отправиться, не желая попадаться на глаза кому-нибудь из знакомых. Например, когда у тебя назначено сомнительное свидание.
Она не сердилась. Но в то же время ее не приводило в восторг и все происходящее. «Попалась в собственные сети», – подумала она. Это было странное ощущение.
Официант в казачьем костюме вытащил из ведерка бутылку сухого «Моэт и Шандон», готовясь открыть ее. За соседним столиком веселилась большая группа шведских туристов в вечерних костюмах, они шумно праздновали день рождения своего товарища. К столику Николаса проследовал строй официантов, церемонно несших первое блюдо ужина: дымящийся борщ в глиняных мисках.
Николас Паллиадис взялся за ложку.
– Ужасно, что манекенщицы так загружены работой, – сказал он, – и получают так мало денег. – Выражение на его лице при этом было безмятежным, слегка скучающим.
Элис поглядела на него. Сочувствие Николаса Паллиадиса к низкооплачиваемым моделям домов высокой моды сильно уязвило ее, неожиданно для нее самой. Он, вероятно, думает, что вечер, проведенный в третьесортном клубе с разномастной публикой, является пределом всех ее мечтаний. Она посмотрела на татуировку на его руке, пока он поднимал бокал с вином.
Неожиданно в ее сознании возникла яркая картина обнаженного стройного мужского тела. Элис была поражена. Что с ней происходит? Отчего ее воображение проделывает такие трюки? Элис сделала большой глоток холодного шипучего вина.
Что-то твердое коснулось ее губ, затем звякнуло о стекло. Она заглянула в хрустальный бокал с шампанским.
В ее жизни были моменты, когда события внезапно приобретали необычно четкие очертания. Над Атлантикой, по дороге в Париж, она взглянула вниз, на бесконечную серую поверхность океана и почувствовала, что в этот момент вся ее жизнь озарилась чудесной вспышкой; то был конец всему старому, от чего она бежала, и начало нового. Там, в небе, на высоте тридцати тысяч футов, она поняла, что запомнит этот момент на всю жизнь.
Теперь, когда она извлекла из бокала кусочек платины, усыпанный бриллиантами, она испытала то же странное чувство, однако по иным причинам.
Элис положила серьгу на розовую атласную скатерть рядом со своей тарелкой. Она не была удивлена; подарок, который она только что выудила из бокала, вполне гармонировал с атмосферой безвкусного ночного клуба, оловянной посудой с белужьей икрой и реками шампанского, которые Николас Паллиадис пытался влить в нее весь вечер. Предполагалось, что она будет в восторге от всего этого.
Элис медленно подцепила вилкой вторую серьгу из бокала, не в силах заставить себя поднять глаза на мужчину, сидевшего напротив и внимательно наблюдавшего за ней.
Официант преподнес ей бокал сухого «Моэт и Шандон» с парой бриллиантовых серег на дне. Всего лишь показной жест, которого вполне можно было ожидать от такого человека, как Николас Паллиадис. Любопытно, спровадил бы он ее на такси без серег, если бы она отвергла его предложение?
Она не собиралась разочаровывать его – вот в чем суть. Из-за этой нелепой ситуации ей хотелось хохотать. Однако Элис понимала, что греческий судовладелец ожидает от нее совсем другой реакции.
Серьги представляли собой грушевидной формы платиновые подвески с двумя желтоватыми бриллиантами около двух каратов каждый. Отличный подарок на свидание с певичкой из ночного клуба или пробивающейся к вершинам славы молодой актрисой. Наконец, для плохо оплачиваемой манекенщицы из Дома моды. Элис прикинула их цену – две-три тысячи долларов. Конечно, не так дороги, как платье, что было на ней.
– Возможно, мне стоило выбрать аметисты. – Николас внимательно смотрел на Элис; к ее удивлению, его голос звучал довольно нерешительно. – Чтобы они гармонировали с вашими глазами. Вы знаете, они необычайного цвета.
Элис понимала, что ей следует поблагодарить за подарок или хоть что-нибудь ответить. Даже официант-казачок стоял рядом с выжидающим видом.
– Они… – Элис подыскивала подходящее слово. – Они очень милые.
– Милые? – Он нахмурил черные брови. – Они больше чем милые. Я сам выбирал их.
Элис не могла смотреть на него. Смех разбирал ее.
– Я… я не знаю, что вы хотели бы услышать.
– Говорите правду. – Теперь он заметил ее настроение, и это ему не особенно нравилось. – Мы оба знаем, что мужчинам нужен секс, – процедил он сквозь зубы, – а женщинам деньги. Возможно, вы бы желали что-нибудь еще к этому? Браслет? Кольцо?
Боже милостивый, да он просто ужасен, изумилась она. Он из тех, кто ставит красивых женщин в один ряд с хорошим вином и дорогими машинами. Одно из удовольствий, которое можно купить. Она была знакома с этим типом людей.
Элис потупилась и стала рассматривать розовую скатерть, не зная, как дальше вести себя. Николас Паллиадис был не просто невыносим, он принадлежал как раз к тому сорту людей, от которых она бежала, ничуть не отличавшихся от шантажистов, чьи голоса звучали в ее телефонной трубке, от тех, кто хотел заманить в ловушку и заточить ее в тюрьму. Люди, которые добивались своего, не остановятся ни перед чем.
– Серьги очень милы. – Она понимала, что должна тщательно следить за своими словами, жестами, выражением лица. Он тоже оказался врагом. – Соответствуют своему назначению.
– Соответствуют своему назначению? – Николас поджал губы. – Это очень хорошие серьги. Бриллианты настоящие. Мне показалось, что они вам пойдут.
Казачок убрал борщ, к которому Элис так и не притронулась. Теперь им несли с не меньшей торжественностью шашлык: куски баранины, лук и помидоры, нанизанные на шампуры. Официанты выстроились вокруг стола в виде почетного караула, а балалаечники дружно грянули известную русскую мелодию «Полюшко-поле».
– Не нужно было делать таких… дорогих подарков. – Элис пришлось повысить голос, чтобы он услышал ее.
Паллиадис не обращал внимания на происходившее вокруг него действо.
– Я не привык получать удовольствие от женщины, не вознаграждая ее за это. – Не обращая внимание на ее изумленный взгляд, он мрачно продолжал: – Я очень богат, вы, несомненно, об этом знаете. – Николас поднял указательный палец. – Наденьте их. Я хочу посмотреть, как они выглядят.
Элис медленно вытерла серьги о салфетку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37